Глядитъ червякъ на Соню, Соня на червяка. Поглядѣли они такъ молча другъ на друга. Вынулъ, наконецъ, червякъ трубку изо рта, и говоритъ Сонѣ, да такимъ соннымъ голосомъ, едва тянетъ:
„Кто ты такая?“
Этотъ вопросъ очень озадачилъ Соню; она никакъ не ожидала, что этимъ начнется у нихъ разговоръ, и, нѣсколько сконфуженная, говоритъ червяку:
„Право, сударь, я и сама не знаю. Нынче утромъ, вставши, я знала навѣрное, что была Соней, но съ тѣхъ поръ со мною
„Что ты вздоръ городишь?“ строго остановилъ ее червякъ. „Говори дѣло!“
„Никакъ не могу,“ отвѣчаетъ Соня, „потому что я, видите, стала сама не своя“.
„Не вижу“, говоритъ червякъ.
„Очень жалѣю,“ учтиво продолжаетъ Соня, а самоё уже разбираетъ досада. „Не могу я говорить дѣло, когда сама не знаю съ чего начать и какъ объяснить, почему я нынче безпрестанно мѣняюсь: то стану выше, то ниже. Все это ужасно безтолково!“
„Нисколько“, говоритъ червякъ.
„Для васъ, можетъ быть, нисколько, а вотъ посмотримъ, каково вамъ будетъ, когда вы станете куколкой, а изъ куколки вылетите бабочкой? Тогда вотъ увидимъ, покажется ли вамъ это страннымъ!“
„Ни чуть не страннымъ“, отвѣчалъ червякъ.
„Ну, у васъ видно характеръ совсѣмъ особенный. А мнѣ такъ оно кажется очень страннымъ.“
„Тебѣ!“ презрительно замѣтилъ червякъ, „да кто ты такая?“
„Вотъ разговоръ, думаетъ Соня. „Заладилъ: кто, да кто“! Досадно ей стало на червяка, вздумала и его озадачить: выпрямилась во весь свой ростъ, и съ важностью говоритъ ему: „и вамъ бы, кажется слѣдовало сказать кто вы такой?“
„Почему это?“ кротко спросилъ червякъ.
Опять Соня стала въ тупикъ: не придумаетъ почему и, рѣшивъ про себя, что червякъ очень не въ духѣ, отвернулась отъ него и пошла.
„Воротись“, закричалъ ей червякъ, „я скажу тебѣ кое-что важное“.
Соня пріободрилась, воротилась; подходитъ.
„Не сердись“, протянулъ червякъ.
„Только-то!“ говоритъ Соня и такъ разозлилась, что едва совладала съ собою.
„Нѣтъ, не только“.
„Впрочемъ, пусть его“, разсудила Соня; „дѣла у меня другаго нѣтъ, послушаю, такъ и быть,—можетъ и скажетъ что-нибудь дѣльное.“
Червякъ раза два потянулъ изъ трубки, расправилъ руки, изогнулся и говоритъ: „такъ ты находишь въ себѣ перемѣну?“
„Нахожу, сударь“, отвѣчаетъ Соня. „Первое, я ничего порядкомъ не могу припомнить; что ни скажу—все путаю. Второе, ростомъ я безпрестанно мѣняюсь“.
„Что ты именно путаешь?
„Да вотъ, хотѣла сказать наизусть Птичку Божію, такъ всѣ слова у меня выходятъ на выворотъ“, пригорюнившись, отвѣчаетъ Соня.
„Посмотримъ; ну-ка скажи: Близко города Славянска“….
Соня сложила руки на животикѣ, и начала:
„Близко города Буянска,
На верху крутой норы,
Пресердитый жилъ-былъ парень,
По названію Колотунъ.
Въ его погребѣ глубокомъ,
Словно мышка въ западнѣ,
Изнывала въ зломъ разсолѣ
Бѣлорыбица душа.
Рано вечеремъ однажды,
У кошачьяго окна,
Раскрасавица Катюша,
Притаившися, сидитъ.
Она плачетъ, сердце бьется,
Хочетъ выскочить оно.
Сердцу чудится отрава
И постыло все ему.
Вдругъ, откуда ни возмися,
Два мышенка молодыхъ
Наскочили на Катюшку,—
Испугались молодцы!…
Гдѣ же парень?—Попиваетъ,
Его слуги также пьютъ,
Одинъ стрижъ сидитъ на крышкѣ
И щебечетъ просебя“.
„Не такъ“, сказалъ червякъ.
„И мнѣ кажется не совсѣмъ такъ; будто выходятъ не тѣ слова“, робко сказала Соня.
