Римская История. Том 1 (Моммзен, Неведомский 1887)/Книга 1/Глава VII

Римская История. Том I : До битвы при Пидне — Книга 1. Глава VII. Гегемония Рима в Лациуме
автор Теодор Моммзен (1817—1903), пер. Василий Николаевич Неведомский

Оригинал: нем. Römische Geschichte. Erster Band : Bis zur Schlacht von Pydna. — См. Оглавление. Перевод опубл.: 1887. Источник: Римская история. Том I / Т. Моммзен; пер. В. Неведомского. — М.: 1887.

ГЛАВА VII

---

Гегемония Рима в Лациуме

Расширение римской территории

У храброго и легко увлекавшегося страстями италийского племени никогда не было недостатка в поводах к внутренним распрям и к ссорам с соседями; с развитием благосостояния в стране и с возрастанием культуры эти распри мало-помалу перешли в войны, а грабежи — в завоевания; тогда и политическое преобладание самых сильных племен стало принимать более определенную форму. Но никакой италийский Гомер не оставил нам описания тех старинных раздоров и хищнических набегов, в которых характер народов складывается и проявляется, как нрав мужчины в играх и в наклонностях мальчика, а из исторических преданий мы не в состоянии составить себе даже с приблизительной точностью понятия о сравнительном развитии могущества отдельных латинских волостей. Мы можем до некоторой степени проследить только развитие римского могущества и расширение римской территории. Те древнейшие границы объединившейся римской общины, которые нам положительно известны, уже были нами указаны (стр. 45); они заходили внутрь страны вообще не более, как на расстояние одной немецкой мили от главного города волости и только в направлении к морскому берегу простирались до устьев Тибра (Ostia), то есть с лишком на три немецких мили от Рима. Страбон говорит, при описании древнего Рима, что «новый город был окружен крупными и мелкими племенами, из которых иные жили в независимых селениях и не подчинялись никакому племенному союзу». Насчет этих родственных по происхождению соседей, как кажется, и совершалось самое древнее расширение римской территории.

Область реки АниоНаходившиеся на верхнем Тибре и между Тибром и Анио, латинские общины Антемны, Крустумерий, Фикульнея, Медуллия, Ценина, Корникулъ, Камерия, Соллация прежде и сильнее всех других стали беспокоить Рим и, как кажется, еще в очень раннюю пору римское оружие лишило их независимости. В более позднюю пору мы находим в этом округе только одну независимую общину — Номент, которая сохранила свою свободу, быть может, благодаря союзу с Римом; из-за обладания Фиденами, которые были мостовой защитой этрусков на левом берегу Тибра, с переменным успехом боролись латины с этрусками, то есть римляне с вейентами. С городом Габии, занимавшим равнину между Анио и Альбанскими горами, борьба тянулась долго без решительного перевеса на которую-либо сторону, вследствие чего до очень поздней поры габийский костюм был равнозначущ с воинским, а габийская территория считалась прототипом неприятельской страны^[1]. Вследствие этих завоеваний римская территория могла достигнуть размеров почти в 9 квадратных миль.

Альба Но о другом очень древнем военном подвиге римлян остались более живучие воспоминания, чем об этих бесследно минувших войнах, — хотя он и был облечен в легендарную форму: древняя священная метрополия Лациума — Альба была взята римской ратью и разрушена. Как возникло это столкновение и как оно разрешилось, нам неизвестно из преданий; борьба трех римских братьев-близнецов с тремя альбанскими братьями-близнецами была ничем иным, как символическим олицетворением борьбы двух могущественных и находившихся между собою в близком родстве общин, из которых по меньшей мере римская была триединой. Нам в сущности ничего неизвестно кроме одного голого факта, что Альба была завоевана и разрушена ромлянами^[2]. — В то самое время, как Рим утверждал свое владычество на берегах Анио на Альбанских горах, — Пренест, впоследствии являющийся обладателем восьми соседних местечек, Тибур и некоторые другие латинские общины также расширяли свои владения и закладывали фундамент для своего будущего, сравнительно значительного могущества; но все это нам известно только по догадкам.

