Досада змейкой пробежала по её лицу при взгляде на карточку, поданную ей читальным мальчиком. Но тотчас же черты её приняли обычное выражение, слегка скучающее и надменное, которым я любовался вот уже три дня, как только приехал в курорт. Она не была незнакомкой, звалась Сесиль Гарнье, писалась актрисой, приехала из Рима и, очевидно, как и все, жившие здесь, искала здоровья в этом маленьком чистом городке, защищенном от северных ветров высокою горою. Я её никогда не встречал у источника, хотя вид она имела болезненный. Впрочем, может быть, я не встречал ее потому, что сам прибыл сюда отнюдь не для леченья, а чтобы убежать от людей. Может быть, и она ищет уединения, ни с кем не знакомится и отклоняет все визиты, как этот теперь. Хотя для простого визита она слитком взволновалась. Я впервые услышал её голос, обыкновенный, слишком открытый но звуку, когда она сказала, по-видимому, спокойно:
— Я сказала раз навсегда, что меня никогда нет дома для этого господина. Вы напрасно трудились передавать карточку.
Я последовал за мальчиком, который вышел с поклоном. В прихожей стоял высокий молодой человек, бритый, с печальными темными глазами, одетый в дорожный серый костюм, зеленую шляпу И высокие желтые краги. Может быть, он приехал верхом. Мальчик убедительно толковал ему что-то, тот не соглашался.
— Но мне говорили, что г-жа Гарнье остановилась именно здесь.
— Я ничего не говорю. Она стоит здесь, вот её имя в книге: Сесиль Гарнье, — но её сейчас нет дома.
— Вероятно, она скоро будет: она ведь не уехала из города. Я её дождусь.
— Может быть, их долго не будет.
— Всё равно. У меня времени достаточно, я почти специально для этого сюда приехал!
— Как вам угодно.
Господин сел прямо против двери в читальную комнату.
— Может быть, господин перейдет в гостиную? — следующий этаж? — там удобнее ждать. Ему тотчас доложат, когда прибудет г-жа Гарнье.
— Мне здесь удобнее. Могу я пройти в читальную?
— Там ремонт…
Отозвав мальчика в сторону, я спросил его, кто этот посетитель, но он ничего не мог ответить кроме того, что фамилия его Брук, и убежал на звонок.
На следующий день повторилась та же история. Очевидно, г. Брук отличатся настойчивостью в своих исканиях. Крайняя досада отразилась на чертах г-жи Гарнье, когда она прошептала: „Боже мой! чего ему от меня нужно“?
Считая удобным заговорить с нею, я произнес:
— Не правда ли, как неделикатно со стороны людей так лезть, когда их не желают видеть? —
— Еще бы я желала его видеть!
— Я виню отчасти администрацию гостиницы, которая не может исполнить вашего желания, так ясно выраженного.
Она пожала плечами.
— Что может сделать администрация? Это её нисколько не касается, это мое личное дело.
— Но вы могли бы обратиться к местной полиции.
Г-жа Гарнье промолчала с гримаской, наконец, сказала:
— По некоторым причинам мне бы не хотелось сюда путать полицию.
Я понял, что сказал глупость, и, желая понравиться, едва ли не сделал большую.
— Конечно, если бы с вами находился отец, брат, муж — вы были бы избавлены от этой докуки.
— Вероятно.
— Может быть, вы мне позволите поговорить с г-ном Бруком?
— Да, но ведь вы мне не муж, не брат, не отец, даже не приятель.
Я готов был провалиться от своей неловкости, но дама продолжала с улыбкой:
— И потом о чём же вы будете с ним говорить?
— Я только попрошу его исполнить ваше желание, больше ничего. Я нисколько не навязываюсь в ваши поверенные.
Лукавство, как ласточка, промелькнуло в глазах Сесиль Гарнье, сделав на минуту ее настоящей француженкой, а не печальной, надменной дамой, которою я привык ее видеть.
— Хорошо. Если вы так добры и любезны, поговорите с г-ном Бруком. Мне нет надобности просить вас быть скромным, потому что другим вы и не можете быть, ничего не зная.