„Напутала съ начала до конца“, рѣшительно сказалъ червякъ.
Оба замолчали.
„На сколько хочешь вырости?“ заговорилъ червякъ.
„Мнѣ бы все равно, лишь бы не мѣняться безпрестанно; это, знаете, очень скучно“.
„Не знаю“, сказалъ червякъ.
„Все дразнится“, думаетъ Соня, и такъ ей досадно стало, чуть не разсердилась; однако, смолчала.
„Чего тебѣ еще надо?“
„Хоть бы мнѣ чуточку прибавить росту, сударь, если можно“, проситъ Соня, „а то два вершка, что это за ростъ!“
„Ростъ прекрасный“, сердито молвилъ червякъ и вытянулся во всю свою длину; (въ немъ было ровно два вершка).
„Но я вѣдь къ этому не привыкла!“ жалобно взмолилась Соня, а сама думаетъ: „какіе же они, право, всѣ обидчивые!“
„Привыкнешь“, протянулъ червякъ, сунулъ трубку въ ротъ и принялся курить.
Соня стоитъ передъ нимъ, терпѣливо выжидаетъ не заговоритъ ли опять червякъ. Минутъ чрезъ пять онъ выпустилъ трубку, раза два зѣвнулъ, встряхнулся, потомъ медленно сталъ спускаться съ гриба, и поползъ въ траву; ползетъ и бормочетъ: „съ однаго бока отгрызешь, станешь больше; съ другаго отгрызешь—станешь меньше“.
„Чего отгрызть? съ чьего бока?“ думаетъ озадаченная Соня.
„Гриба“, шепнулъ червякъ, будто въ отвѣтъ на ея мысль, и вскорѣ скрылся въ густой травѣ.
„Вотъ задача, такъ задача!“ раздумалась Соня; глядитъ на грибъ, соображаетъ, съ какого бока подойти къ нему. Вѣдь онъ весь круглый, какъ тутъ разберешь бока! Думала, думала, наконецъ придумала: обняла грибъ обѣими руками и каждой рукой отломила отъ обѣихъ сторонъ по кусочку.
„Дѣло теперь въ томъ“, разсуждаетъ она, „отъ котораго кусочка отгрызть, отъ лѣваго или отъ праваго?“ Попробовала отъ праваго—вдругъ чувствуетъ ударъ. Что такое?—Подбородокъ у нее встрѣтился съ ногами. Перепугалась Соня и, не теряя времени, поскорѣе взялась за кусочекъ въ лѣвой рукѣ; едва справилась разинуть ротъ, такъ она вся сплюснулась; однако, приловчилась, кое-какъ просунула въ ротъ, отгрызла, проглотила…. „Ну, слава Богу, голову высвободила!“ радостно вскричала Соня. Но не долга была ея радость. Глядитъ, гдѣ плечи?—нѣтъ ихъ…. Ищетъ Соня плечи, водитъ повсюду глазами, заглянетъ внизъ—нѣтъ;только видно, что длинная, предлинная шея подымается изъ-подъ травы высокимъ стеблемъ, и ныряетъ въ цѣломъ морѣ зеленой листвы.
„И что это за бездна густой зелени? куда я попала?“ удивляется Соня. „И куда дѣвались мои плечи? А руки-то, руки—ихъ бѣдненькихъ совсѣмъ не видать!“ Соня потрясла руками, чтобы узнать на мѣстѣ ли онѣ, не увидитъ ли ихъ? нѣтъ, не видать…. зашуршали листья гдѣ-то внизу, далеко подъ нею—и только….
Видитъ Соня, что не поднять ей рукъ къ головѣ, и догадалась спустить голову къ рукамъ; нагнула шею: шея сгибается и разгибается точно змѣиная. Этому открытію она очень обрадовалась, и плавными, извилистыми движеніями стала нырять сквозь вѣтокъ; тутъ она поняла, что попала въ самыя макушки деревьевъ, подлѣ которыхъ она сперва стояла, кагда была маленькая.
Вдругъ зашипѣло что-то около нея, и сильно ударило крыльями прямо ей въ лицо.
„У-у, змѣя!“ закричалъ голубь изо всей мочи.
„Нѣтъ, не змѣя!“
„Змѣя, змѣя, змѣя!“ завопила голубка, но уже тише, и тутъ же жалобно застонала: „и гдѣ я ни пробовала, все отъ нихъ не уйдешь!“
„И о чемъ ты стонешь, не пойму?“ сказала Соня.
