Мильсъ Гендонъ поспѣшно шелъ къ зюйдверкскому концу Лондонскаго моста, пристально высматривая тѣхъ, кого искалъ. Онъ надѣялся и ожидалъ, что ихъ нагонитъ, но эти надежды и ожиданія не сбылись. Разспрашивая встрѣчныхъ прохожихъ, Мильсъ попалъ было на слѣдъ похищеннаго у него мальчика, но въ самой серединѣ Зюйдверка слѣдъ этотъ снова исчезъ, и почтенный воинъ увидѣлъ себя въ чрезвычайно затруднительномъ положеніи, не зная, гдѣ и какимъ образомъ продолжать поиски. Тѣмъ не менѣе онъ не прекращалъ ихъ до поздняго вечера. Къ наступленію ночи, страшно проголодавшійся Мильсъ Гендонъ съ трудомъ лишь держался на ногахъ и въ то же время сознавалъ, что не подвинулся ни на шагъ къ осуществленію поставленной себѣ цѣли. Поужинавъ въ гостинницѣ подъ вывѣской «Герольдова плаща», онъ улегся въ постель съ намѣреніемъ проснуться рано утромъ и заняться дѣятельными розысками по всему городу. Въ то время, пока онъ лежалъ и обдумывалъ, какъ лучше всего организовать эти розыски, у него явилась слѣдующая мысль: «Мальчикъ при первой возможности навѣрное убѣжитъ отъ негодяя, называющаго себя его отцомъ. Можно ли ожидать, что онъ вернется назадъ въ Лондонъ на прежнее свое пепелище? Нѣтъ, онъ ни за что этого не сдѣлаетъ уже изъ опасенія попасться опять въ руки тѣхъ, отъ которыхъ бѣжалъ. Какъ же онъ, спрашивается, поступитъ? До встрѣчи съ Мильсомъ Гендономъ у бѣдняги никогда не было друга и покровителя. Онъ естественно будетъ стараться поэтому разыскать снова этого друга, особенно же если такая попытка не потребуетъ возвращенія въ Лондонъ, гдѣ на каждомъ шагу угрожаетъ ему опасность. Мальчикъ непремѣнно отправится въ Гендонъ-Галль, такъ какъ ему извѣстно, что Гендонъ ѣдетъ домой и что его тамъ вѣрнѣе всего можно найти», Мильсъ Гендонъ выяснилъ себѣ такимъ образомъ, что не къ чему терять даромъ времени въ Зюйдверкѣ, а что лучше всего пуститься немедленно черезъ Кентское графство къ Моксгольму, наводя дорогой кое-какія справки и производя розыски въ лѣсу. Оставивъ его при этомъ рѣшеніи, вернемся къ пропавшему отъ него маленькому королю.
Трактирному слугѣ на мосту показалось, будто онъ видѣлъ, какъ къ мальчику и сманившему его молодцу подскочилъ рослый негодяй. На самомъ дѣлѣ негодяй этотъ не присоединился немедленно къ нимъ, а только шелъ за ними слѣдомъ, держась все время по близости и не говоря ни слова. Лѣвая его рука висѣла въ повязкѣ, а на лѣвомъ глазу былъ наклеенъ большой зеленый пластырь. Самъ незнакомецъ слегка прихрамывалъ и какъ бы съ усиліемъ опирался на дубовый посохъ. Молодчикъ провелъ короля разными глухими переулками черезъ Зюйдверкское предмѣстье и вышелъ, наконецъ, вмѣстѣ съ нимъ на большую дорогу въ кентское графство. Раздраженный король объявилъ, что дальше не пойдетъ и остановится тутъ, такъ какъ Гендону надлежало идти къ нему, а не ему къ Гендону. Онъ не намѣренъ выносить такого дерзкаго съ собой обращенія и не сдѣлаетъ болѣе ни шагу.
Путеводитель его сказалъ:
— Ты, значитъ, хочешь оставаться здѣсь, въ то время какъ твой пріятель лежитъ раненый тамъ въ лѣсу? Ну, что жъ, пусть будетъ по твоему.
Манеры короля сразу перемѣнились. Онъ воскликнулъ:
— Мильсъ Гендонъ раненъ, говоришь ты? Кто осмѣлился нанести ему рану? Впрочемъ, теперь некогда объ этомъ разсуждать. Веди меня сейчасъ же къ нему. Показывай дорогу! Скорѣй же, скорѣй! Неужели подошвы у тебя подбиты свинцомъ! Такъ его значитъ ранили? Еслибъ тотъ, кто нанесъ ему рану, оказался даже сыномъ герцога, онъ долженъ будетъ въ этомъ раскаяться.