Случай дал мне возможность объясниться с Бруком раньше, чем я рассчитывал. Разговор с г-жою Гарнье, её минутная лукавая усмешка, обычный загадочный вид, романическая и печальная история, подробности которой, не зная, я точно живописал в своем воображении самыми заманчивыми красками, — всё это взволновало мое сердце и воспламенило мой ум.
Я пошел по уединенной дороге, где могли встретиться только соседние крестьяне, так как приезжие были или людьми больными, или светскими посетителями вод, которые не ходили дальше курортного парка, хотя окрестности городка были идиллически прелестны, впрочем, не без немецкой сладости.
Дорога осторожно шла в гору вдоль игрушечного ручья. Внизу редко звякали большие колокольцы коров на лугу. Через всё небо была радуга, под которой быстро вертелись маленькие ветряные мельницы. Подоткнутые бабы несли свои башмаки в руках.
Я сразу не заметил Брука. Он сидел задумчиво на придорожном камне и писал что-то в записную книжку, изредка поднимая глаза на пейзаж. Я подумал, что он записывает стихи, и мне слегка стало его жалко, так что я заговорил с ним только тогда, когда он спрятал книжку в карман.
— Г. Брук, должен вам сказать, что ваши посещения крайне неприятны г-же Гарнье.
Молодой человек посмотрел на меня с некоторым удалением, потом заговорил. Он заговорил просто и деловито, не совсем так, как объясняются влюбленные, да еще такие романические.
— Мне самому неприятна моя настойчивость, но я не знаю, как мне поступят с r-жою Гарнье.
— Оставить ее в покое.
— Видите ли, это мне не совсем выгодно.
— Неужели вы можете думать о выгоде? Когда действует искреннее чувство, при чём тут выгода?
Брук промолчал, потом повторил:
Нет, я всё-таки попытаюсь поговорить с г-жою Гарнье.
— Вы этого не сделаете, а если и сделаете, то из этого ничего не выйдет.
— Как знать?
— Я вас уверяю, что это будет совершенно бесполезный шаг.
В глазах молодого человека мелькнуло что-то вроде надежды, когда он меня спросил: „вы родственник г-жи Гарнье?“
— Нет, — отвечал я, почему-то покраснев. — Ни я говорю с вами с её ведома.
— И она вас больше ничего не просила мне передать?
— Ничего, кроме того, что она не желает больше вас видеть. Я понимаю ваше огорчение, но едва ли вы можете чего-нибудь достигнуть упрямством. Вы знаете, никто не волен в чужом сердце.
— Я не совсем вас понимаю. Я прошу только того, на что имею право.
— Подобные нрава даются и отбираются но желанию.
— Конечно, я не имею юридических прав.
— Вот видите? Ну, а что бы вы сделали, если бы были супругом г-жи Гарнье?
— Конечно, я бы к ней тогда и не обращался.
— Вы оригинально рассуждаете.
— Я, почему?
— Мне почти нравится ваш образ мыслей, но, тем не менее, вы или, наконец, покинете этот город, или по крайней мере не будете искать встреч с г-жою Гарнье.
— Этого я вам не обещаю.
— Хорошо. Но тогда следить за этим возьмусь я и поверьте, не допущу вас на три шага к г же Гарнье.
Брук пожал плечами.
— Всякий защищает свои интересы.
— Да, но не посягает на чужие.
— Мне кажется, вы меня не понимаете.
— Понимаю, как нельзя лучше.
— Я просто желаю…
— Мне нет дела до того, чего вы желаете. Я сказал вам, чего желает г-жа Гарнье, и считаю вопрос исчерпанным.
— Как вам угодно.
Как глупы отвергнутые влюбленные, которые упорствуют: они лишаются последней сообразительности. Хотя бы этот Брук! С виду не глупый малый, а рассуждает и ведет себя, как совершенный кретин!
На несколько дней Брук исчез. Но однажды я опять увидел его в разговоре с каким-то высоким, плотным господином, но виду австрияком. Это было в передней нашего отеля. Как нарочно в ату минуту Сесиль шла к лифту и улыбнулась в мою сторону так мило и лукаво, что кровь бросилась мне в виски. Брук стоял уже один. Быстро подойдя к нему, я сказал сквозь зубы, сам себе удивляясь:
— Так поступают только негодяи! Да, я повторяю, что вы — негодяй и готов подтвердить это каким угодно оружием.
Брук посмотрел на меня удивленно.
