К общему обзору памятника, сделанному в предисловии, позволяем себе присоединить те выводы, к коим пришел проф. В. О. Ключевский по первом ознакомлении с новым памятником древнерусского права[1].
Издаваемый памятник — проект переработки Судебника 1550 года, предпринятой вследствие приговора 14 июня 1589 г., о чём говорит известие, читаемое во главе издаваемой рукописи. Этот памятник возбуждает много недоумений, количество которых увеличивается еще тем, что рукопись, по которой он издается, есть очень неисправная копия с чернового, т. е. тоже неисправного проекта, далеко еще не приготовленного к докладу на утверждение верховной власти. Такой двойной ряд неисправностей оставил явственные следы как на составе, так и на тексте памятника. Переписчик плохо разбирал, вероятно, неразборчивый подлинник, писал «дворетцкому» вместо дворскому (ст. 116), пропускал слова, путал строки, иногда поправлял свои ошибки, нередко не замечал их[2], иной статьи не дописывал, может быть, потому, что она была не дописана и в подлиннике (ст. 93). Многие статьи проекта по своему изложению, небрежному или лаконическому, имеют вид черновых набросков, напоминающих наскоро сделанные пометы, в которых московские дьяки записывали для памяти государевы указы и боярские приговоры, потом перелагавшиеся в форменные «государевы грамоты». Такой характер проекта сказывается и в любопытной заметке, поставленной на месте ненаписанной статьи 70, которая должна была следовать за статьей о бесчестии, то есть о пени за оскорбление незаконнорожденных[3]. Наконец, тот же характер подлинника, с которого снята издаваемая копия, выразился и в составе памятника. Составитель проекта вообще держался порядка статей прежнего Судебника, переделывая их и иногда перебивая новыми вставными статьями. Но затем он поместил еще ряд статей о разных предметах (ст. 205—231) в виде позднее собранного добавочного материала, который предполагалось при окончательной обработке черновика разнести по соответствующим отделам кодекса. Всё это делает рискованным истолкование текста памятника: трудно представить себе отчетливо юридические случаи и отношения, которые нормируются в статьях, столь сбивчиво, сжато и беспорядочно изложенных, и при изъяснении их так легко впасть в недоразумение.
Первый вопрос, возникающий при изучении проекта — с какою целью он составлен, для чего понадобился пересмотр прежнего Судебника? Прежде всего приходит на мысль предположение, что после реформ Грозного в местном управлении и особенно с изданием целого ряда дополнительных указов к его Судебнику последний во многом стал анахронизмом и почувствовалась потребность согласить его с изменившимся положением дел. Проект не оправдывает этого предположения. Именно статьи проекта о местном управлении отличаются особенной сбивчивостью: так неловко переделаны в них соответствующие статьи прежнего Судебника[4]. Выходит по проекту, как будто и при царе Федоре все города продолжали управляться наместниками, не воспользовавшись правом, какое предоставил царь Иван городским и сельским обществам, заменить кормленщиков выборными судьями, излюбленными головами и старостами. Но мы имеем свидетельства[5], не позволяющие сомневаться, что при царях Федоре и Борисе по очень многим городам судили выборные власти, а не наместники или воеводы. В сельских обществах по проекту судят «земские судьи», однако в некоторых статьях являются и прежние волостели, и трудно сказать, редакционный ли это недосмотр, или фактическое указание. Еще более недоумений возбуждает отношение проекта к дополнительным указам. Вслед за добавочной статьей пересмотренного Судебника («о суде со уделными князи») проект изложил указ 1556 г. об обысках с пропусками, вставками и переделками, в одном месте прямо в обратном смысле (ср. ст. 216 проекта со ст. 9 указа). На статье 23 проекта очевидно влияние боярского приговора 1588 г. о давности по долговым обязательствам. Но этим, кажется, и ограничиваются следы, оставленные в проекте дополнительными указами[6]. Итак, в проекте не заметно намерения кодифицировать всё наличное московское законодательство, накопившееся со времени издания Судебника 1550 г.
