Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/32

Ранніе годы моей жизни — Глава XXXII
авторъ Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ
Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 267—278.

[267]
XXXII
Знакомство съ однополчанами. — Братья Кащенки. — Рапъ и Каширинъ. — Небольсинъ. — Кудашевъ и Паленъ. — Крюднеръ. — Охота на вальдшнеповъ. — Троцкій.

У Борисова, изъ двухъ занимаемыхъ имъ комнатъ, я помѣстился въ задней болѣе просторной, и горя нетерпѣніемъ превратиться въ кирасира, спросилъ у Ивана Петр., какъ мнѣ это сдѣлать.

— Обратись, сказалъ онъ, къ полковому закройщику, и онъ живой рукой превратитъ тебя въ сермяжнаго рыцаря.

Черезъ часъ полковой закройщикъ, по фамиліи Лехота, снялъ съ меня мѣрку и черезъ два дня обѣщалъ одѣть меня въ рейтузы, подбитые кожей, и даже изготовить бѣлую фуражку съ номеромъ, перваго эскадрона.

— Ну, братъ, отдыхай съ дороги, сказалъ Борисовъ, а тамъ надо тебѣ познакомиться съ полкомъ, въ который ты поступаешь. Самъ увидишь, какіе хорошіе люди!

Къ вечеру, пообѣдавши порядочными супомъ, отличнымъ бифштексомъ и сырниками, изготовленными Борисовскимъ слугою Михайломъ, недаромъ принявшимъ фамилію Краснобаева, мы съ Борисовымъ отправились наискосокъ черезъ немощеную улицу къ одноэтажному домику съ калиткой у воротъ и входомъ съ обширнаго двора, занятому, какъ мнѣ сказалъ мой Вергилій, братьями Кащенко. Старшій Павелъ Васильевичъ, полковой квартирмейстеръ, жилъ въ комнатахъ, выходящихъ окнами на улицу, а младшій братъ его Петръ Васил. жилъ въ пристройкѣ, выходившей окнами во дворъ.

— Павелъ Васил., позвольте представить моего земляка, о которомъ я уже вамъ говорилъ, сказалъ Борисовъ сидѣвшему въ ватномъ халатѣ квартирмейстеру.

Послѣдній привсталъ и сказавъ „очень пріятно, садитесь пожалуйста“, подалъ мнѣ руку. „Акимъ! крикнулъ онъ въ другую комнату: давай чаю“.

Въ своемъ темнозеленомъ казинетовомъ халатѣ и кожаныхъ туфляхъ Павелъ Васил., которому могло быть лѣтъ 30, [268]не представлялъ на видъ ничего воинственнаго: кругловатое лицо его съ бѣлесыми бровями и широкимъ носомъ, съ жидкими волосиками надъ углами рта, напоминало скорѣе лицо женщины среднихъ лѣтъ, чѣмъ кирасирскаго поручика.

Пока Борисовъ перекидывался рѣчами съ хозяиномъ, я успѣлъ замѣтить, что за исключеніемъ дивана и двухъ трехъ сундуковъ, покрытыхъ малороссійскими коврами, да хозяйскаго стараго кресла, мебели въ комнатѣ не было. Замѣчательна въ комнатѣ была широкая голландская печка изъ желтыхъ поливенныхъ изразцовъ, покрытыхъ зелеными изображеніями какихъ-то хохлатыхъ птицъ; птицы не повторялись, какъ обыкновенно, однообразно на всѣхъ изразцахъ, а представляли въ сложности какую то непонятную картину.

— Что это такое за птицы? спросилъ я, чтобы нарушить свое молчаніе.

— Э! воскликнулъ Павелъ Васил. со слезливымъ выраженіемъ въ голосѣ: это -написана пѣсня Мазепы послѣ Полтавскаго погрома. Вонъ та долгоносая птица куликъ, а эти хохлатыя чайки:

Куликъ чайку
Хипъ за чубайку;
Чайка кигиче
Своихъ дитокъ кличе.
Киги, киги, тай въ гору.
Лучше втопиться въ Черному морю.