До лѣсу казалось еще довольно далеко, но это разстояніе пройдено было довольно скоро. Юный путеводитель короля, осмотрѣвшись кругомъ, нашелъ воткнутую въ землю древесную вѣтвь съ привязанной къ ней тряпкой и вошелъ въ лѣсъ возлѣ этой вѣтви; пробираясь далѣе сквозь лѣсъ, онъ разыскивалъ и по временамъ находилъ такія же вѣхи, очевидно указывавшія дорогу къ мѣсту, куда онъ направлялся. По прошествіи нѣкотораго времени король очутился со своимъ путеводителемъ на полянкѣ, гдѣ находились обуглившіяся развалины крестьянской избы. Тутъ же стоялъ сарай, который отъ ветхости угрожалъ обвалиться. Все кругомъ было тихо и безмолвно. Нельзя было подмѣтить никакихъ признаковъ жизни. Мальчикъ, слѣдомъ за юношей, поспѣшно вошелъ въ сарай, но тамъ никого не оказалось. Бросивъ на своего путеводителя взглядъ, полный изумленія и недовѣрія, король спросилъ:
— Гдѣ же онъ?
Ему отвѣтилъ насмѣшливый хохотъ, до такой степени раздражившій короля, что онъ схватилъ валявшееся на землѣ полѣно и собирался уже броситься на юношу, когда услышалъ позади себя другой столь же насмѣшливый хохотъ. На этотъ разъ смѣялся хромой негодяй, шедшій все время слѣдомъ за королемъ и юношей, держась отъ нихъ въ нѣкоторомъ разстояніи. Король обернулся и сердито спросилъ:
— Кто ты такой и зачѣмъ сюда пришелъ?
— Перестань дурачиться и успокойся, — возразилъ ему Джонъ Канти. — Положимъ, что я замаскировался недурно, но всетаки ни за что не повѣрю, чтобъ ты могъ не признать во мнѣ съ перваго же взгляда родного своего отца.
— Ты вовсе мнѣ не отецъ! Я тебя не знаю. Я король! Если ты спряталъ моего слугу, то разыщи мнѣ его сейчасъ же, или тебя постигнетъ суровая кара за недостойные твои поступки.
Джонъ Канти возразилъ строгимъ, но совершенно спокойнымъ тономъ:
— Знаю, что ты сошелъ съ ума, и мнѣ бы не хотѣлось тебя бить, такъ какъ дурь изъ твоей головы палкой не вышибешь, но если ты станешь меня раздражать, то я всетаки долженъ буду задать тебѣ трепку. Твоя болтовня здѣсь сама по себѣ вредить не можетъ, такъ какъ тутъ нѣтъ ушей, которыя стали бы обращать вниманіе на подобныя глупости, но все же тебѣ не мѣшаетъ пріучать свой языкъ къ осторожности, чтобъ онъ не повредилъ намъ потомъ, когда мы выберемъ себѣ другое мѣстожительство. Я совершилъ убійство и не могу теперь оставаться въ Лондонѣ. Тебя я тоже не могу тамъ оставить, такъ какъ нуждаюсь въ твоихъ услугахъ. Я перемѣнилъ свою фамилію, такъ какъ у меня имѣлись на это вѣскія основанія. Меня зовутъ теперь Гоббсъ, — Джонъ Гоббсъ, а тебя — Джекъ. Смотри же, не забывай этого. Ну, теперь скажи мнѣ, гдѣ твоя мать и сестры? Онѣ не явились на сборный пунктъ. Быть можетъ, тебѣ извѣстно, куда именно онѣ дѣвались?
Король угрюмо отвѣтилъ:
— Не приставай ко мнѣ съ такими глупыми вопросами. Ты, какъ англичанинъ, долженъ и самъ знать, что моя мать умерла, а сестры живутъ во дворцѣ.
Это до того разсмѣшило юношу, что онъ чуть не лопнулъ отъ хохота. Король хотѣлъ уже на него броситься, чтобы дать ему хорошій урокъ, но Канти или Гоббсъ, какъ онъ себя теперь называлъ, предупредилъ мальчика и сказалъ:
— Тише, Гуго, замолчи и не дразни его! Онъ вѣдь помѣшанный, а ты своимъ поведеніемъ только лишь хуже его волнуешь. Садись, Джекъ, и успокойся. Потомъ тебѣ дадутъ кусочекъ чего-нибудь съѣстного.