Настоящей цели пересмотра прежнего Судебника надобно искать в новых статьях, внесенных проектом в последний, а также и в статьях прежнего Судебника, измененных пересмотром по существу. Новых статей насчитывается до 67 (предисловие г. Богоявленского, стр. VII). Проект указывает источник лишь немногих из них выражениями: по государеву приговору, приговорил царь и великий князь, по государеву указу, новый приговор (ст. 157, 205, 228, 137, 162). Источник остальных статей открывается из их характера. Большинство их — процессуального или казуального свойства, вносит новые подробности в порядок судопроизводства или определяет юридические случаи, не предвиденные прежним Судебником. Особенно явственно выразился такой характер новых статей в статьях о бесчестии. Судебник 1550 г. перечисляет 9 разрядов лиц с определением размера пени за их оскорбление. В проекте 1589 г. число этих разрядов доведено до 31 — ценный материал для изучения состава тогдашнего общества. Едва ли для регистрации каждого из этих 22 новых разрядов требовалось особое законодательное постановление. Их устанавливала судебная практика, применяя основную норму к представлявшимся частным случаям. Эта практика была не только движущей пружиной московской кодификации, но в некоторой мере и источником или, как бы сказать, мастерской московского права. Потому изучение её может выяснить многое в истории древнерусской юридической жизни.
Опыты московской кодификации, оба Судебника с современными им уставными грамотами, как известно, далеко не воспроизводили всего действовавшего в их время права. Московское законодательство долго разрабатывало преимущественно формальное право, судоустройство и особенно судопроизводство. Причина понятна: для правительства и его органов суд тогда имел значение прежде всего, как источник дохода, и то, в чём мы видим средства охраны права, обеспечения правосудия, рассматривалось, как совокупность доходных статей, доставляемых судом, и потому определялось с усиленной заботливостью. Скудость материального права — известная особенность обоих Судебников. Дополнительные указы ко второму Судебнику отвечали большею частью на новые потребности складывавшегося государственного порядка. Право действовавшее, установившееся, то, что называлось стариной, старой пошлиной, жило в народном обычае, который лишь частично прорывался в памятниках законодательства, в общих и местных уложениях, уставах, а также и в судебных решениях по частным делам. Проводниками этого обычая, стражами правды были судные мужи, присутствовавшие на суде наместников и волостелей, а потом сменившие их земские судьи, старосты и целовальники; да и сами тяжушиеся в состязательном процессе не были безучастны в этом деле, опираясь в своих недоразумениях и пререканиях на ту же правду народного обычая. Но обычное право поступало в судебный оборот,не в первоначальном, так сказать, сыром своем виде: при этом переходе оно подвергалось известной перегонке. Эту переработку его производили приказные судьи и дьяки. Процессуальными средствами переработки служили доклад (пересмотр с завершением дела в высшей инстанции) и жалоба (апелляция). Приказный судья, дьяк становился практическим истолкователем народного юридического обычая; но применяя его к отдельным случаям, он невольно и нечувствительно изменял и пополнял его, пользуясь различными вспомогательными средствами права, какие он находил под руками: не без причины помещались в числе прибавлений к Судебнику 1550 г. извлечения из Литовского Статута 1588 г. Судебный приговор по частному случаю становился руководящим примером для будущих подобных случаев, прецедентом с обязательной силой, подобною той, какую имеют прежние судебные решения в английских судах. Доклад государю или боярский приговор, утверждая судебное решение какого-либо конкретного случая, сообщал формулированной в разрешенном случае норме обычного права силу настоящего закона. Такие решения образовали собой практически подготовленную основу для дальнейшего законодательства и, накопляясь, вызывали от времени до времени потребность в пересмотре и пополнении действовавшего судебного устава накопившимся законодательным материалом. Так юридический обычай народа претворялся в обычное право судов, в судебную практику, которая в свою очередь становилась готовой опорой кодификации.