Древнейший способ расширять территорию Мы нуждаемся не столько в описаниях войн, сколько в точных сведениях о характере и о последствиях этих древнейших латинских завоеваний. В общих чертах не подлежит сомнению, что с завоеванными странами поступали по той же системе инкорпораций, из которой возникла трехчленная римская община; различие заключалось только в том, что волости, которых силою заставляли присоединяться, не сохраняли, подобно тем древнейшим трем, некоторой самостоятельности в качестве кварталов новой союзной общины, а вполне и бесследно исчезали в целом (стр. 84). Насколько доставало силы у латинской волости, она в самые древние времена не допускала существования какого-либо другого политического центра, кроме своей собственной столицы и еще менее была она расположена основывать независимые поселения, как это делали финикияне и греки, создававшие в своих колониях временных клиентов и будущих соперников метрополии. Особенно замечательно в этом отношении то, как обошелся Рим с Остией: возникновению в том месте города и не могли, и не желали воспрепятствовать, но ему не дали никакой политической самостоятельности, а тем, кто в нем поселился, не дали местных гражданских прав, лишь оставив за ними общие римские гражданские права, если они уже прежде ими пользовались.^[3] По этому основному правилу решалась участь и тех слабых волостей, которые подпадали под власть более сильных или вследствие того, что были завоеваны, или вследствие того, что добровольно покорялись. В этих случаях за́мок покорившейся волости срывали до основания, её территорию присоединяли к территории победителей, а её жителям и её богам отводили новое отечество в центре сильнейшей волости. Впрочем, под этим не следует разуметь такого обязательного переселения побеждённых в новую столицу, какое было в обыкновении при основании городов на востоке. Города Лациума были в ту пору, конечно, лишь немного больше крепостей и рынков, на которых еженедельно сходились земледельцы, поэтому было достаточно перенести в новую столицу центр торговых и деловых сделок. Что даже храмы оставлялись на своих прежних местах, видно на примере Альбы и Ценины, которые и после своего разрушения сохранили нечто вроде остатков своей прежней религиозной самостоятельности. Даже там, где выгодное военное положение срытого до основания замка требовало переселения местных жителей, их нередко поселяли, для земледельческих целей, на их прежней территории в незащищённых деревнях. А о том, что побеждённые все или частью нередко бывали вынуждены переселяться в их новую столицу, свидетельствует лучше всяких отрывочных повествований из легендарной эпохи Лациума то постановление римского государственного права, что городскую стену (pomerium) мог переносить далее только тот, кто расширил границы территории. Понятно, что все побеждённые были принуждены переходить на права клиентов общины^[4], — всё равно переселялись ли они в новую столицу или нет; только немногим отдельным лицам или родам предоставлялись права гражданства, то есть патрициата. Даже во времена империи ещё были известны некоторые из тех альбанских родов, которые поступили в ряды римского гражданства после падения их отечества; к этому числу принадлежали Юлии, Сервилии, Квинктилии, Клелии, Гегании, Куриации, Метилии; воспоминание об их происхождении поддерживалось их альбанскими фамильными святилищами, между которыми родовое святилище Юлиев в Бовиллах снова достигло большой известности во времена империи. — Это сосредоточение многих мелких общин в одной крупной, понятно, не было специально — римской идеей. Не только историческое развитие Лациума и сабельских племён вертится на контрасте национальной централизации и кантональной самостоятельности, но в историческом развитии Эллинов находим мы то же самое. Из одинакого слияния многих волостей в одно государство возникли в Лациуме — Рим, в Аттике — Афины, а мудрый Фалес советовал союзу ионийских городов прибегнуть именно к такому слиянию, как к единственному средству выйти из их затруднительного положения и сохранить их национальность. Но Рим проводил эту идею единства последовательнее, настойчивее и успешнее, чем какая-либо другая италийская волость, и как первенствующее положение Афин в Элладе было последствием их ранней централизации, так и Рим был обязан своим величием тому, что проводил ту же систему с гораздо большей энергией.

Гегемония Рима над ЛациумомХотя завоевания Рима в Лациуме и представляются нам в своих главных чертах ничем иным, как однообразными и непосредственными расширениями его территории и его общины, но завоевание Альбы имело, кроме того, ещё особое значение. Проблематическое величие этого города и его мнимое богатство были не единственными причинами того, что легенда остановилась на его покорении с таким предпочтительным вниманием. Альба была метрополией латинского союза и стояла во главе тридцати полноправных общин. Разрушение Альбы, конечно, не уничтожило самого союза точно так же, как и разрушение Фив не уничтожило беотийского союза^[5]; напротив того, Рим действовал в этом случае вполне согласно с латинским воззрением на право войны, как на частное право, и заявил притязание на первенство в союзе, в качестве наследника прав Альбы. Мы не в состоянии решить, совершилось ли признание такого первенства без всяких переворотов, а в противном случае — какие перевороты предшествовали ему или были им вызваны; но, в общем итоге, римская гегемония над Лациумом была, как кажется, признана и скоро и вполне, хотя ей, быть может, временно и не подчинялись некоторые отдельные общины, как например Лабики и в особенности Габии. Вероятно уже с той поры Рим был морской державой в сравнении с континентом Лациума, городом в сравнении с деревнями, цельным государством в сравнении с латинским союзом и вероятно уже с той поры только заодно с Римом и при его содействии Латины были в состоянии защищать свои берега от Карфагенян, Эллинов и Этрусков, равно как оберегать и расширять свои внутренние границы в борьбе с своими беспокойными соседями — сабельскими племенами. Нет возможности решить, увеличилось ли римское могущество от завоевания Альбы более, чем от завоевания Антемн или Коллатии; весьма вероятно, что Рим не сделался самою могущественною из всех латинских общин только после завладения Альбой, а ещё задолго до того имел такое первенствующее значение; но благодаря этому завоеванию он приобрёл первенство на латинском празднике и вместе с тем опору для будущей гегемонии римской общины над всем латинским союзом. Все эти обстоятельства имели решающее влияние и потому их необходимо выяснить с такою точностью, какая только возможна.