Гоббсъ и Гуго принялись бесѣдовать другъ съ другомъ, понизивъ голосъ, а король отошелъ въ самый дальній уголъ сарая, чтобъ избавиться по возможности отъ непріятнаго ихъ общества. Въ этомъ дальнемъ темномъ углу, сверхъ глинобитнаго пола, настлана была солома приблизительно на полъ-аршина въ толщину. Улегшись тамъ, онъ закрылся соломой же вмѣсто одѣяла и вскорѣ погрузился въ размышленія. Много у него было горестей и печалей, но всѣ онѣ отступали на задній планъ передъ наиболѣе тяжкимъ горемъ, вызваннымъ утратой отца. У всѣхъ другихъ имя Генриха VIII вызывало невольный трепетъ, соединенный съ представленіемъ о грозномъ людоѣдѣ, дышавшемъ, если можно такъ выразиться, смертью и разрушеніемъ. Для этого мальчика, однако, съ именемъ Генриха VIII соединялись только пріятныя ощущенія. Оно вызывало у него лишь представленіе о нѣжной отцовской ласкѣ и любви. Мальчикъ припоминалъ себѣ длинный рядъ сценъ, свидѣтельствовавшихъ о родительской нѣжности къ нему покойнаго короля, и все болѣе останавливался на этихъ сценахъ. Слезы, катившіяся изъ его глазъ, свидѣтельствовали, какъ искренно и глубоко было горе, томившее его сердце. День уже склонялся къ вечеру, когда измученный и утомленный мальчикъ мало-по-малу погрузился въ спокойный, цѣлебный сонъ.
По прошествіи довольно долгаго времени, опредѣлить которое въ точности мальчикъ не могъ, глубокій сонъ смѣнился у него какимъ-то полусознательнымъ состояніемъ. Онъ лежалъ съ закрытыми глазами, не давая себѣ яснаго отчета, гдѣ находится и что именно съ нимъ случилось. Тѣмъ не менѣе вниманіе его привлекъ какой-то невнятный шумъ, вызывавшійся частымъ дождемъ, падавшимъ на крышу. Пріятное ощущеніе комфорта охватило маленькаго короля, но, въ слѣдующее затѣмъ мгновенье, онъ былъ непріятно пробужденъ отъ этого чувства визгливою болтовней и грубымъ смѣхомъ многочисленныхъ голосовъ. Придя совершенно въ сознаніе, мальчикъ сразу же почувствовалъ себя очень скверно и, раздвинувъ солому, закрывавшую ему лицо, принялся разглядывать, откуда именно слышалась эта обезпокоившая его болтовня. Глазамъ его представилось тогда странное и весьма неказистое зрѣлище: на другомъ концѣ сарая, на полу, ярко пылалъ костеръ, вокругъ котораго лежало и сидѣло освѣщенное красными отблесками самое разношерстное общество, состоявшее изъ отбросовъ столичнаго населенія и негодяевъ обоего пола. Маленькому королю никогда не доводилось читать или же слышать о чемъ-нибудь подобномъ. Тамъ были рослые дюжіе люди, загорѣвшіе на солнцѣ и закаленные непогодой, — длинноволосые и одѣтые въ самыя фантастическіе лохмотья. Тутъ же были дерзкіе и грубые на видъ юноши средняго роста и тоже въ лохмотьяхъ, слѣпыя нищенки съ повязками и пластыремъ на глазахъ, калѣки на костыляхъ и деревяшкахъ, больные, покрытые ранами и гнойными болячками, выглядывавшими изъ подъ тряпокъ, которыми онѣ были прикрыты. Тутъ же находились: разносчикъ со своимъ коробомъ, смахивавшій скорѣе на мошенника, чѣмъ на честнаго торговца, точильщикъ, лудильщикъ и цирюльникъ съ орудіями своего ремесла. Между особами женскаго пола встрѣчалось много дѣвушекъ, едва только достигшихъ возмужалости. Другія женщины были въ цвѣтѣ лѣтъ. Наконецъ, попадались также и старухи съ лицами, сморщенными, какъ испеченое яблоко. Всѣ онѣ безъ исключенія какъ старыя, такъ и самыя молодыя, отличались наглымъ безстыдствомъ и пересыпали свою рѣчь непристойными, скверными словами. Одежда у всѣхъ была грязная и рваная. При женщинахъ находились три или четыре грудныхъ младенца, лица которыхъ были покрыты болячками. Кромѣ того тутъ же бродила парочка исхудалыхъ, голодныхъ собакъ, которыя исполняли у слѣпыхъ должность поводарей.