В проекте 1589 г. находим указание на такое значение судебной практики по отношению к церковному суду. Стоглав различает между прочим такие виды суда по делам церковных людей: 1) суд святителей, «или кому повелят судити, а не от мирских», по делам духовным и «прочим опричь душегубства и разбоя с поличным», 2) суд «градских», мирских судей по делам о душегубстве и разбое с поличным, 3) суд смесный по искам лиц духовного звания на мирянах перед мирскими и святительскими судьями с участием «священников десятских и земских старост, которым приказано в суде сидети», 4) суд приказа Большого Дворца по искам мирян на монастырских слугах и крестьянах, 5) суд архиерейских бояр с участием старост поповских и десятских и градских старост и целовальников по недуховным делам белого духовенства и церковных мирян, с докладом архиерею, и 6) суд десятинников, также с участием выборных духовных и земских ассистентов по недуховным делам лиц тех же разрядов с докладом или без доклада архиерею, смотря по характеру дела[7]. Статьи проекта 1589 г. (184—187), описывая суд над церковными людьми, «которые питаются от церкви Божией», может быть, не противоречат постановлениям Стоглава, но и не совпадают с ними. Они изображают какой-то особый порядок, как будто не имея в виду этих постановлений, и при этом не различают отчетливо ни рода дел, ни подсудностей, что еще более затрудняет понимание этих статей. По проекту «поп» ищет и отвечает перед одними и теми же судьями с докладом святителю. Здесь можно было бы разуметь суд святительских бояр или десятинников, подлежавший по Стоглаву святительскому докладу. Но далее значится в проекте, что если поп не захочет идти на этот доклад, он может перенести дело на суд десятого (десятского) попа да старосты церковного и людей добрых, «кто ему люб». Судебной коллегии такого состава совсем не положено в Стоглаве, и можно недоумевать, каким образом десятский священник с ассистентами еще менее компетентными мог составлять церковно-судебную инстанцию, равносильную архиерейскому суду[8]. Дьячок, пономарь и все «крылошане» кроме просвирни по проекту судятся земскими судьями, по-видимому также несогласно со Стоглавом, который по подсудности не отделяет священнослужителей, священников и диаконов, от причетников. По соображению со следующей статьей проекта здесь речь идет о суде по делам клирошан с посторонними, «мирскими», людьми, где мы ожидали бы смесного суда и по Стоглаву, и по Судебнику, который говорит: «а будет простой человек с церковным, ино суд вопчей». Сами клирошане между собою судятся по проекту попом, с которым служат, а в суде у него сидят староста церковный да «верный» (присяжный) земский целовальник с волостными людьми, «коих оба полюбят», обе стороны выберут. И такого церковно-приходского суда не знает Стоглав. Статья оканчивается неясным положением: «судья их и дело приговорит» (произносит окончательный приговор). Трудно сказать, значит ли это, что приходский священник с своими ассистентами решал дела своих клирошан окончательно, без доклада, или здесь надобно разуметь какой-либо другой суд, составлявший докладную инстанцию.
Едва ли в рассматриваемых статьях проекта можно видеть только предположения кодификатора, не имевшие никакой опоры в действовавшем церковно-судебном порядке. Несогласие их со Стоглавом ничего не говорит в пользу такого взгляда. Надобно иметь в виду, что многие постановления Стоглавого собора не удались или долго не удавались. Так, например, институт старост поповских и десятских в самой Москве не был устроен надлежащим образом до 1 июня 1594 года, когда царь, «поговоря со отцом своим патриархом Иовом и приговоря со своими государевыми бояры», велел в своем царствующем граде Москве «учинити старост поповских и десятских для церковного благочиния и всяких ради потреб церковных». Притом в год Стоглавого собора едва начинали вводить новое земское управление, а оно должно было во многом изменить предположенное этим собором сложное церковное судоустройство при той тесной связи, в какую Стоглав поставил епархиальный суд и управление с местным государственным управлением. В суде святительских бояр и десятинников и даже при некоторых актах чисто церковного благочиния, напр., при осмотре ставленных и других грамот у сельских священнослужителей, не говоря уж о смесном суде, по Стоглаву непременно должны были присутствовать земские старосты и целовальники. Это участие земства в церковном суде по недуховным делам церковных людей должно было еще усилиться, когда судные земские старосты с целовальниками из заседателей суда кормленщиков, наместников и волостелей, превратились в самостоятельные судебные коллегии. Статьи проекта 1589 г. о церковном суде по всем признакам и описывают низшие органы церковной юрисдикции, как они сложились практически, может быть, без особых узаконений, под влиянием земской реформы царя Ивана, вероятно, кой в чём изменяя их, а всего скорее изображая их неполно и потому неясно. По Стоглаву десятинники с «старостами священниками и десятскими» и с земскими старостами и целовальниками судят предоставленные их компетенции дела с докладом архиерею или без доклада, смотря по свойству дел. В то же время сбор архиерейской дани и осмотр ставленных и других грамот у сельских священнослужителей Стоглав возлагает на десятских священников с земскими старостами и целовальниками, устраняя от