Отношение Рима к ЛациумуРимская гегемония над Лациумом имела в общих чертах характер равноправного союза между римской общиной с одной стороны и латинским союзом — с другой, вследствие чего был утверждён вечный мир на всей территории и был заключён вечный союз как на случай наступательной войны, так и на случай оборонительной. «Между римлянами и всеми общинами латинов да будет мир, пока существуют небо и земля; они не должны вести между собой войн, не должны призывать врага внутрь страны и не должны давать врагу свободного пропуска; тому, кто подвергся нападению, следует помогать общими силами, а то, что будет приобретено на войне общими силами, делить равномерно». Скреплённое договором равноправие в торговых и других житейских сношениях, в долговых сделках и в правах наследства, ещё тысячами уз связало интересы союзной общины, и без того уже тесно сплочённой благодаря однообразию языка и нравов; этим было достигнуто нечто похожее на то, что достигнуто в наше время путём уничтожения таможенных преград. Впрочем за каждой общиной было формально признано право жить по её собственным законам; вплоть до союзнической войны латинское право не было вполне тождественно с римским, так например давно отменённое в Риме обжалование брачных договоров всё ещё допускалось в латинских общинах. Однако безыскусственное и чисто-народное развитие римского права и старание по возможности поддерживать равноправие привели к тому, что частное право сделалось в сущности одинаким во всём Лациуме и по содержанию и по форме. Всего ярче обнаружилось это равноправие в постановлениях касательно утраты отдельными гражданами свободы и касательно её приобретения вновь. По старинному, достойному уважения, обычаю латинского племени, никакой гражданин не мог сделаться рабом или лишиться своих гражданских прав внутри того государства, в котором он жил свободным человеком; если же его присуждали, в виде наказания, к лишению свободы или — что одно и то же — к лишению гражданских прав, то его изгоняли из государства и он поступал в рабство к иноземцам. Это установление было теперь распространено на всю союзную территорию; ни один член которого-либо из союзных государств не мог жить рабом внутри всей союзной территории. Практическое применение этого правила мы находим в том постановлении Двенадцати Таблиц, что неоплатный должник мог быть продан заимодавцем не иначе, как на той стороне Тибра, то есть вне союзной территории, и в том параграфе второго мирного договора между Римом и Карфагеном, которым было постановлено, что взятый карфагенянами в плен римский союзник получал свободу, лишь только достигал одной из римских гаваней. Что в сферу союзного равноправия, по всему вероятию, входило и равенство браков и что каждый полноправный гражданин которой-либо из латинских общин мог вступать в законный брак с каждой гражданкой, — уже было замечено ранее (стр. 39). Само собой разумеется, что каждый из латинов мог пользоваться своими политическими правами только там, где он был действительным членом общины; напротив того, сущность равенства в частных правах заключалась в том, что каждый из латинов мог селиться на постоянное жительство на союзной земле повсюду, где ему вздумается или — по теперешней терминологии, — сверх особого права гражданства в той или другой общине существовало ещё общее союзное право свободного выбора местожительства. Понятно, что всё это обратилось в пользу столицы, так как она одна во всём Лациуме представляла удобства городских сношений, городских заработков и городских удовольствий; поэтому с тех пор, как латинские страны стали жить в вечном мире с Римом, число столичных жителей стало возрастать с поразительной быстротой. — В том, что касается политического устройства и администрации, не только каждая отдельная община оставалась самостоятельной и самодержавной, насколько этим не нарушались её обязанности к союзу, но, — что ещё важнее, — союз тридцати общин остался в своих отношениях к Риму автономным. Нас уверяют, что положение Альбы среди союзных общин было более высоким, чем положение Рима, и что эти общины приобрели автономию благодаря падению Альбы; это, пожалуй, можно допустить, в том смысле, что Альба в сущности была членом союза, а Рим исстари скорее выделялся из союза, как особое государство, чем входил в него как составная часть; но подобно тому, как государства Рейнского союза были формально самодержавны, между тем как члены германской империи имели над собой властелина, быть может и первенство Альбы было на самом деле тем же, чем было первенство германского императора — почётным правом (стр. 40), между тем как римский протекторат издревле был, подобно наполеоновскому, настоящим господством. Действительно, Альба, как кажется, председательствовала в союзном совете, между тем как Рим дозволял латинским уполномоченным совещаться самостоятельно под руководством, как кажется, избиравшегося из их среды председателя, и довольствовался почётным председательством на том празднестве, где приносилась союзная жертва зa Рим и за Лациум; сверх того он воздвигнул в Риме второе союзное святилище — храм Дианы на Авентине, так что с тех пор союзные жертвоприношения совершались то на римской территории за Рим и за Лациум, то на латинской территории за Лациум и за Рим. Не менее клонилось к выгоде союза и то, что в своём договоре с Лациумом римляне обязались не заключать отдельных союзных договоров с которою-либо из латинских общин; отсюда ясно видно, что могущество руководящей общины внушало союзу сильные и, конечно, вполне основательные опасения. В военном устройстве всего яснее обрисовывается положение Рима не внутри Лациума, а наряду с ним, равно как формальное равенство между римским городским союзом с одной стороны и федерацией — с другой. Союзные боевые силы, — как о том неоспоримо свидетельствует позднейший способ созывания ратных людей — состояли из двух одинаково сильных армий — римской и латинской. Главное начальство над ними принадлежало Риму и Лациуму поочерёдно, и только в том году, когда Рим назначал главнокомандующего, латинский контингент мог появляться у ворот Рима и, не входя в эти ворота, приветствовать своими одобрительными возгласами избранного военачальника, после того как уполномоченные латинским союзным советом римляне убедились из полёта птиц, что боги были довольны сделанным выбором. Сообразно с этим, и все приобретённые войной земли и имущества делились поровну между Римом и Лациумом. Если же во всех внутренних делах строго соблюдалось полное равенство прав и обязанностей, то и во внешних делах Рим едва ли мог быть в эту эпоху единственным представителем римско-латинской федерации. Союзный договор не дозволял ни Риму, ни Лациуму предпринимать наступательные войны по их собственному усмотрению, а если войну предпринимала сама федерация или вследствие союзного постановления, или вследствие неприятельского нападения, то союзный совет, конечно, принимал деятельное участие и в управлении её ходом и в её развязке. Впрочем фактически Рим, быть может, и в ту пору уже пользовался гегемонией, так как при всякой долговременной политической связи между тесно сплочённым государством и союзом государств, перевес обыкновенно оказывается на стороне первого.

