Трудно себе представить более парадное сватовство, касайся оно хоть королевской дочери, чем-то, которое затеял Гольдрейх из Коломеи в семье Фейерштейна. Искал он для своего сына Илия руки одной из дочерей Фейерштейна; при этом как водится был поначалу направлен к отцу невесты сват, необходимый посредник в делах подобного сорта, и лишь тогда, когда этот сват должным образом исследовал почву, когда сделалось вполне очевидным, что Фейерштейн относится симпатично к сватовству его дочери за Илия Гольдрейха, в дом отца невесты направились для переговоров отец жениха и сам жених. Но дело в том, что Фейерштейн, хотя и носил платье сшитое по-еврейски, хотя и строго следовал Талмуду, но всё же его более коснулись влияния времени чем закоснелого талмудиста-еврея Гольдрейха. Поэтому последнему, по прибытии в дом невесты пришлось услышать от отца её нечто весьма удивительное, а именно: Фейерштейн нашел, что весьма не мешало бы прежде чем окончательно решать дело, дать молодым людям познакомиться между собой.
— К чему такое бесполезное затягивание дела? — удивился Гольдрейх.
— Я хочу видеть свое дитя счастливым! — уперся на своем Фейерштейн. — Ни одна из моих дочерей не выйдет замуж противно её воле.
Илий, молодой человек, очень красивый собою, с умным, бледным лицом, иронически засмеялся при этих словах.
— Кто же спрашивает мнения женщины в серьезных вопросах? — заметил он. — Женщина всё же есть подчиненное существо, дух которого парит не высоко, примерно, не выше штрицеля с изюмом[1] или нового платья.
— Но супруги должны же любить друг друга! — горячился Фейерштейн.
— Любовь недостойна мудрого мужа, — наставительно позволил себе заметить Илий. — Мне доступна лишь та сокровенная от всех духовная красота, о которой говорит Талмуд, которую находит человек в Каббале.
— Но ты можешь однако поговорить с девушкой! — сказал отец Гольдрейх.
— С удовольствием если ты этого желаешь, — согласился сын, — и если это согласуется с желаниями господина Фейерштейна.
Во время этого разговора в соседней комнате находились три девушки: две дочери Фейерштейна, Рахиль и Сара и близкая их подруга Афра Рабинович. Заинтересованные визитом Гольдрейхов, они подслушивали у двери и поочередно глядели на говоривших, насколько это позволяла замочная скважина. По началу Рахиль нашла молодого талмудиста очень красивым, Саре понравились только его выразительные глаза, Афра же не сказала о нём ни слова. Затем, когда Илий выразил свое классически-еврейское мнение о женщинах, мнения трех слушательниц о нём сразу изменились: Сара нашла его отвратительным. Рахиль назвала его бессердечным животным и обе они единогласно выразили, что ни за что на свете они не были бы согласны выдти замуж за подобного человека; совсем иной эффект произвел подслушанный разговор на Афру Рабинович; с сверкающими глазами, порывисто откинув рукою назад свои золотисто-рыжеватые волосы, она произнесла: «я выбираю его себе!» При этом на губах её заиграла довольно злая улыбка.
— Ты, Афра? — удивленно воскликнула Сара.
— Ты, вечно выглядевшая ненавистницей мужчин? — удивилась и Рахиль. — Ты, просвещенная, вечная проповедница того, что любви вовсе нет на свете? Афра Рабинович, которой все мужчины трусят, про которую они говорят, что она «зла как красива?»
Афра продолжала улыбаться.
— Именно поэтому! — пояснила она. — Я возьму этого человека себе, чтоб его наказать.
Обе сестры захохотали.
— О, тогда ты права! — сказала Рахиль. — Если ты сделаешься его женой, я не сомневаюсь в том, что он окажется достаточно наказанным. Но ты забываешь одно: ведь и для тебя это будет не очень-то сладкое иго.
— Отчего? — заметила совершенно покойно Афра. — Если мне не понравится жить с ним вместе я сумею разойтись с ним.
В эту минуту Фейерштейн вошел в комнату, где сидели девушки.
Когда он возвратился к своим гостям, он проговорил им со вздохом:
— Вы не должны на меня сетовать, господа, ни одна из обеих моих дочерей решительно не желает еще выходить замуж, вообще предпочитая продолжать некоторое время пользоваться свободой девической жизни. Но тут с ними есть одна девушка, Афра Рабинович, их подруга, очень образованная, умная девушка, притом красавица и богачка, много богаче каждой из моих дочерей; она говорит, что была бы согласна сделаться женой Илия Гольдрейха.
