Не мышь, а бѣленькій кроликъ топочетъ, идетъ не спѣша, озирается по сторонамъ, будто что̀ ищетъ, и по̀ходя ворчитъ: „пропали мы съ вами, ножки мои золотыя; пропали матушка шубка, сударики усики! Загубитъ, казнить велитъ червонная краля!…. Да куда это онѣ злодѣйки запропастились“!….
Вскорѣ замѣтилъ кроликъ Соню и сердито закричалъ: „Матрена Ивановна, а Матрена Ивановна! Сбѣгайте-ка скорѣй домой, принесите перчатки, да вѣеръ; да проворнѣе, проворнѣе же, говорятъ вамъ!“
Соня съ испуга ударилась бѣжать куда указывалъ кроликъ. „Пусть думаетъ кроликъ, что я Матрена Ивановна; это у него должно-быть кухарка“, разсуждаетъ она сама съ собою. „Вотъ удивится, какъ узнаетъ, что я не Матрена Ивановна!“
Прибѣжала Соня, видитъ: стоитъ маленькій хорошенькій домикъ; на двери прибита мѣдная дощечка; на дощечкѣ написано: „домъ церемонимейстера Кроликовскаго“. Соня, не постучавшись, отворяетъ дверь, вбѣгаетъ на лѣстницу, спѣшитъ отыскать перчатки, вѣеръ, сама боится, не встрѣтить бы ей эту Матрену Ивановну,—не выгнала бы она ее изъ дому.
„Странно, однако, быть на побѣгушкахъ у кролика“! думаетъ Соня. „Эдакъ, пожалуй, и Катюшка вздумаетъ меня гонять!!!“
Между тѣмъ она пробралась въ чистенькую, маленькую комнатку: у окна стоитъ туалетный столикъ; на немъ нѣсколько паръ новыхъ перчатокъ и нѣсколько вѣеровъ. Она проворно беретъ съ него пару перчатокъ, вѣеръ и собирается выходить, какъ вдругъ, взглянувъ еще разъ на туалетный столикъ, видитъ, у зеркала стоитъ стклянка, на ней нѣтъ ярлыка съ надписью: „выпей меня“ но Соня думаетъ, не мѣшало бы отпить отъ нея. Откупорила, отпила, „чего я здѣсь ни поѣмъ и ни напьюсь, всегда выходитъ что-нибудь да необыкновенное,“ разсуждаетъ Соня; „посмотримъ, что изъ этого выйдетъ—хоть бы мнѣ вырости! А то право, очень ужь надоѣло быть такой крохотной!….“ Не успѣла Соня пожелать, глядь, она уже подымается, ростетъ выше, выше, да такъ быстро, что въ одинъ мигъ ударилась головой о потолокъ и только успѣла нагнуться, чтобы не свернуть шеи.
„Будетъ, больше не стану пить,“ сказала Соня и бросила стклянку. „Ну, опять бѣда,—не вылезу теперь изъ двери; напрасно я столько отпила!“
Поздно было объ этомъ жалѣть: Соня все ростетъ да ростетъ; спустилась на колѣни—мало, тѣсно становится; свернулась, съежилась: однимъ локтемъ уперлась въ дверь, другую руку занесла на голову,—все мало: ростетъ, да ростетъ. Что дѣлать? оставалось одно, послѣднее средство: одну руку высунуть въ окошко, одну ногу просунуть въ трубу.
Просунула и думаетъ Соня: „кончено, теперь ужь ничего не подѣлаешь. Что-то со мною будетъ!“
Тутъ Соня, къ радости своей, замѣтила, что больше не ростетъ. И то хорошо, но какъ бы то ни было, положеніе ея было крайне непріятное и неловкое. Какимъ образомъ избавиться отъ него, ума не приложишь! Соня пріуныла.
Долго ли, нѣтъ ли лежала Соня, только вдругъ слышитъ она издали чей-то голосъ; прислушивается: „Матрена Иванова, а Матрена Ивановна, куда вы пропали? что не несете перчатки?“ затѣмъ, топы, топы, взбирается кто-то по ступенькамъ на лѣстницу.
Какъ заслышала Соня голосъ да шаги кролика, вся затряслась, даже весь домъ покачнулся. И чего она, глупенькая, испугалась! чуть не забыла, что при ея ростѣ не страшенъ ей ни кроликъ, ни всякій другой звѣрь.