Расширение римской территории после падения АльбыМы не в состоянии проследить, каким образом Рим расширял свои владения после того, как падение Альбы отдало в его власть сравнительно значительную территорию и, по всему вероятию, доставило ему преобладание в латинском союзе. Распри с этрусками и в особенности с вейентами из-за обладания Фиденами не прекращались; но римлянам, как кажется, не удалось прочно завладеть этим этрусским форпостом, находившимся на латинском берегу реки на расстоянии только одной немецкой мили от Рима, и не удалось вытеснить вейентов из этого базиса их опасных нашествий. Напротив того они, как кажется, без всякой борьбы завладели Яникулом и обоими берегами устьев Тибра. По отношению к сабинам и к эквам Рим находился в лучшем положении; сделавшийся впоследствии столь тесным союз римлян с жившими вдалеке от них герниками существовал уже в царском периоде, — по меньшей мере в своих зачатках, так что латины вместе с герниками с двух сторон окружали и сдерживали своих восточных соседей. Но постоянным театром военных действий была южная граница,— то есть страна рутулов и в особенности вольсков. В этом направлении латинская территория расширилась всего ранее и здесь мы впервые встречаемся с общинами, основанными Римом и Лациумом в неприятельской стране и получившими организацию автономных членов латинской федерации, — с так называемыми латинскими колониями, из которых самые древние, по-видимому, были основаны еще в эпоху царей. Тем не менее, нет никакой возможности определить, как далеко заходило римское владычество в конце царского периода. О распрях с соседними латинскими и вольскими общинами говорится в римских летописях царской эпохи очень часто и даже слишком часто, но едва ли можно считать за источники исторических сведений такие отрывочные рассказы, как например рассказ о взятии Суэссы на Помптинской равнине. О том, что царский период не только установил государственные основы Рима, но и заложил фундамент его внешнего могущества, не может быть никаких сомнений; положение, занятое Римом не столько внутри латинской федерации, сколько насупротив её, ясно определилось еще в первые времена республики и служит доказательством того, что уже в царском периоде внешнее могущество Рима получило сильное развитие. Конечно, при этом было совершено немало великих подвигов и было одержано немало блестящих побед, о которых не сохранилось никаких воспоминаний; но их блеск отразился на царской эпохе Рима и в особенности на царском роде Тарквиниев подобно дальнему румянцу вечерней зари, в котором все очертания сливаются. Расширение города Рима

