Какъ ни странно это слышать, все же истина вѣрна:—
Свѣтъ противникъ, мракъ помощникъ проростанію зерна.
Подъ землею призракъ жизни долженъ выждать нужный срокъ,
Чтобы колосъ золотистый изъ него родиться могъ.
5 Въ черной тьмѣ—біенье жизни, зелень блѣдная, ростокъ,
Лишь за этимъ—стебель, колосъ, пышность зеренъ, желтый сокъ.
Міровой цвѣтокъ, который названъ Солнцемъ межь людей,
Утомясь, уходитъ въ горы, или въ глубь ночныхъ морей.
Но, побывши въ сонномъ мракѣ, въ часъ разсвѣта, послѣ грезъ,
10 Онъ горитъ пышнѣе, чѣмъ маки, ярче самыхъ пышныхъ розъ.
Черный уголь—символъ жизни, а не смерти для меня:—
Былъ Огонь здѣсь, говорю я, будетъ вновь напѣвъ Огня.
И не черный ли намъ уголь, чтобъ украсить свѣтлый часъ,
Изъ себя произраждаетъ ярко-праздничный алмазъ.
15 Всѣ цвѣта въ одномъ согласны: входятъ всѣ они—въ цвѣты.
Черной тьмѣ—привѣтъ мой свѣтлый, въ Литургіи Красоты!
Как ни странно это слышать, всё же истина верна: —
Свет противник, мрак помощник прорастанию зерна.
Под землёю призрак жизни должен выждать нужный срок,
Чтобы колос золотистый из него родиться мог.
5 В чёрной тьме — биенье жизни, зелень бледная, росток,
Лишь за этим — стебель, колос, пышность зёрен, жёлтый сок.
Мировой цветок, который назван Солнцем меж людей,
Утомясь, уходит в горы, или в глубь ночных морей.
Но, побывши в сонном мраке, в час рассвета, после грёз,
10 Он горит пышнее, чем маки, ярче самых пышных роз.
Чёрный уголь — символ жизни, а не смерти для меня: —
Был Огонь здесь, говорю я, будет вновь напев Огня.
И не чёрный ли нам уголь, чтоб украсить светлый час,
Из себя произрождает ярко-праздничный алмаз.
15 Все цвета в одном согласны: входят все они — в цветы.
Чёрной тьме — привет мой светлый, в Литургии Красоты!
Въ закатномъ заревѣ мгновеній, твоихъ или моихъ,
Я вижу, какъ сгораетъ геній, какъ возникаетъ стихъ,
Въ закатномъ заревѣ мгновеній докучный шумъ затихъ.
В закатном зареве мгновений, твоих или моих,
Я вижу, как сгорает гений, как возникает стих,
В закатном зареве мгновений докучный шум затих.