Подошелъ кроликъ къ двери, хочетъ отпереть—не подается: дверь отпирается внутрь, а Соня локтемъ приперла ее. Не сладилъ кроликъ, отошелъ и слышитъ Соня: „ну“ говоритъ, „влезу въ окно.“
„Какъ же, непремѣнно, попробуй-ка,“ подсмѣялась Соня. Заслыша кролика подъ окномъ, она вдругъ какъ растопыритъ пальцы…. (Руку-то одну она вѣдь высунула въ окно.) Слышитъ, пискъ, хлопъ! задребезжали стекла гдѣ-то внизу, будто провалился кто въ рамы парника. 
Затѣмъ яростный крикъ кролика: „Петька, Петька, гдѣ ты бездѣльникъ?“ Отвѣчаетъ ему чей-то незнакомый голосъ, словно пѣтушій: „здѣсь я, въ навозной кучѣ, спаржу рою вашей милости.“
„Роетъ спаржу!“ съ сердцемъ кричитъ кроликъ. „Иди сейчасъ, вытащи меня отсюда!“ И опять хрустъ, лязгъ побитыхъ стеколъ.
„Гляди-ка Петька, что это тамъ торчитъ въ окнѣ?“
„Никакъ рука, ваша милость.“
„Рука, хохлатый тетеревъ! когда-жь бываютъ такія руки! эта ручища, не видишь, что ли, загородила все окно!“
„Загородила-то, загородила, а все-жь это рука, ваша милость!“
„Ну, пусть, ручища, только ей тамъ не зачѣмъ быть, и ты у меня сейчасъ пойди, чтобъ не было ея!“
Молчаніе. Изрѣдка только, слышитъ Соня, перешептываются подъ окномъ.
„Воля ваша, сударь, не пойду: больно страшно.“
„Трусишка, смѣешь ты ослушиваться! дѣлай, что тебѣ приказываютъ, не то!…“ Тутъ Соня опять растопырила пальцы.
На этотъ разъ запищали въ оба голоса, потомъ хлопъ, хлопъ! и опять задребезжали стекла.
„Сколько же у нихъ тамъ должно быть парниковъ!“ подумала Соня. „Что-то они теперь станутъ дѣлать! Хоть бы догадались вытащить меня въ окно; силъ моихъ нѣтъ скорчившись лежать.“
Ждетъ Соня, прислушивается—ничего не слыхать. Спустя немного, слышитъ, катится что-то, будто везутъ телѣгу; говоръ на разные голоса. „Лѣстницу, ребята! тащите лѣстницу“, говоритъ одинъ. „Эй, Петька, тащи ее сюда! на уголъ станови!“
„Эхъ, коротка, братцы,“ кричитъ другой; „одной мало, другую подавай! Веревкой ее связать!
„Эй, Васька, веревку хватай, связывай!“
Приставили лѣстницу, взбирается кто-то, вдругъ сталъ: и крѣпка-ли крыша, ребята,“ говоритъ; „вотъ что, не провалиться бы!“
„И то! Глядитъ-ка, гляди, никакъ доска ползетъ! Берегись, ребята, головы прочь!“ кто то хлопнулся о землю и пошелъ трескъ и громъ внизу.
„Эй, братцы, никакъ Петька слетѣлъ? и то слетѣлъ.“
„Кому-жь теперь, братцы, въ трубу-то лѣзть?“
„Какъ знаете, я не полѣзу.“
„Ты, Васька, полѣзай!“
„Ишь ловкій! не пойду, самъ полѣзай!“
„Кому, сударь, прикажете лѣзть?“
„Васькѣ,“ приказалъ кроликъ.
„Васька, баринъ тебѣ велитъ!“
Соня просунула ногу въ трубу сколько можно было выше и ждетъ; слышитъ въ трубѣ поднялась возня; скребетъ, шаркаетъ что-то близехонько надъ ней.
„Ну, Васька идетъ“, думаетъ она и что есть мочи брыкнула въ него ногой. Ждетъ. Вотъ, слышитъ, загомонили внизу на всѣ голоса: „во-на! Васька, Васька-то вылетѣлъ!“ Потомъ кроликъ вопитъ: „вонъ, вонъ онъ около изгороди лежитъ“! Все затихло на время, потомъ опять заголосили; слышно, будто хлопочатъ около Васьки.
Одинъ кричитъ: „Голову держи! Водкой отпоить“!
„Да тише вы, братцы“, кричитъ другой; „помаленьку, не то захлебнется! Ну, что, братъ Васька, отлегло ли?“
„Говори, что́, какъ было“? говоритъ кроликъ. „Какъ это тебя изъ трубы выкинуло?“
Тутъ запищалъ кто-то слабенькимъ голосомъ.
„Это Васька очнулся“, рѣшила Соня.