Таким образом латинское племя стало объединяться под предводительством Рима и вместе с тем стало расширять свои владения и к востоку и к югу, а сам Рим превратился, — благодаря своей счастливой судьбе и мужеству своих граждан — из оживленного центра торговой и сельской жизни в могущественную столицу цветущей страны. С этим внутренним изменением римского общинного быта находятся в самой тесной связи преобразование римской военной организации и скрывавшийся в этом преобразовании зародыш той политической реформы, которая известна нам под названием Сервиевской конституции. Но и внешний характер города должен был измениться под влиянием стекавшихся в него богатств, увеличивавшихся потребностей и расширявшегося политического горизонта. Слияние соседней квиринальской общины с палатинскою, конечно, было уже совершившимся фактом в то время, когда была введена Сервиевская реформа; с той поры, как эта реформа дала прочную и однородную организацию всем военным силам Рима, его граждане уже не могли по-старому довольствоваться обнесением окопами отдельных холмов по мере того, как они покрывались постройками и, быть может, также занятием речного острова и высот на противоположном берегу для того, чтоб господствовать над течением Тибра. Столице Лациума понадобилась иная, более целесообразная оборонительная система; вот почему и было приступлено к постройке Сервиевской городской стены. Новая непрерывная линия городских укреплений начиналась на берегу реки у подножия Авентина и огибала этот холм; там были недавно (1855) найдены колоссальные остатки этих древних укреплений в двух местах — на западном склоне холма по направлению к реке и на противоположном восточном склоне: это — такие же высокие, как в Алатри и в Ферентино, обломки городской стены, состоящие из неправильно сложенных громадных известковых глыб, обтесанных в форме четырехугольников; они точно будто восстали из земли для того, чтоб напомнить о великой эпохе, оставившей нам эти несокрушимые стены своих сооружений и еще более несокрушимые памятники своей духовной жизни, влиянию которых не будет конца. Далее стена огибала Целий и всё пространство, занимаемое Эсквилином, Виминалом и Квириналом, где недавно (1862) также найдены более обширные остатки сооружения, которое обложено извне глыбами пеперина и защищено снаружи рвом, а по направлению к городу представляет отлогую и до сих пор еще величественную земляную насыпь, восполнявшую с этой стороны недостаток других средств защиты; оттуда стена шла к Капитолию, входившему в состав постройки своим крутым обрывом, обращенным к Марсову полю, и снова примыкала к Тибру позади его острова. Остров на Тибре, мост на сваях и Яникул не входили в черту города, но возвышенность Яникула служила для него внешним укреплением. На самом Палатине, который до поры был за́мком, было дозволено возводить всякие постройки, а на Тарпейском холме, который открыт со всех сторон и при своих небольших размерах удобен для защиты, был построен новый за́мок (arх, capitolium)^[6] с колодцем, с тщательно огороженным водоемом (tullianum), с казнохранилищем (aerarium), с тюрьмой и с самым древним местом гражданских сходок (area Capitolina), на котором и в более позднюю пору публично возвещали о лунных переменах. Напротив того, в более раннюю пору не дозволялось возводить на крепостном холме прочных частных построек^[7] и всё пространство между двумя вершинами холма, то есть святилище злого бога (Vediovis), или, — как его называли в эпоху эллинского влияния, — убежище, было покрыто лесом и, вероятно, было предназначено для земледельцев и для их стад на тот случай, когда наводнение или война принуждали их покинуть равнину. Капитолий был и по своему названию и на самом деле Акрополем Рима; это был самостоятельный за́мок, способный защищаться даже после взятия города, а его ворота были, по всему вероятию, обращены в ту сторону, где впоследствии находился городской рынок^[8]. И Авентин, как кажется, был также укреплен, хотя и не так сильно, и на нём также не дозволялось возводить прочных частных построек. С этим находится в связи и то, что для чисто городских удобств, как например для распределения проведенной воды, римское городское население делилось на собственно так называемых горожан (montani) и на тех, кто жил внутри общей городской стены на таких участках, которые не входили в состав настоящих городских (pagani Aventinenses, Janiculenses, collegia Capitolinorum et Mercurialium^[9]). Стало быть, обнесенное новой городской стеной пространство заключало в себе, кроме прежних городов палатинского и квиринальского также обе союзные крепости на Капитолии и на Авентине и кроме того Яникул^[10]; Палатин, как собственно так называемый и как древнейший город, был, стало быть, окружен как венцом теми высотами, которые были обнесены стеной, и с двух сторон опирался на цитадели. Но дело оставалось недоконченным, пока огороженная с таким трудом от внешних врагов территория не была защищена и от воды, которая постоянно покрывала долину между Палатином и Капитолием, так что там, как