— А гдѣ вашъ домовый хозяинъ Варрава? спросилъ Борисовъ.

— Да должно быть опять уѣхалъ за Кременчугъ къ помѣщику Даниленкѣ; тотъ псовый охотникъ, такъ дуракъ Варрава все къ нему въ доѣзжачіе лѣзетъ; прошлую осень отъѣздилъ подъ гончими, да и опять наровитъ и на этотъ годъ занять то же мѣсто.

— Онъ мнѣ обѣщалъ, сказалъ Борисовъ, достать хорошаго лягаваго щенка отъ Даниленки.

— Какъ вернется, пришлю его къ вамъ.

Минутъ черезъ пять молодой малый въ казакинѣ внесъ три стакана чаю со сливками и малороссійской булкой. На порогѣ появился молодой сухощавый человѣкъ съ небольшой [269]головой, продолговатымъ носомъ, съ волосами, торчащими на макушкѣ, и тоже съ бѣднымъ признакомъ усовъ. Въ своемъ сѣренькомъ архалукѣ и сѣрыхъ военныхъ штанахъ онъ напоминалъ хохлатаго жаворонка.

— Братъ мой Петръ Васил. Кащенко, сказалъ Павелъ Васил., обращаясь ко мнѣ. Чаю! громко крикнули онъ, и черезъ минуту явился четвертый стаканъ.

— Кого это Богъ несетъ? сказалъ Петръ Вас., вслушиваясь въ тонкій топотъ у крыльца и раздавшійся говоръ.

— Развѣ не узнаешь хриповатаго голоса Рапа? сказалъ Павелъ Васил. Ну, такъ и есть, прибавилъ онъ, обращаясь къ подвижному кудрявому блондину, ворвавшемуся въ комнату, за которымъ шелъ стройный офицеръ съ замѣчательно красивымъ лицомъ.

— Зима, господа! воскликнулъ Рапъ, раскланиваясь со всѣми. Купи, баринъ, зиму!

— Что это вы, Рапъ, про какую то зиму толкуете? спросилъ Пав. Вас.

— Да это я въ Кременчугѣ въ инспекторскомъ караулѣ стоялъ, такъ ходилъ одинъ землякъ мой орловскій съ лубочными картинами: весна, осень, зима; ужь очень чувствительно онъ упрашивалъ: „купи, баринъ, зиму“. — Куда же вы это ѣдете? спросилъ Петръ Васильевичъ.

— Да вотъ Каширинъ вздумалъ проѣхать домой въ Тясьминку, такъ и меня прихватилъ. Пообѣдаемъ да и назадъ. Тутъ всего 12 верстъ; да и не терпится мнѣ, хочу провѣдать, что такая за зима. Забѣгалъ я къ графу Палену, а тамъ Крюднеръ разсказывалъ, что будто Рихтеръ съ Крупенскимъ повздорили. Ну сами знаете, нашла коса на камень. Говорятъ, Рихтеръ уже уѣхалъ въ Тясьмину, только не къ Каширинымъ, а за версту дальше, въ шестой эскадронъ къ эскадронному товарищу Кази. Какъ бы чего не вышло! Зима! Ну пока прощайте, господа.

— Да вы хоть бы чаю напились, сказалъ Павелъ Васил.

— Нѣтъ, намъ некогда, мы только такъ на минутку.

— Нашего то полковаго командира, сказалъ, обратясь ко мнѣ, Пав. Вас., дома нѣтъ. Жена его постоянно проживаетъ въ Одессѣ, такъ вотъ нашъ Александръ Богдановичъ по [270]временамъ и ѣздитъ въ Одессу; да вамъ никакой задержки не будетъ. Вы обратитесь съ просьбой къ нашему полковому адъютанту Ник. Ив. Небольсину, и онъ вамъ все устроитъ. Прелюбезный человѣкъ.