— Ну что ж! Это еще можно выслушать без особого огорчения, — заметил старик Гольдрейх.
— Но Афра не есть еврейское имя! — возразил Илий.
— Вы правы, — пояснил ему Фейерштен. — Эта образованная, вполне просвещенная девушка из оригинальности носит и христианское имя, и христианское платье, но она еврейка. Только, как оно всегда бывает с слишком умными женщинами, она претендует иметь на плечах свою собственную голову.
— Мой Илий сумеет выработать её нрав, — самодовольно заметил Гольдрейх. — Я соглашаюсь на эту невесту. Можно ее видеть?
— Нет! Она находит, что это бесполезно.
— Я тоже нахожу это бесполезным, — сказал Илий. — К чему нам теперь видеться? Если мой отец согласен и я согласен тоже. Позвольте узнать, когда мы назначим свадьбу?
Затем всё дело было обтолковано и покончено на чисто жидовский манер, и Илий, возвратившись в Коломею, забыл даже думать о своей невесте. Гольдрейх принялся отделывать один из своих домов для будущего жительства молодых, а у Фейерштейна закипело дело по части изготовления приданого Афры.
Сама невеста приготовлялась к свадьбе в высшей степени оригинально; в сущности образование её и без того уже не оставляло желать ничего лучшего, и она наверное была во всех отношениях образованнее её жениха, во всех отношениях кроме знакомства с Талмудом, которым Илий имел основание щеголять. Талмуд и Тора были его специальностью, его настольными книгами. Невеста пожелала теперь восполнить свое образование именно с этой стороны и с удивительным для девушки рвением принялась за изучение Талмуда и Торы. Никто не понимал зачем это нужно, но Афра очевидно знала, что делала.
Свадьба состоялась, как это подобало, на полдороге между городками, где жили жених и невеста, и там же отпразднована. Невеста вручена была Илию в синагоге, с головою закутанною в покрывало; жених надел ей на палец обручальное кольцо, проговорив при том обычную Фразу: „беру тебя в супруги отныне и до века“. Раввин благословил новобрачную чету и кубок, из которого пили они оба, был разбит на сотни кусков в ознаменование того, что брак так не должен быть расторгнут, как бесполезно было-бы стремиться собрать осколки разбитого кубка в одно целое. Затем молодые сели в приготовленные для них крытые сани и отправились в Коломею, в дом Илия, причем последний продолжал не видеть лица своей молодой жены.
— Разве ты не хочешь открыться? — были его первые слова, когда молодые сели в сани
— Нет! — отвечала молодая и еще плотнее закуталась в покрывало и меховую шубу.
Был вечер, когда они вступили в свой новый дом. Молодая вошла в свою комнату и заперла за собою дверь.
— Будешь ты вместе со мною ужинать? — спросил Илий.
— Да, буду, — услышал он в ответ.
Когда стол был накрыт и ужин подан, Афра, вошла в столовую с видом, важной, гордой дамы. Илий смотрел на нее с изумлением. Серое шелковое платье с длинным шлейфом и малиновая бархатная жакетка, отороченная собольим мехом, охватывали стройную Фигуру Афры и придавали ей, и без того эффектной, вид какой-то величавости. С её прекрасного, свежего лица смотрела на Илия пара умных, глубоких, темных глаз и смотрела как будто с легкой насмешкой; отделанная драгоценными камнями перевязь, увенчивала словно короной прекрасный лоб Афры и охватывала её роскошные, золотистые волосы ниспадавшие на плечи. Илий невольно опустил глаза перед подавляющей красотой свое жены. Видеть перед собою такую красоту было, конечно, не меньшим наслаждением чем „созерцать душою сокровенные красоты Талмуда,“ как говорил прежде Илий; в этом, как кажется, он не прочь был бы теперь сознаться самому себе.
Афра села за стол. Илий прочел молитву. Окончив ее и взглянув на жену, он увидал нечто приведшее его в ужас.
— Афра! — воскликнул он. — Зачем ты не дала обрезать свои волосы?
— А к чему бы это могло быть нужно? — покойным голосом возразила она. — Ни одна разумная девушка не позволит безобразить себя так бесцельно в день свадьбы.
— Но Моисей приказал обрезывать женщинам волосы!
— Если бы даже он и приказал это, оно было бы для меня безразлично. Я полагаю, что и с короткими волосами женщина может быть дурною, и с длинными она может быть хорошею. А главное то, кто же это тебе сказал, что Моисей именно приказал резать девушкам волосы при вступлении их в брак?