кажется, ездили на пароме, а низменности между Капитолием и Велией, равно как между Палатином и Авентином, превратились в болота. Сохранившиеся до сих пор и сложенные из великолепных плит подземные водосточные трубы, которыми впоследствии восхищались, считая их за удивительные сооружения царского Рима, скорее принадлежат к следующей эпохе, так как на их устройство употреблялся травертин, а во времена республики часто упоминалось о новых постройках именно из такого материала; но начало этих работ, без сомнения, должно быть отнесено к эпохе царей, хотя к нему и было приступлено, вероятно, в более позднюю пору, чем к постройке городской стены и капитолийского замка. Благодаря этим работам, образовались на освободившихся от воды или высохших местах публичные площади, в которых так нуждался разраставшийся город. Сборное место общины, находившееся до того времени на капитолийской площади в самом за́мке, было перенесено на равнину, которая тянулась в наклонном положении от за́мка к городу (comitium) и оттуда шла между Палатином и Каринами в направлении к Велии. Во время празднеств и народных собраний, для членов совета и городских гостей отводились почетные места на той стороне за́мка, которая была обращена к месту сходки и в той её части, которая возвышалась над площадью в виде балкона; но скоро было построено неподалеку оттуда особое здание, предназначенное для заседаний совета и названное по имени своего строителя «Гостилиевой курией». Эстрада для судейского седалища (tribunal) и кафедра (впоследствии называвшаяся rostra), с которой ораторы обращались к гражданству с речами, были воздвигнуты на самой площади. Продолжением этой последней в направлении к Велии был новый рынок (forum Romanum). На его западной стороне, ниже Палатина, стоял общинный дом, заключавший в себе официальную резиденцию царя (regia) и общественный городской очаг — кругообразный храм Весты; неподалеку оттуда на южной стороне рынка было построено другое круглое здание, в котором находилась кладовая общины или храм Пенатов, сохранившийся и до настоящего времени в виде преддверия к церкви Santi Cosmae Damiano. Отличительной чертой этого нового города, объединившегося совершенно иначе чем прежний семигорный город, служит то нововведение, что наряду с тридцатью куриальными очагами, соединением которых в одно здание довольствовался палатинский Рим, появился в сервиевском Риме один очаг, общий для всего города^[11]. По обеим сторонам рынка тянулись ряды мясных и других лавок. В долине между Авентином и Палатином был огорожен круг для публичных игр; отсюда возник цирк. У самого берега реки был устроен рынок рогатого скота и эта местность скоро сделалась одним из самых густо населенных городских кварталов. На всех вершинах появились храмы и святилища — прежде всего на Авентине союзное святилище Дианы (стр. 104) и на вершине за́мка видный на большом расстоянии храм отца Диовиса, доставившего своему народу всё это великолепие — и подобно тому, как римляне торжествовали свою победу над соседними народами, — также торжествовавшего свою победу над богами этих народов. — Имена тех людей, по почину которых были предприняты все эти громадные городские постройки, покрыты таким же мраком, как и имена вождей, начальствовавших над римлянами в самых древних битвах и победах. Правда, предание приписывает каждую из этих построек которому-нибудь из царей: сенатскую курию — Туллу Гостилию, Яникул и деревянный мост — Анку Марцию, большой канал для спуска нечистот, цирк и храм Юпитера — Тарквинию Старшему, храм Дианы и городскую стену — Сервию Туллию. Многие из этих предположений, быть может, основательны, так например, едва ли можно объяснить одной случайностью тот факт, что постройка новой городской стены совпадает и по времени и по имени своего строителя с новой военной организацией, так серьезно заботившейся о защите городских стен. Но вообще мы должны заимствовать из этих преданий только то, что уже ясно само собой, — что пересоздание Рима было очень тесно связано с началом его гегемонии над Лациумом и что хотя оно истекало из одной и той же великой мысли, оно не могло быть делом одного лица или одного поколения. Что в этом преобразовании римского общинного быта имело большую долю участия влияние эллинов, не подлежит никакому сомнению, но мы не в состоянии определить ни характера ни степени этого влияния. Уже ранее было замечено, что сервиевская военная организация была в сущности заимствована от эллинов (стр. 95), а то что игры цирка были устроены по эллинскому образцу, будет доказано далее. И новое царское жилище с городским очагом совершенно похоже на греческий Пританей, а круглый, обращенный к востоку и даже не освященный Авгурами храм Весты был построен во всех своих частях вовсе не по италийскому образцу, а по эллинскому. Поэтому, как кажется, нельзя назвать неправдоподобным то предание, что для римско-латинского союза служил в некоторой мере образцом ионийский союз в Малой Азии, вследствие чего и новое союзное святилище на Авентине было подражанием эфесскому Артемизиону.