Боже, подумалъ я, помоги моей дырявой памяти разобраться въ этомъ хаосѣ новыхъ лицъ и именъ. Поневолѣ выйдетъ каша; съ одной стороны Крупенскій, а съ другой Кащенки и Каширины.

Чтобы не терять времени, мой Вергилій повелъ меня въ конецъ нашей улицы, выходящей на обширную площадь, часть которой была занята деревянными торговыми лавками, окруженными галереей съ навѣсомъ.

Небольшой городъ Крыловъ получилъ оффиціально имя Новогеоргіевска со времени поступленія въ него полковаго штаба Военнаго Ордена полка. Широкая, особенно въ весенній разливъ рѣка Тясьминъ, впадающая въ Днѣпръ и дозволяющая грузить большія барки, давала возможность мѣстнымъ купцамъ, промышлявшимъ большею частію убоемъ скота для соловаренъ, производить значительный торгъ саломъ, костями и шкурами. Зажиточные купцы, большей частію раскольники, держали свои калитки на запорѣ и ни въ какое общеніе съ военными не входили. Грунтъ улицъ былъ песчаный, но довольно твердый; зато во всемъ городѣ не было признака мостовой, какъ во всѣхъ малороссійскихъ городахъ того времени. „Вотъ этотъ сѣрый домъ съ рѣшеткою подъ окнами, стоящій противъ рядовъ, квартира полковаго командира генерала Энгельгардта, сказалъ Борисовъ; ты видишь, сейчасъ солдатикъ прошелъ и фуражку снялъ передъ окнами“.

— Почему же? спросилъ я: — вѣдь говорили, онъ въ Одессѣ?

— Все равно! у полковаго командира на квартирѣ стоятъ штандарты, и передъ этой святыней нижніе чины снимаютъ фуражки.

Мы повернули по площади налѣво и вошли въ калитку довольно веселенькаго домика.

Въ квартирѣ полковаго адъютанта мы застали трехъ офицеровъ за обѣденнымъ столомъ.

— Мое почтенье, господа! сказалъ Борисовъ, кладя по [271]своему обыкновенію пригоршню правой руки въ пригоршню лѣвой и вызывая тѣмъ чужое рукопожатіе. Послѣдовали обычныя представленія. Хозяинъ Ник. Ив. Небольсинъ былъ красивый брюнетъ съ небольшими, тщательно причесанными волосами, тщательно выбритыми подбородкомъ и большими выхоленными усами, черными, подстать глазамъ и бровями. Въ тѣ времена офицеры не надѣвали форменнаго платья безъ эполетъ, и Ник. Ив. даже дома былъ безукоризненно одѣтъ и застегнутъ. Нельзя было того же сказать про его сотрапезниковъ. Длинноносый, темнорусый офицеръ въ небрежно растегнутомъ сюртукѣ были князь Кудашевъ, а бѣлокурый, съ круглой головой на тонкой шеѣ и узкоплечій, какъ неоперившійся цыпленокъ, былъ графъ Паленъ.

— Ну пожалста, сказалъ послѣдній, вы, Николай Ивановичъ, не сердитесь. Я, душенька, такъ радъ, что вы принялъ меня обѣдать у ваше вкусный поваръ; что я захватилъ у Чибисова одну бутылку Редереръ, только одну.

— Я не сержусь, сказалъ вполголоса Небольсинъ, но нахожу только, что это излишне.

— По моему, сказалъ Кудашевъ, Небольсинъ слишкомъ съ тобою, графъ, деликатенъ. Я бы на его мѣстѣ выгналъ тебя вонъ. Какое ты имѣешь право къ его обѣду носить вино?

— Николай Ивановичъ, сказалъ покраснѣвшій какъ дѣвушка Паленъ, знаетъ наше общее къ нему уваженіе и вѣрно проститъ мнѣ мое желаніе налить ему стаканъ вина и выпить за его здоровье.