— Как, кто сказал? Это написано в Торе?
— Ну а кто сказал тебе, что Моисей написал Тору? — продолжала свой допрос Афра, иронически поглядывая на мужа, и откидывая левой рукой отороченный мехом правый рукав жакетки, отчего в глаза Илия блеснула словно выточенная из слоновой кости голая рука красавицы.
— Что? Тору написал не Моисей? — воскликнул тем не менее Илий. — Жена, да ты в уме ли?
— Разумеется Тору написал не Моисей, — невозмутимо возражала молодая женщина, — И не мог он ее написать. В пятой книге Моисея, в главе 11-ой рассказана смерть Моисея, а ты, конечно, понимаешь, что ни один человек, ни даже Моисей, не мог бы сам описывать свою смерть. Затем в той же главе, стофа 10-ая значится: „и не было с тех пор пророка в Израиле подобного Моисею.“ Конечно, и эти слова достаточно доказывают, что книга писана не только не Моисеем, но и даже в гораздо позднейшие времена.
Илий онемел от изумления. Слова замерли на его устах и он начал чувствовать себя как бы червяком, попавшим под ноги этой величественной женщины.
— И еще талмудисты называют отступниками, — продолжала свою казнь Афра, — всех, кто не верил, будто Моисей писал всякое слово Торы под диктовку Иеговы! Я почитаю и сама Тору, почитаю Талмуд, но потому только, что в них заключается наше религиозное учение, и потому, что рядом с чрезвычайным вздором там имеются высказанными глубочайшие философские истины. Но нужно же уметь отделять зерно от высевка и истину от пустяковины!
— Как? Вздор написан в Талмуде? Вздор в величайшем из священных творений еврейской литературы? И ты не боишься Афра, что земля расступится под тобой?
Но земля не расступилась и не поглотила красавицу, хотя она в добавок ко всему еще засмеялась искреннему ужасу своего мужа и продолжала: — я знаю Талмуд и Тору получше тебя, так как я умею понимать их надлежищим образом, в связи со всем тем, с чем знакомит меня наука. Ну а уж про остальное-то я и не говорю! Там ты, конечно, гораздо слабее меня с твоими знаниями. Знаешь ли ты напр., что-нибудь об остальных мирах кроме земного?… Нет!… А знаешь ли ты разных писателей, художников и их произведения? Знаешь ли историю прошлой жизни человечества, историю древнего мира? Знаешь ли ты чем были Афины и Рим и кем были Перикл и Римские Цезари?… Конечно нет!… Можешь ли ты напр., назвать мне хотя бы немногие главнейшие из звезд первой величины, что светятся теперь на небе для нас с тобой и которых не видят миллионы людей другого полушария? Расскажи-ка мне как зарождается, растет и умирает растение? Ничего ты этого не знаешь! Так оставь меня в покое с моими длинными волосами!
Илий то краснел, то бледнел во время этой длинной, обличительной речи. Ему совестно было, что он ни словом не мог возразить Афре и еще того более совестно было сознаться себе, что глядя на красоту своей жены, он невольно думал: „Боже, как она хороша! Как не полюбить такую женщину?“
— Но однако наше кушанье простынет, — вывела его из размышлений Афра.
Молча сел Илий напротив жены. Оба они поужинали, затем Афра встала из-за стола и подойдя к окну начала любоваться чистыми ночными небесами. В это же время Илий любовался ею самой и встав хотел попытаться подойти к жене; но увы! Ноги его не слушались, страх перед дивной женщиной совершенно сковал их движение.
— Покойной ночи! — проговорила Афра и ушла в свою комнату.
Он не только не осмелился пойти за нею, но не осмелился даже поцеловать ее на прощанье.
Разбитый в пух и прах этой женщиной, в конец пристыженный ею, Илий долго сидел над раскрытой книгой Талмуда; но и сидя над обтянутым кожею фолиантом, он не видел, в нём ни одной буквы, не видел душою «сокровенной в Талмуде духовной красоты», так как перед его телесными очами вставала, словно живая, та вещественная красота, которая только что недавно столь постыдно для него насмеялась над ним.
Когда на следующее утро, за завтраком, Афра наливала кофе и, накладывая в чашки сахар, дотронулась как бы нечаянно своей хорошенькой ручкой до руки своего мужа, тот вспыхнул, как маков цвет; но очевидно эта не удовлетворило победительницу. После кофе она встала из-за стола, и подойдя к зеркалу, начала грациозными движениями поправлять свои роскошные волосы; она видела при этом, что муж буквально пожирает ее глазами. Она смеялась над ним в душе, но и это опять таки не удовлетворило ее.