Примечания

1. Также характеристичны формулы проклятий, относившихся к городам Габии и Фидены [Макроб. Sat. 3, 9], хотя мы нигде не находим доказательств того, что территория этих городов действительно была предана такому же проклятию, какому были преданы Вейи, Карфаген и Фрегеллы. Следует полагать, что старые формулы проклятий были составлены с указаниями на эти два ненавистных города и были приняты позднейшими антиквариями за источники исторических сведений.
2. Но выражать сомнение насчет того, что Альба была разрушена никем иным как римлянами (а такое сомнение было недавно высказано одним достойным уважения писателем), по-видимому, нет никакого основания. Нельзя, конечно, оспаривать того, что рассказ о разрушении Альбы представляет в своих подробностях целый ряд невероятных и невозможных фактов; но то же можно сказать о всяком вплетенном в легенду описании исторического факта. На вопрос, как относились остальные жители Лациума к борьбе между Альбой и Римом, мы, конечно, не можем дать никакого ответа; но этот вопрос поставлен фальшиво, так как еще не доказано, что латинские союзные учреждения не дозволяли отдельной войны между двумя латинскими общинами (стр. 39). Еще менее противоречит разрушению Альбы римлянами тот факт, что некоторые из альбанских семейств были приняты в римский гражданский союз; почему в Альбе не могло быть точно так же, как и в Капуе, римской партии? Но решающее значение должен иметь тот факт, что Рим выступает законным наследником Альбы как в политическом отношении, так и в религиозном; такое притязание могло быть основано не на переселении в Рим нескольких альбанских родов, а только на завоевании города, — как это и было в действительности.
3. Отсюда развилось в римском государственном праве понятие о приморской или гражданской колонии [соlоnia civium Romanorum], то есть о фактически отделенной, но легально не самостоятельной и не имеющей собственной воли общине, которая сливалась со своей метрополией точно так же, как peculium [имущество] сына сливалось с собственностью отца, и которая, в качестве постоянного гарнизона, была освобождена от службы в легионе.
4. Сюда, без сомнения, относится постановление двенадцати таблиц; Nex[i mancipiique] forti sanatique idem ius esto, то есть одинакими правами должны пользоваться и люди, закабалённые за долги, и рабы — и те, которые прежде имели права и те, которые их вновь получили. Здесь не могло быть речи о членах латинского союза, так как их легальное положение определялось союзными договорами и так как в Двенадцати Таблицах идёт речь только о земском праве; но под словом sanates разумелись Latini prisci cives Romani, то есть те латинские общины, которые были обращены Римлянами в плебейство.
5. Община Бовиллы даже, как кажется, образовалась из одной части альбанской территории и заняла место Альбы между независимыми латинскими городами. О её альбанском происхождении свидетельствуют культ Юлиев и название Albani Longani Bovillenses [Orelli-Henzen 119. 2252. 6019]; o её автономии говорит Дионисий 5, 61 и Цицерон pro Planc. 9, 23.
6. Эти названия были впоследствии обращены в местные, именно словом capitolium стали называть ту вершину крепостного холма, которая ближе к реке, а словом arx — ту, которая ближе к Квириналу; но первоначально эти слова были нарицательными именами точно так же, как греческие слова αχρα и κορυφη; это видно и из того, что у каждого из латинских городов был свой capitolium. Настоящее местное название римского крепостного холма mons Tarpeius.
7. Постановление ne quis patricius in arce aut capitolio habitaret [что никто из патрициев не должен жить в за́мке или в Капитолии], воспрещало возводить только каменные здания, которые, вероятно, нередко имели вид маленьких крепостей, a не обыкновенные постройки для жилья, которые было нетрудно уничтожить. Сравн. Becker, Topogr. стр. 386.