— Ты, я вижу, въ ожиданіи шампанскаго не тронулъ своего прекраснаго растегая. Позволь, я его доѣмъ, сказалъ Кудашевъ, протягивая руку черезъ тарелку Палена; но видно схватилъ очень неловко пирожокъ, такъ что послѣдній шлепнулъ въ соусъ на тарелкѣ Палена.

— Ахъ, Кудашевъ, свынья! воскликнулъ Паленъ, скорчивши гримасу омерзѣнія. Стоило бы за это тебѣ не давать вина!

— Видите, господа, сказалъ обращаясь къ нами Кудашевъ: Паленъ всюду тычется съ своимъ шампанскимъ!

— А Кудашевъ съ своимъ неловкость, прибавили Паленъ. [272]

Тѣмъ временемъ Небольсинъ вскрылъ переданный ему мною конвертъ изъ дивизіи и, обращаясь ко мнѣ, сказалъ вполголоса: „будьте покойны, все будетъ исполнено, и чтобы вамъ проживать вмѣстѣ съ Иван. Петр. при штабѣ полка, вы будете зачислены въ первый эскадронъ и явитесь только къ своему будущему эскадронному командиру Ростишевскому“.

Чтобы избавиться отъ нечаянно появившагося шампанскаго, Борисовъ раскланялся подъ. предлогомъ необходимости побывать у барона Крюднера. Но къ Крюднеру мы съ Борисовымъ не попали, такъ какъ деньщикъ у калитки объяснилъ, что „поручикъ ушли, кажется, къ корнету Ревеліоти въ гости“.

— Ну, это значитъ на цѣлый вечеръ въ карты играть. Недаромъ говорятъ, что у Крюднера доходное имѣніе „преферансовка“, сказалъ Борисовъ.

Дома я очень обрадовался, увидавъ свою походную библіотеку, состоявшую главными образомъ изъ Орелліевскаго изданія Горація, лексикона Люнемана и другихъ изданій того же поэта лежащими на столѣ возлѣ моей кровати. Нашлись у Борисова кое какія книжки изъ полковой библіотеки.

На другой день, напившись чаю и кофею (послѣдній пилъ я въ противоположность съ Борисовыми, любителемъ чаю), мы пошли на квартиру къ Крюднеру, принявшему насъ съ восклицаніями: „честное слово, очень радъ знакомству съ новымъ охотникомъ! вѣдь пора, Иванъ Петр., и въ Реевскій лѣсъ! должно быть ужь есть вальдшнепы. Завтра утромъ заѣду за вами въ шарабанѣ и попробуемъ счастья“.

— Да вы, Крюднеръ, заходите сегодня къ намъ обѣдать, сказалъ Борисовъ.

— Честное слово приду, воскликнулъ Крюднеръ. Кстати посмотрю ружье новаго охотника. Ваше то, Ив. Петр., я знаю.

Въ это время раздался звонъ колокольчика, и шарабанъ прогремѣвъ остановился у калитки. Черезъ минуту въ комнату вбѣжалъ уже знакомый мнѣ Рапъ и слѣдомъ за нимъ Каширинъ.

— Здравствуй, капитанъ! воскликнулъ онъ, обращаясь къ Крюднеру. [273]

— Какой я капитанъ! хмурясь сказалъ Крюднеръ: прошу оставить эту фамильярность.

— Ну полно, полно, чего расходился! сказалъ Рапъ и затѣмъ, качнувъ кудрявой головой, вполголоса прибавилъ: вотъ зима то! вы тутъ ничего не знаете, а мы съ Каширинымъ набрались страху. Ужь и не знаемъ, говорить или молчать.

— Что такіе за секреты? сказалъ Крюднеръ: честное слово, вздоръ какой нибудь.