— Я пойду в город, — проговорила она. — Мне нужно купить кое что.
— Должен я тебя проводить? — поинтересовался Илий.
— Зачем? — бросила она ему с несколько злой усмешкой. — Я вовсе не хочу отвлекать тебя от наслаждения сокровенной духовной красотой Талмуда.
Илий побледнел как полотно, а прекрасное лицо Афры осветилось улыбкой полного торжества: красавица поняла в эту минуту, что муж уже влюблен в нее. В комнате наступила такая тишина, что падение на пол какой-нибудь шпильки или булавки могло бы быть услышано; и действительно упала шпилька из головы Афры, которую она, грешным делом, намеренно постаралась выронить.
— Илий, — произнесла она, не поворачивая к нему головы, — подними-ка мою шпильку.
Он беспрекословно нагнулся к полу; поднял шпильку и подал ее жене; красавица глубоко вздохнула: игра её была выиграна.
Прошел год. В течение этого времени Афра с тою же сосредоточенной злостью преследовала своего мужа, победоносно разбивая его тупые верования в то, чего он по своей односторонности не понимал; за всё это время несчастному Илию ни разу не довелось набраться настолько храбрости, чтоб решиться хоть поцеловать руку красавицы жены.
Снова падал снег, и снова на окнах блистали узоры, расписанные морозом. Афра в своей меховой жакетке сидела у себя в комнате, задумчиво наблюдая пламя пылавшее в камине. В комнату вошел Илий; удивленная неожиданностью, небывалостью факта, молодая женщина повернула к нему голову, направив на вошедшего вопросительный взгляд своих прекрасных глаз.
— Ты недовольна жизнью Афра, — робко начал он. — Скажи мне, что должен я делать, чтоб ты стала хоть немного счастливее?
— Кто же спрашивает мнения женщины в серьезных вопросах? — с злой улыбочкой повторяла Афра фразу, сказанную слишком год тому назад Илием во время сватовства. — И какого вообще мнения можешь ты, мужчина, ждать от женщины? Ведь женщина всё же есть подчиненное существо, дух которого не может парить выше штрицеля с изюмом!
Илий вытаращил на нее глаза.
— Теперь я наконец понимаю тебя! — воскликнул он после минутного молчания. — Ты слышала тогда сказанные мною глупые слова, и за них-то ты так ненавидишь меня.
— Я вовсе не ненавижу тебя, а только не люблю, — равнодушным тоном отвечалала Афра.
— Мне и этого более чем достаточно, — со вздохом проговорил Илий, — так как я-то именно люблю тебя, люблю настолько, что готов на всё, чтоб сделать тебя счастливой.
— Любовь недостойна мудрого мужа! — со смехом воскликнула жестокая красавица. — Если же, несмотря на это, ты хочешь сделать меня счастливой, возврати мне свободу. Я вышла за тебя замуж только чтоб наказать тебя хорошенько и я этого достигла; если же теперь ты силою заставишь меня оставаться у тебя в доме, то, ручаюсь тебе: ты получишь вместе со мною целый ад в своей домашней жизни.
Илий грустно улыбнулся.
— Положим, — сказал он, — что там, где ты, для меня не может быть ада; но я тебя люблю слишком много, чтоб видеть тебя несчастною.
И с этими словами он оставил ее одну. Когда через несколько времени он снова возвратился в её комнату, в руке его была бумага, которую он и положил жене на колени. Бумага эта оказалась только что написанным им разводным листом.
Молча прочла Афра разводный лист, молча, задумчивым взглядом окинула стоявшего перед ней с грустным лицом мужа. Затем она немедленно начала собираться к отъезду, а он пошел приказать заложить ей сани.
Когда всё было готово, Афра с головой закутанной в башлык, с большой дорожной шубой на плечах, остановилась среди той комнаты, где села она в первый раз с мужем за ужин; она вздохнула и молча протянула Илию руку. Он благоговейно взял эту руку, на сей раз холодную как лед, и, молча склонившись над нею, нежно поцеловал ее, при чём на холодную ручку жены упала горячая слеза из глаз влюбленного мужа…
Вдруг Афра резким движением вырвала свою руку, разорвала пополам разводный лист и, бросив его на пол, упала со слезами в объятия мужа…
На этот раз всякие слова были излишни между ними.
- ↑ Примеч. Штрицель — еврейское печенье.