8. Так как от рынка шла главная улица [называвшаяся «священной»], вверх к за́мку, a поворот, который она делает влево подле арки Севера, до сих пор ясно указывает на её направление к воротам. А самые ворота, вероятно, исчезли среди крупных построек, впоследствии возведенных на Кливе. Так называемые ворота на самом крутом месте капитолийского холма, известные под названием Янусовых, Сатурновых или также открытых, потому что во время войны должны были оставаться растворенными, очевидно, имели лишь религиозное значение и никогда не были настоящими воротами.
9. Таких гильдий было четыре; 1) Capitolini [Cicero ad Qu. fr, 2, 5, 2] с своими собственными magistri [Henzen 6010. 6011] и ежегодными играми [Лив. 5, 50]; сравн. Cor. Inscr. Lat. I, № 805; 2) Mercuriales [Лив. 2, 27; Цицерон, там же; Preller Myth. стр. 597], также с magistri [Henzen 6010]; эта гильдия была поселена на лощине цирка, там, где находился храм Меркурия; 3) pagani Aventinenses также с magistri [Henzen 6010]; 4) pagani pagi Janiculensis также с magistri [Corp. Inscr. Lat. I, № 801. 802]. Конечно, то не было простой случайностью, что эти четыре гильдии, не имевшие в Риме других себе подобных, принадлежали именно к населению двух холмов, не вошедших в четыре местные трибы, но обнесенных Сервиевской стеной — Капитолия и Авентина и входящего в ту же сферу укреплений Яникула; далее сюда же относится тот факт, что выражение montani paganive употреблялось для обозначения всех оседлых жителей Рима; сравн., кроме хорошо известного места у Цицерона De Domo 28, 74, в особенности закон о городских водопроводах, приведенный у Феста под заглавием sifus, стр. 340: [mon]tani paganive si[fis aquam dividunto]. Montani — в настоящем смысле слова жители трех палатинских округов [стр. 52], здесь, как кажется, принимаются a роtiоri за всё настоящее городское гражданство четырех кварталов; под словом pagani здесь без сомнения разумеются не включенные в трибы общины Авентина и Яникула и сходные с ними коллегии Капитолия и лощины цирка.
10. «Семигорным» городом в настоящем и религиозном значении этого слова был и оставался более узкий палатинский древний Рим [стр.48]. Однако и Сервиевский Рим — по меньшей мере уже во времена Цицерона [сравн. напр. Cicero ad. Att. 6, 5, 2; Плутарх, Quaest. Rom. 69] — считался семигорным городом вероятно потому, что праздник семигорья [Sерtimontium], усердно справлявшийся во времена империи, уже стал считаться общим городским праздником; но насчет того, которые из обнесенных Сервиевскою стеною высот принадлежали к числу семи, никогда не было полного единомыслия. Знакомые нам семь высот — Палатин, Авентин, Целий, Эсквилин, Виминал, Квиринал и Капитолий не перечисляются ни одним из древних писателей. Эти названия извлечены из традиционного рассказа о постепенном развитии города [Jordan. Topographie, 2, 206 и сл.], но Яникул сюда не включен, потому что иначе оказалось бы восемь высот. Древнейший источник, пересчитывающий семь римских гор [montes] — описание города, составленное во времена Константина Великого; там перечислены Палатин, Авентин, Целий, Эсквилин, Тарпей, Ватикан и Яникул; здесь выпущены Квиринал и Виминал, очевидно, потому, что это были colles, а вместо них названы две montes, находившиеся на правом берегу Тибра и в том числе даже Ватикан, находившийся вне Сервиевской стены. Другие еще позднее составленные списки высот можно найти у Сервия [к Энеиде 6, 783], в Бернских коментариях к Вергилиевым Георгикам 2, 535, и у Лида [Demens. стр. 118, изд. Беккера].
11. Как места, на которых стояли эти два храма, так и положительное свидетельство Дионисия [2, 25], что храм Весты стоял вне Roma quadrata, доказывают нам, что эти постройки находятся в связи с возникновением не палатинского города, а второго — сервиевского; если же в более позднюю пору приписывали Нуме и постройку этой царской резиденции и сооружение храма Весты, то причина такого предположения так очевидна, что ему нельзя придавать никакого значения.