— Хорошо, кабы былъ вздоръ, а то зима! Тебѣ извѣстно хорошо, какіе любезные его родители, сказалъ Рапъ, кивнувъ на Каширина, — старикъ Никол. Ѳед. и матушка тоже. Ночуйте, говорятъ; такъ и не пустили; разугостили ужиномъ отличными. Сегодня вотъ Николай Николаевичъ рано утромъ говоритъ: не будемъ пить дома чаю, а сбѣгаемъ сперва къ ротмистру Гайли въ шестой эскадронъ. Сестра будетъ очень рада насъ видѣть и напоитъ отличнымъ кофеемъ. Вызнаете, какой Гайли самъ хлопотунъ и охотникъ угостить не хуже жены. А тутъ смотримъ, на человѣкѣ лица нѣтъ; спрашиваемъ: что такое? — Развѣ вы не знаете, что случилось? спросилъ Гайли: вчера мы съ женой только что сѣли обѣдать, какъ прибѣгаетъ эскадронный вахмистръ и говоритъ: ваше бл—діе, несчастіе! въ манежѣ господа застрѣлили корнета Рихтера. Прибѣгаю въ манежъ и вижу, что Крупенскій съ помощью Кази и полковаго доктора, срѣзавъ съ пуговицъ окровавленный сюртукъ Рихтера, собираются нести послѣдняго къ стоящимъ близь манежа коляскѣ и тарантасу. Вижу, что Кази, этотъ богатырь, ломающій подковы, перетрусилъ до смерти; „скажите, говоритъ, Небольсину, что мы съ докторомъ увозимъ раненаго, если онъ только не умретъ дорогой въ Кременчугъ. Надо хоть матери его написать, чтобы туда пріѣхала“. Покуда они укладывали раненаго, я насилу могъ понять, что Рихтеръ вызвалъ Крупенскаго на дуэль, и Кази да еще Головня не могли отказаться быть секундантами. И какъ нарочно все случилось, когда нашего Александра Богдан. нѣтъ въ полку. Что теперь будетъ, и не знаю. Дня черезъ два Кази вѣроятно пріѣдетъ изъ Кременчуга и все разскажетъ; жаль его, добряка, что онъ такъ попался въ чужомъ дѣлѣ. [274]Мы только на минутку, прибавилъ Рапъ, а то надо все передать Небольсину.

Потолковавши послѣ ухода пріѣзжихъ о судьбѣ, ожидавшей дѣйствующихъ лицъ драмы, мы пошли домой объявить Михайлѣ Краснобаеву о томъ, что Крюднеръ будетъ къ обѣду.

Въ 4 часа пришелъ Крюднеръ и, выпивъ двѣ рюмки водки, пообѣдалъ съ великимъ удовольствіемъ и выпилъ предложенный ему мною стаканъ кофею.

— Ко мнѣ, сказалъ онъ, соберется кое кто вечеромъ поиграть въ карты. Вечеръ чудесный, проводите меня до дому.

Когда мы прошли мимо квартиры Кащенокъ, навстрѣчу намъ попался Рапъ.

— А Небольсинъ давно ужь услалъ эстафетъ въ Одессу къ Александру Богдановичу; теперь одна надежда на него. Онъ у насъ молодецъ: своихъ не выдастъ.

— Заходите, сказалъ Крюднеръ, когда мы подошли къ его калиткѣ: потолкуемъ о завтрашней охотѣ; хорошее у васъ ружье, сказалъ онъ мнѣ. Вы сами его изъ Франкфурта вывезли?

— Самъ.

— Посмотрите мое ружье, сказалъ онъ, входя въ свою главную комнату. Ефимъ, подай сюда ружье!

— Ружье хорошее, замѣтилъ Рапъ, да легкоранно.

— Рапъ, перестаньте глупости говорить! вспылилъ Крюднеръ. — А ужь про собаку и говорить нечего! Бриганъ, иси! крикнулъ Крюднеръ; и на зовъ его изъ спальни явилась сѣрая въ краплинахъ французская собака. — Вы увидите, какое это сокровище на охотѣ.

— Собака хороша, замѣтилъ Ранъ, но безъ аппелю.