— Простите, вы предлагаете мне дуэль, насколько я понимаю. Я не могу её принять, так как не владею никаким оружием.
— Что же нужно сделать с вами, чтобы вы исчезли? Может быть, вы желаете отступного?
— То есть какого отступного?
— Ну, может быть, вы согласитесь взять денег и не досаждать нам более.
Молодой человек молчал.
— Сколько? — спросил я, с трудом преодолевая внезапное отвращение.
— Я думал, что сумма вам известная: десять тысяч франков, — пробормотал Брук, оживляясь.
Мое презрение распространилось почти на г-жу Гарнье, которая могла когда-то дать сердечные нрава столь презренному человеку. Я тотчас выдал ему чек и сам отправился в контору, чтобы он при мне взял билет. Как оказалось, он отправился в Женеву.
Собиралась гроза, и я долго не мог уснуть. Я гулял по отельному саду в темноте с той стороны, куда выходили окна г-жи Гарнье. Когда я натыкался на кусты жасмина, они пахли сильнее. Вдали уже синели молнии, будто кто-нибудь чиркал отсыревшей спичкой но небесной коробке. Наконец, получилась более ясная и длительная молния без удара, — и я увидел, что окно Сесиль открылось. В то же мгновение я заметил человека, быстро промелькнувшего по направлению к открытому окну. Казалось, вместе с окрестностью, молния осветила и мои мысли и притом таким же фантастическим светом. „Конечно, думалось мне, этот Брук никуда не уезжал, обманул меня, караулил в саду и, увидя случайно раскрывшееся окно, хотел силою добиться того, чего не сумел достигнуть упорством.
Было делом секунды броситься к молодому человеку и схватить его за шиворот. Боясь скандала и не желая беспокоить г-жи Гарнье, я вел борьбу молча. Молчал и мой противник, очевидно, по тем же соображениям. Больше того: он даже старался всё время закрывать лицо верхнею частью руки, хотя молнии прекратились и только черные тучи ползли над самыми деревьями. Он оказался гораздо сильнее, чем можно было предположить, и я уже стал ослабевать, не думая о нападении, а только защищаясь, как вдруг голос г-жи Гарнье прозвучал тихо, но внятно:
— Как это глупо в конце концов!
Я поднял глаза к окну, меж тем как мой противник, воспользовавшись тем, что мое внимание обращено не на него, ускользнул в гущу деревьев. Сесиль уже не было видно за рамой окна, которое отражало только последние взрывы молнии.
Первыми словами г-жи Гарнье, когда мы встретились с нею на следующее утро, были:
— Объясните, мне, пожалуйста, что всё это значит?
— Я хотел оградить вас от неприятных встреч.
— Да, но кончится тем, что я свою встречу с вами буду считать за одну из самых неприятных. Что я теперь скажу мужу? Согласитесь: достаточно странно встречать под окнами своей жены постороннего охранителя!
— Разве это был ваш супруг?
— Ну да. Он вчера приехал из Рима. Вечером испортился замок у него в номере, и, не найдя слесаря, он хотел пробраться ко мне через окно, так как мы живем в одном и том же коридоре нижнего этажа.
— А я думал, что это — Брук.
— Брук? Зачем же он ко мне полезет?
— Я не знаю.
— Послушайте: ведь и догадкам есть известный предел! Притом Брук куда-то пропал, я думаю, не уехал ли он совсем. Странно, что поговорив с мужем, он не подождал, чтобы тот заплатил ему мой долг в десять тысяч франков. Я хотела было скрыть от мужа этот долг, но пришлось открыться. И этот смешной Брук исчезает как раз тогда, когда его искания могли увенчаться успехом!
— Г. Брук был только вашим кредитором?
Г-жа Гарнье подумала и отвечала с улыбкой;
— Ну, конечно. Он представитель торгового дома. Я знаю, что в делах любви общественное положение ничего не значит, но Брук совсем не думал ни о каких романах, и потом, кажется, я не производила на него достаточного впечатления.
Помолчав, она добавила:
— Ну, не будем ссориться! Я вам всё-таки очень благодарна, что вы меня избавили от Брука.
Опять усмешка прошла но её губам, так что я до сих пор не знаю, известно ли было г же Гарнье, что я заплатил её долг.