„И гдѣ я ни пробовала“, не внимая ей, продолжала голубка стонать, „и въ дуплахъ-то, и на берегу рѣчки, и въ плетняхъ, нѣтъ—нигдѣ не упасешься отъ этихъ проклятыхъ змѣй!“
Слушаетъ Соня, но въ толкъ не возьметъ, на что голубка жалуется; рѣшилась молчать.
„И такъ мнѣ хлопотъ довольно высиживать яйца“, продолжаетъ голубка, „а тутъ еще сторожи денно и нощно, не заползла бы змѣя! вѣдь три недѣли, шутка сказать, я глазъ не смыкала!“
„Очень жалѣю, что васъ обезпокоила“, говоритъ Соня, догадавшись, наконецъ, въ чемъ дѣло.
„И только я устроилась на самой макушкѣ самаго высокаго дерева“, вопитъ голубка, „и только я думала, что упаслась отъ этихъ злодѣекъ, такъ нѣтъ же, откуда ни возьмись, съ неба наровила вильнуть на меня! У—у, змѣя подколодная!”
„Говорятъ тебѣ, я не змѣя! Какая я змѣя! я….“
„Кто-жь ты такая? говори“, стонетъ голубка. „Да ты смотри, не вздумай меня дурачить—наразскажешь, пожалуй!“
„Я.... я.... маленькая дѣвочка“, объявила Соня не совсѣмъ твердымъ голосомъ.
„Ну, этому трудно повѣрить“, съ величайшимъ презрѣніемъ замѣтила голубка. „Много я видала дѣвочекъ на своемъ вѣку, а съ такой длинной шеей отъ роду не доводидосъ видѣть. Нѣтъ, ты не дѣвочка, не можетъ этого быть. Какая ты дѣвочка? ты змѣя! Ты, поди, еще скажешь, что яицъ никогда не ѣдала?“
„Яйца я, конечно, ѣдала“, призналась Соня. (Она была дѣвочка очень правдивая). „Такъ что-жь изъ этого! Будто дѣвочкамъ нельзя ѣсть яицъ, потому что змѣи ѣдятъ!“
„Что-то не вѣрится. А если такъ, значитъ дѣвочка и змѣя одного поля ягодки—вотъ что!“
Соня растерялась, не знаетъ, что̀ отвѣчать на эти слова. Пока она, молча, собираласъ съ мыслями, голубка опять за свое:
„Я вѣдь знаю, зачѣмъ ты тутъ слоняешься,—къ моимъ яйцамъ пробираешься! И выходитъ по моему: что̀ дѣвочка, что̀ змѣя—одно и то же.“
„А по моему вовсе не выходитъ на одно“, съ сердцемъ выговорила Соня. „Первое, вы ошибаетесь, если воображаете, что я пробираюсь къ вашимъ яйцамъ; второе, еслибы и пробиралась, то, конечно, не стала бы ихъ ѣсть: я не ѣмъ, отъ роду не ѣдала и не стану ѣсть голубиныхъ яицъ, особенно сырыхъ!“
„Пусть такъ, только убирайся!“ сердито закричала голубка, надулась и усѣлась на гнѣздо.
Соня прижалась къ дереву; съ непривычки ей было недовко справляться съ длинной шеей: она безпрестанно путалась и цѣпляласъ въ вѣткахъ, и безпрестанно надо было распутывать и отцѣплять ее. Вдруг она вспомнила, что въ рукѣ у нее остался еще кусочекъ гриба, нагнула шею къ рукамъ и принялась за грибъ: отъ одного куска погрызетъ, отъ другого откуситъ: то выше станетъ, то ниже,—и такъ она понемногу довела себя до настоящаго своего роста. Сначала даже будто дико показалось ей, что стала настоящей Соней; потомъ привыкла и заговорила сама съ собой, по старому.
„Ну, половина дѣла у меня теперь сдѣлано. Престранныя, однако, были со мной перемѣны! И теперь не совсѣмъ еще вѣрится, что все кончено; такъ и кажется: вотъ, вотъ сейчасъ пойдутъ какія-нибудь новыя штуки. Ужь и то хорошо, что я вернула свой прежній ростъ. Теперь надо непремѣнно добраться до чудеснаго сада,—какъ бы это устроить?“
Только сказала это Соня, и видитъ передъ собою большую, открытую поляну; на полянѣ стоитъ домикъ всего въ аршинъ вышины.
„Кто бы тамъ ни жилъ“, разсуждаетъ Соня, „не годится мнѣ входить туда: перепугаются моего роста, подумаютъ, великанъ!“
Опять Соня принялась за грибъ—убавлять себѣ росту, и довела себя до полуаршина вышины.