— Честное слово, Рапъ, это изъ рукъ вонъ! Ефимъ, выведи корнета Рапа! подай ему его фуражку и попроси выдти вонъ.

Взявши фуражку изъ рукъ Ефима, Рапъ самъ по дамски просунулъ руку черезъ локоть Ефима и вышелъ вмѣстѣ съ нимъ въ дверь. Но не прошло и пяти минутъ, какъ онъ снова вошелъ и раскланиваясь воскликнулъ: „добрый вечеръ, баронъ, и вамъ, господа!“

На другой день въ 6 ч. утра, лихо прозвенѣвъ [275]колокольчикомъ, Крюднеръ, сидя въ длинномъ плетеномъ шарабанѣ, запряженномъ доброй четверкою рыжихъ лошадей, управляемыхъ другимъ деньщикомъ, одѣтымъ по кучерски, остановился у насъ подъ окнами.

— Борисовъ! кричалъ Крюднеръ, пора въ Реевку, выходите!

Такъ какъ мы съ вечера все приготовили, то черезъ нѣсколько минутъ, усѣвшись на мягкомъ сѣнѣ, быстро покатили за городъ, мимо дома полковаго командира и затѣмъ широкой улицей, представлявшей какъ бы предмѣстье города, мимо полковаго манежа и конюшенъ перваго эскадрона.

Независимо отъ легкости самого экипажа, хорошо съѣзженная четверка бойко неслась и явно радовала Крюднера.

— Онъ у меня жуиръ, сказалъ Крюднеръ, указывая на кучера, выпить не дуракъ, но ѣздитъ хорошо. Ты не давай Любчику-то баловаться; да и Сашокъ то тоже подыгрываетъ.

— Вѣдь это, баронъ, вы надавали своимъ лошадямъ имена Каширинскихъ барышень, сказалъ Борисовъ. — Этимъ пожалуй Николай Каширинъ можетъ обидѣться.

— Какой вздоръ! воскликнулъ Крюднеръ: барышни хорошія и красивыя и лошадки красивыя. Вотъ я ихъ именами то еще подкрасилъ. На дняхъ надо собраться къ Каширинымъ обѣдать, они добрые люди.

ІІроѣхавши версты 1½ по большой дорогѣ, мы увидали влѣво холмъ еще безлиственнаго лѣса.

— Видите ли, сказалъ Крюднеръ, когда мы вошли въ небольшую полосу лѣса по лѣвую сторону широкаго ручья, имѣвшаго въ настоящее время видъ весьма порядочной рѣки: — Бригашка то мой тянетъ; расходитесь по сторонамъ и караульте вальдшнепа.

Вальдшнепъ дѣйствительно взлетѣлъ и былъ убитъ Крюднеромъ.

— Ну, тутъ на этой сторонѣ теперь взятки гладки; если охотиться, то надо перебираться на правую сторону рѣчки; тамъ то главный лѣсъ и главная охота. Но какъ туда перебраться? лодки тутъ быть не откуда, а вотъ съ берега на берегъ изъ воды торчатъ колышки плетня, должно быть перегородили ручей для рыбной ловли. Попробуемъ перебраться [276]по плетню, придерживаясь гдѣ можно за колья и нащупывая самый плетень ногами подъ водою.

Въ главной части лѣса вальдшнеповъ дѣйствительно оказалось много, такъ что не только Крюднеръ, шедшій непосредственно за собакой, но и мы съ Борисовымъ, равнявшіеся съ боковъ, набили по нѣскольку вальдшнеповъ.

На обратномъ пути вымокшій подобно намъ баронъ былъ въ духѣ.

— Чудесно поохотились, Иванъ Петровичъ! Воскликнулъ онъ; будемъ обѣдать вмѣстѣ; я только переодѣнусь дома и приду къ вамъ.

— Милости просимъ, добродушно сказалъ Борисовъ.

Но во все время моего сожительства съ Борисовымъ, Крюднеръ, не державшій дома стола, по крайней мѣрѣ раза два въ недѣлю, если не болѣе, приходилъ къ намъ обѣдать.