этих дел десятинников, которые вели их прежде. В проекте 1589 г., по-видимому, эти самые десятские священники с земскими старостами и целовальниками являются уже судебным учреждением по недуховным делам приходского духовенства с прежним правом десятинничьего суда разбирать их с докладом архиерею или вершить без доклада; только если священник пожелает, чтобы его дело было решено на месте, без этого доклада, он должен призвать в суд старосту церковного и людей добрых, «кто ему люб»; последние, очевидно, призывались в качестве свидетелей, на которых по общему правилу могли ссылаться стороны, как на судебное доказательство, на правду, и показаниями которых дело решалось «без целования» (ст. 215). Наконец, суд приходского священника по делам клирошан является совсем новым учреждением, созданным практикой, не законодательством: по крайней мере, в Стоглаве не находим на него прямых указаний. Вообще практика по различию местных или социальных условий различно комбинировала составные элементы суда, только сообразуясь с основными нормами, какие устанавливало законодательство, тоже в свою очередь сообразовавшееся с практикой, т. е. с наличными средствами правосудия. В Стоглаве, например, находим общее постановление, что монастырских слуг и крестьян судят во всех делах недуховных архимандриты и игумены с соборными старцами или кому прикажут. Согласно с оговоркой, выраженной в последних словах, уставная грамота Соловецкого монастыря 1561 г. поручает суд над крестьянами села Пузырева монастырскому приказчику, «а с ним быти в суде священнику да крестьяном пятма или шестмя добрым и середним» (первостатейным и среднестатейным, но не молодшим, т. е. состоявшим в низшем разряде по имущественной силе)[9].
В статьях о суде над церковными людьми особенно явственно вскрывается отношение проекта и к законодательству, и к судебной практике. Пересматривая прежние Судебники, кодификатор всюду вносил в свой пересмотр новые процессуальные или казуальные подробности, почерпнутые из этого второго источника. В этом пересмотре над вторым Судебником повторялась работа, исполненная им самим над первым. Но в этой работе новый кодификатор не ограничивался областью формального права. Яркой особенностью проекта 1589 г. является сравнительное обилие норм права материального. В проекте встречаем отдельные статьи и целые группы статей такого характера: таковы статьи 137 («по холопе робы нет»), 108 о смертной казни вора-рецидивиста без собственного сознания в преступлении, 163 о выкупе вотчин, 159—162 о поземельных отношениях складников, прежних сябров-земцев, потом превратившихся в черных крестьян, сообща владевших угодьями, иногда и пашнями, 169—171 об огородах, 174—177 о порядке пользования угодьями, 191—193 о завещаниях и наследовании и последние 223-231 статьи о разных предметах. Этот элемент в составе проекта заслуживает особенного внимания, и от изучения его можно ожидать немаловажных выводов для истории русского права. В проекте 1589 г. видим первый шаг московской кодификации на том пути, который привел её к Уложению 1649 г. Значение памятника не ослабляется тем, что проект не был утвержден и даже не получил надлежащей кодификационной обработки. Напротив, может быть, окажется, что именно эта черновая неопрятность проекта помогла ему в большей чистоте сохранить нормы обычного права, которые он воспроизводил. Это право, как его понимали и практиковали в тогдашних судах, несомненно было основным источником, из которого заимствовался юридический материал и для перечисленных новых статей проекта. Указан и другой источник, законодательство, и даже отмечено, хотя недостаточно ясными чертами, его отношение к первому. Перерабатывая это право, законодательство пыталось не всегда удачно внести в него новые мотивы и тем производило колебания в судебной практике. Эти колебания, по-видимому, доходившие до резких контрастов, отразились и в памятниках кодификации. Статья 137 проекта упоминает о «государеве указе», пытавшемся внести важную, но неудавшуюся перемену , в юридический состав холопства: по робе холоп, а по холопе робы нет. Предстоит выяснить, какими соображениями был внушен и почему не удался этот указ, по крайней мере действовал ли он хотя некоторое время. Или, по второму Судебнику татя, не сознавшегося после пытки во вторичной татьбе, но облихованного обыском, сажали в тюрьму до смерти, а ведомого разбойника казнили смертью независимо от сознания[10] согласно с первым Судебником. По сличению статей проекта о татьбе и разбое с соответствующими постановлениями Уставной книги Разбойного приказа выходит, как будто при царе Феодоре была попытка изменить дело прямо в обратном направлении: по не дошедшему до нас боярскому приговору этого времени людей, не сознававшихся в разбое, велено было сажать в тюрьму до смерти, а по проекту 1589 г. татя-рецидивиста, облихованного, но не сознавшегося, предполагалось вешать, хотя в параллельном случае поимки татя с поличным впервые (ст. 103) удержано прежнее требование «вкинуть в тюрьму до смерти». И здесь предстоит точнее выяснить дело, чтобы отделить возможные недоразумения и неловкости кодификации от преобразовательных попыток законодательства, тем более, что колебания, происходившие по этим предметам в судебной практике или в законодательстве XVI века, по-видимому, отразились и на соответствующих статьях XXI главы Уложения 1649 г.