„И не припомню, братцы, что́ тутъ было: какъ поддало изъ трубы, индо въ глазахъ помутилось!… Я въ трубу, а изъ трубы какъ пырнетъ въ меня чѣмъ-то,—я, братцы, и не взвидѣлъ свѣта. Вылетѣлъ словно пуля!….
„Что и говорить, важно вылетѣлъ!“ поддакнули всѣ. Опять замолчали.
„Поджечь развѣ домъ?“ спустя немного, вдругъ говоритъ кроликъ.
„Попробуйте-ка, дураки“! закричала тутъ Соня во весь голосъ. „Вотъ погодите, натравлю я на васъ Катюшку“!
Все смолкло.
„Ну“, думаетъ Соня, „что-то они теперь затѣятъ! Хоть бы догадались крышу разобрать“.
Немного погодя, опять голосъ кролика: „и одного будетъ воза для начала“.
„Чего это, одного воза?“ думаетъ Соня. Скоро узнала чего, какъ посыпалась на нее куча камушковъ, и ударились ей прямо въ лицо.
„Забьютъ теперь, пожалуй, коли ихъ не унять! Ну, вы тамъ, полноте, дурачье!“
Опять все замолкло, не слыхать ничего.
Вдругъ, Соня видитъ: брошенные камушки превращаются въ пирожки. „Что за диво! Попробовать развѣ съѣсть хоть одинъ“, пришло ей на умъ. „Какая-нибудь да выйдетъ перемѣна! Вырости еще больше не выросту—это вѣрно; а стану меньше,—тѣмъ лучше.“
Соня взяла пирожокъ,—съѣла; замѣчаетъ, точно, росту нѣсколько убавилось. То-то обрадовалась! Выждала покуда не поровнялась съ дверью, отперла ее и выбѣжала изъ дому.
Около двери толпилась куча всякихъ звѣрятъ и птицъ: тутъ былъ и Петька пѣтухъ и черномазый Васька тараканъ. Его держали двое поросятъ и чѣмъ-то отпаивали. Увидя Соню, они было кинулись на нее, но она бросилась отъ нихъ бѣжать и вскорѣ очутилась въ дремучемъ лѣсу.
Ходитъ Соня по лѣсу, какъ вдругъ, надъ самой головой ея раздается рѣзкій, визгливый лай. Озадаченная Соня проворно подымаетъ голову, видитъ—огромный щенокъ таращится на нее круглыми, глупыми глазами и тянется ударить ее лапой. „Щеночекъ, голубчикъ“, подзываетъ его Соня, даже свистнула, а сама до смерти труситъ, не проголодался ли щенокъ: она такая маленькая, не вздумалъ бы ее съѣсть. Растерялась Соня, не знаетъ какъ быть; подняла прутикъ, бросила его щенку. Какъ подпрыгнулъ щенокъ четырьмя лапками вверхъ, да кинется впередъ за прутикомъ, а Соня проворно шмыгъ отъ него за кустъ, и выглядываетъ оттуда,—ужь очень она испугалась. А щенокъ теребитъ прутикъ, скачетъ, мечется, ворчитъ, лаетъ, визжитъ. Соня ни жива, ни мертва. Наконецъ щенокъ, видно, измучился, запыхался совсѣмъ; усѣлся, передними лапами врозь, высунулъ красный, широкій языкъ и щуритъ глупые глазенки. Соня рѣшилась воспользоваться этимъ временемъ, и со всѣхъ ногъ пустилась бѣжать. Далеко убѣжала, еле опомнилась!
„А какой миленькій былъ щеночекъ!“ размышляетъ Соня, едва переводя духъ, опершись на цвѣтокъ и обмахиваясь листкомъ. „Была бы я настоящаго роста, какимъ бы славнымъ штукамъ я его выучила!.. Ахъ, да что же это я, чуть не забыла. Вѣдь мнѣ нужно вырости; подумаю, какъ это сдѣлать: ужь не съѣсть-ли или выпить чего-нибудь?“ Соня пошла, глядитъ по сторонамъ; то подойдетъ къ цвѣтку, осмотритъ листья, то заглянетъ въ траву,—нѣтъ ничего и похожаго, что бы можно было съѣсть. Идетъ дальше, видитъ передъ нею сидитъ грибъ, какъ разъ съ нее ростомъ; она обошла кругомъ гриба, внимательно осмотрѣла его, заглянула ему подъ шапочку, поднялась на цыпочки, вытянула шею, подняла голову и встрѣтилась глазами съ большимъ, толстымъ, синеватымъ червякомъ. Онъ сидѣлъ на самой макушкѣ гриба и, сложивъ руки, спокойно курилъ предлинную трубку.