Борисовъ отъ своего опекуна, отца моего, получалъ навѣрное около 600 руб. въ годъ, кромѣ корнетскаго жалованья.Я же долженъ былъ устраивать годовое свое содержаніе на 300 руб. Очевидно, что хлѣбосольство Борисова, съ которыми мы держали столъ на половинныхъ издержкахъ, не могло мнѣ нравиться; но всѣ мои намеки и даже явныя увѣщанія по этому предмету оставались тщетными.

— Э, душа моя! восклицалъ онъ, ну что за пустяки! Крюднеръ отличный человѣкъ.

Такое положеніе вещей не ускользнуло отъ зоркости Краснобаева, который, услыхавъ о предстоящемъ „будемъ вмѣстѣ обѣдать“, говаривалъ: „сегодня къ вамъ, а завтра къ вашей милости, послѣ завтра къ вашему здоровью, а къ намъ собаки лихи“.

Порою и у Крюднера сходилась молодежь, но не по поводу какихъ либо угощеній; не помню, подавался ли даже чай. Обыкновенно Крюднеръ бралъ гитару и напѣвалъ разныя шуточныя пѣсенки.

Большею частію пѣсни эти были хоровыя.

Такою напр., была пѣсня про богатаго и бѣднаго мужика, изъ которой привожу только одинъ цензурный куплетъ: [277]

У богатаго мужика на стѣнѣ картина,
А у бѣднаго въ носѣ паутина.

— подпѣвалъ Крюднеръ. А затѣмъ хоръ подхватывалъ:

Совайся, Ничипоре, совайся.

Можно между прочимъ понять, что праздная молодежь отъ скуки сбиралась къ Крюднеровой гитарѣ, но нельзя понять, зачѣмъ у Крюднера по временамъ появлялся небольшаго роста толстоватый фурштадтскій офицеръ Ѳеофилъ Николаевичъ Троцкій. Съ темными волосами, коротко остриженными и, по причинѣ выступающихъ сѣдинъ, цвѣта перца съ солью, Ѳеофилъ Николаевичъ напрасно старался синими очками закрыть огромное бѣльмо на правомъ глазу.

Невзрачная эта фигура вѣроятно внушила Крюднеру музыкальное славословіе, зачастую распѣваемое хоромъ подъ гитару и въ отсутствіе Ѳеофила Николаевича. Но когда послѣдній попадалъ въ молодую компанію, Крюднеръ считалъ для себя обязательнымъ, взявши гитару, торжественнымъ голосомъ возглашать: „посвящается рабъ Божій Ѳеофилъ въ циклопы“.

При этомъ возгласѣ Ѳеофилъ Николаевичъ вставалъ и, дѣлая попытки уйти, говорилъ: „оставьте, господа, оставьте пожалуйста“.

Но каждый разъ бывалъ насильно удерживаемъ и выслушивалъ словословіе до конца.

Вслѣдъ за торжественнымъ возгласомъ, подъ мелкіе щипки гитары, Крюднеръ отчетливо выговаривалъ:

Не военный и не штатскій,
Просто сѣренькій фурштадтскій,
Троцкій молодецъ!

Послѣдній стихъ громогласно повторялся хоромъ.

Не мущина и не баба,
Просто сѣренькая жаба,
Троцкій молодецъ!
Не въ Крыловѣ, не въ Левадѣ,
Просто сѣренькій въ оградѣ,
Троцкій молодецъ!

[278]

Не пѣшкомъ и не верхомъ,
Просто сѣренькій съ брюшкомъ.
Троцкій молодецъ!
Не безглазый и не зрячій,
Просто сѣренькій смердячій,
Троцкій молодецъ!

Каждому предоставлялось право предлагать новый куплетъ съ условіемъ непремѣннаго эпитета „сѣренькій“, характерный цвѣтъ фурштадтскаго мундира.