не представлялъ на видъ ничего воинственнаго: кругловатое лицо его съ бѣлесыми бровями и широкимъ носомъ, съ жидкими волосиками надъ углами рта, напоминало скорѣе лицо женщины среднихъ лѣтъ, чѣмъ кирасирскаго поручика.
Пока Борисовъ перекидывался рѣчами съ хозяиномъ, я успѣлъ замѣтить, что за исключеніемъ дивана и двухъ трехъ сундуковъ, покрытыхъ малороссійскими коврами, да хозяйскаго стараго кресла, мебели въ комнатѣ не было. Замѣчательна въ комнатѣ была широкая голландская печка изъ желтыхъ поливенныхъ изразцовъ, покрытыхъ зелеными изображеніями какихъ-то хохлатыхъ птицъ; птицы не повторялись, какъ обыкновенно, однообразно на всѣхъ изразцахъ, а представляли въ сложности какую то непонятную картину.
— Что это такое за птицы? спросилъ я, чтобы нарушить свое молчаніе.
— Э! воскликнулъ Павелъ Васил. со слезливымъ выраженіемъ въ голосѣ: это -написана пѣсня Мазепы послѣ Полтавскаго погрома. Вонъ та долгоносая птица куликъ, а эти хохлатыя чайки:
Куликъ чайку
Хипъ за чубайку;
Чайка кигиче
Своихъ дитокъ кличе.
Киги, киги, тай въ гору.
Лучше втопиться въ Черному морю.
— А гдѣ вашъ домовый хозяинъ Варрава? спросилъ Борисовъ.
— Да должно быть опять уѣхалъ за Кременчугъ къ помѣщику Даниленкѣ; тотъ псовый охотникъ, такъ дуракъ Варрава все къ нему въ доѣзжачіе лѣзетъ; прошлую осень отъѣздилъ подъ гончими, да и опять наровитъ и на этотъ годъ занять то же мѣсто.
— Онъ мнѣ обѣщалъ, сказалъ Борисовъ, достать хорошаго лягаваго щенка отъ Даниленки.
— Какъ вернется, пришлю его къ вамъ.
Минутъ черезъ пять молодой малый въ казакинѣ внесъ три стакана чаю со сливками и малороссійской булкой. На порогѣ появился молодой сухощавый человѣкъ съ небольшой