Несколько указаний для выяснения того же вопроса об отношении законодательства к обычному праву дает статья 23 проекта о суде по заемным кабалам. В 1586 г. «все бояре в верху приговорили: по старым кабалам которые люди повинятся, и на тех людех деньги правити да росту на 15 лет, а дале того росту не присужати; а которые люди по старым кабалам не учнут виниться, и по тем кабалам суд давати за 15 лет, а дале того суда не давати». В 1626 г. царь Михаил и отец его патриарх Филарет указали: «по кабалам суд давать по прежнему своему государеву указу по 15 лет, а сверх 15 лет суда по кабалам давать не велели; а о ростех, как истина с ростом сровняется в 5 лет, и рост имать на 5 лет, а затем сверх 5 лет росту не имать»[11]. Неловкая редакция приговора 1588 г. в связи с указом 1626 г. может навести и, кажется, наводила на предположение, что первым актом была впервые установлена 15-летняя давность для исков по заемным обязательствам и вместе дано заимодавцам право взыскивать проценты по займам за 15 лет, а указ 1626 г. ограничил это право только пятью годами. Но смысл приговора 1588 г. таков: по застарелым заемным кабалам, которых должники не оспаривают, взыскивать и капитал и рост, если кабала не старше 15 лет; если же ей больше 15 лет, по ней можно взыскивать по суду только капитал, а не рост, даже и в том случае, если должник признает её; в противном случае, если кабале больше 15 лет, а должник не признает её, по ней нельзя искать судом ни капитала, ни роста. Как видим, приговор 1588 г. говорит только о 15-летней давности для исков по заемным кабалам, но умалчивает о том, за сколько лет и в каком размере может заимодавец искать судом роста по застарелой, но еще не просроченной кабале. Указ 1626 г. назначает для того 5 лет и указывает основание для такого срока: в 5 лет рост сравняется с капиталом; следовательно, узаконенным размером годового роста было 20%. Такой размер не был новостью, введенной указом 1626 года: он действовал уже до этого указа, подразумевался приговором 1588 г. и выражался в других указах[12], как и в частных актах XVI в. стереотипной формулой: как идет на пять шестой. Этот же ходячий размер роста и почти в тех же выражениях встречаем и в проекте 1589 г. Его статья о суде по заемным кабалам не точь-в-точь воспроизвела приговор 1588 г., если только имела его в виду; в постановление о 15-летней давности она внесла оговорку: по кабалам старше 15 лет «без господарева ведома не дати суда». Рост по кабалам, читаем в статье далее, править «за пять лет — на пять шестой». Но была ли новостью сама норма, выраженная в указе 1626 г., положение, на основании которого заимодавцу предоставлено искать роста по старой кабале только за пять лет — как истина с ростом сровняется? Ответ на этот вопрос дают две статьи Русской Правды (47 и 48 по Троицкому списку в издании Калачова). В одной из них читаем: «месячный рез, оже замало,то имати ему; заидуть ли ся куны до того же года, то дадят ему куны в треть, а месячный рез погренути». Смысл этой статьи таков: месячный рост при краткосрочном займе брать заимодавцу по уговору; если же долг не будет уплачен в течение целого года, то рассчитать рост в треть (на два третий[13], т. е. 50%), а условленный месячный рост отменить. Из другой статьи узнаем, что по смерти Святополка Владимир Мономах созвал в селе Берестове дружину свою с боярином кн. Олега черниговского и на этом съезде «уставили до третьего реза, оже емлеть в треть куны; аже кто возмет два реза, то ему взяти исто; паки ли возмет три резы, то иста ему не взяти». Это значит: кто занял деньги с условием платить годовой рост на два третий, с того брать такой рост только два года и после того можно искать только капитала, а кто брал такой рост три года, тот не имеет права искать и самого капитала. Итак, размер узаконенного годового роста с течением времени изменялся, но основная норма, регулировавшая его взимание, — брать узаконенный годовой рост столько лет, пока истина с ростом сравняется, — пережила века и нашла себе выражение в московском законодательстве XVII в. Это уже второстепенный вопрос, была ли эта норма впервые установлена Мономахом, или она жила в народном обычае и до Берестовского съезда и здесь только получила законодательное утверждение: в первом случае она из законодательства проникла в обычное право, во втором — наоборот.
Изложенные наблюдения над рассматриваемым памятником приводят к следующим заключениям. Обычное право различными путями, между прочим, посредством отдельных судебных решений, нередко с доклада государю, становившихся обязательными прецедентами, проникало в практику московских судов, постепенно накопляя запас юридических норм, образовавших судебный обычай. Этот непрерывный приток норм обычного права в судебную практику вызывал потребность в периодическом пересмотре и пополнении московского судебника, усиливавшуюся еще тем, что эти нормы, не огражденные писанным законом и не упорядоченные кодификацией, могли подавать частый повод к судейским недоразумениям и даже злоупотреблениям. После второго судебника к этим побуждениям прибавилось еще новое: почувствовалась потребность расширить само содержание прежних судебников, скудное положениями материального права. Всем этим и вызван был в царствование Феодора новый пересмотр судебника; памятником этого пересмотра остался черновой проект, почему-то не получивший, как кажется, законодательного утверждения и даже надлежащей кодификационной обработки. Между тем как складывалась судебная практика старого обычного права, дополнительными указами к судебнику создавалось право новое, чисто законодательное, вызывавшееся новыми потребностями государства. Этот новый законодательный слой, ложившийся на старый юридический обычай, хотели обособить от последнего, может быть, имея в виду составить из него особый свод. Не этим ли объясняется непонятная на первый взгляд статья 201-я проекта, запрещающая, вопреки прежнему судебнику, приписывать новые законы к судебнику проектированному?
Примечания править
- ↑ Эти выводы он изложил в Обществе Истории и Древностей Российских в виде предварительных историко-критических соображений, не придавая им значения достаточно доказанных положений и не касаясь специальных чисто-юридических вопросов, возбуждаемых памятником и частью отмеченных в предисловии.
- ↑ См. предисловие г. Богоявленского и примечания к тексту памятника.
- ↑ «А для матерних промыслили». По соображению с предшествующей статьей и с заголовком статьи 70 в оглавлении проекта, слово матерних следует читать: матери их, то есть лиц, о коих говорит статья 69. Смысл заметки: сообразили или разыскали, в каком размере назначить бесчестье за оскорбление матерей этих лиц. Форму глагола промыслили можно было бы принять за намек на то, что проект составляла целая комиссия, если бы не возникало подозрение, не следует ли читать промыслити: если уж промыслили, какое назначить бесчестье, зачем же этого не написали в статье 70?
- ↑ Ср. напр. ст. 116, 117, 120, 121, 122 и 126 проекта со ст. 62, 63, 66—68 и 71 Судебника 1550 г.
- ↑ См. напр. Временник Общ. Ист. и Др. Росс., кн. 3, смесь, стр. 6.
- ↑ Едва ли можно усмотреть прямую связь ст. 226 проекта о собаках с государевым распоряжением 1558 г. о том же предмете. Акты Ист., I, № 221, I; № 154, XI.
- ↑ Стоглав, гл. 67 и 68.
- ↑ Выражение проекта о попе, не пожелавшем идти на доклад к святителю: «и ему в приговор садити десятого попа» напоминает термин присадка, как названы в Стоглаве церковные судьи, вводимые в смесный суд мирских судей по делам церковников с мирянами. В этом смысле в десятом попе с церковным старостой и добрыми людьми можно видеть не особую судебную коллегию, а только добавочных членов другого суда, который в этом усиленном составе получал расширенную компетенцию, становился факультативной докладной инстанцией.
- ↑ Стоглав, гл. 67. Акты Арх. Эксп. I, № 258.
- ↑ Существительное, которому соответствует глагол «сознаваться». — Прим. ред. Викитеки.
- ↑ Акты Ист. т. I, 221, I; т. III, № 92, XIV.
- ↑ Напр. в приговоре 1557 г. Акты Ист. I, № 154, VII.
- ↑ Саму эту формулу на два третий встречаем, например, в той же уставной грамоте Соловецкого монастыря крестьянам села Пузырева: с того хлеба насонь на две третью (на две меры брать третью меру).