Наступила уже ночь; вся шайка только-что отужинала и началось общее пьянство. Кружка съ водкой ходила уже кругомъ, когда раздался возгласъ, тотчасъ же поддержанный всѣми:
— Пѣсню! Живѣе пѣсню! Пусть запѣвалами будутъ Слѣпой Дикъ и Хромоногій Прыгунъ!
Одинъ изъ слѣпыхъ всталъ и приготовился къ исполненію своихъ обязанностей, снявъ пластыри, которыми были закрыты превосходные его глаза, и отбросивъ большой листъ картона съ трогательнымъ описаніемъ причинъ, вслѣдствіе которыхъ онъ будто бы лишился зрѣнія. Хромоногій Прыгунъ въ свою очередь освободился отъ своей деревяшки и сталъ на совершенно здоровыхъ и крѣпкихъ ногахъ рядомъ со своимъ пріятелемъ. Оба они принялись тогда пѣть старинную воровскую пѣсню на мошенническомъ жаргонѣ. Въ концѣ каждаго куплета присутствовавшіе подтягивали припѣвъ хоромъ. Къ концу послѣдняго куплета полупьяный энтузіазмъ дошелъ до своего апогея, такъ что всѣ повторили этотъ куплетъ хоромъ съ самаго начала, при чемъ подняли такой ревъ, что въ сараѣ, казалось, затряслись даже балки. Въ пѣснѣ разсказывалось, какъ нѣсколькимъ ворамъ удалось обокрасть часовню и какъ они потомъ кутили на похищенныя тамъ сокровища, въ которыхъ Господь Богъ и Божья Матерь вовсе не нуждались, тогда какъ добрымъ молодцамъ они пригодились на выпивку. Затѣмъ завязался разговоръ, но не на воровскомъ діалектѣ, употреблявшемся лишь тогда, когда существовало опасеніе, что могутъ подслушать посторонніе. Въ разговорѣ этомъ выяснилось, что Джонъ Гоббсъ былъ далеко уже не новичкомъ, и что въ прежнія времена онъ состоялъ членомъ шайки. Отъ Гоббса потребовали разсказа объ его похожденіяхъ послѣ разлуки съ шайкой. Сообщеніе о томъ, что онъ случайно убилъ человѣка, очень понравилось всѣмъ присутствовавшимъ, когда же онъ присовокупилъ, что убилъ священника, заявленіе это было встрѣчено привѣтственными возгласами и рукоплесканіями, послѣ чего ему пришлось выпить малую толику со всѣми присутствующими. Старые знакомые привѣтствовали его самымъ радушнымъ образомъ, а новые считали за честь пожать ему руку. Его спросили, гдѣ именно пропадалъ онъ столько мѣсяцевъ? Онъ отвѣчалъ:
— Въ Лондонѣ нашему брату живется лучше, чѣмъ въ провинціи, а за послѣднее время также и безопаснѣе, въ виду чрезвычайной строгости законовъ и чрезмѣрнаго усердія, съ которыми они примѣняются. Если бы не упомянутая уже случайность, я бы до сихъ поръ остался въ столицѣ. Я совсѣмъ было рѣшилъ учредить въ Лондонѣ постоянную мою резиденцію и никогда не удаляться въ провинцію, но изъ-за этой неожиданной случайности пришлось поневолѣ перемѣнить всю программу дѣйствій.
Онъ освѣдомился, изъ сколькихъ теперь человѣкъ состояла шайка. Начальникъ шайки, атаманъ, отвѣчалъ:
— Принимая въ разсчетъ всѣхъ красотокъ, молодицъ и старухъ, насъ наберется двадцать пять душъ. Въ этомъ числѣ много выдающихся ловкачей, карманщиковъ, громилъ и попрошаекъ. Большинство присутствуетъ теперь здѣсь, остальные же пошли на Востокъ зимней нашей тропою. Мы на разсвѣтѣ двинемся слѣдомъ за ними.
— Я что-то не вижу Уэна между окружающимъ меня честнымъ людомъ. Куда же онъ дѣвался?
— Бѣдняга кушаетъ теперь горючую сѣру, и притомъ кипящую ключемъ, такъ какъ всегда вѣдь былъ гастрономомъ. Онъ теперь на томъ свѣтѣ, потому что убитъ въ дракѣ приблизительно еще въ половинѣ лѣта.
— Жаль, очень жаль! Уэнъ былъ способный малый и удалецъ хоть куда.
— Что правда, то правда! Черная Лиза, его красотка, и теперь съ нами, но только ушла впередъ. Это славная дѣвушка, умненькая, бойкая и вполнѣ добропорядочнаго поведенія. Ея никогда не видывали пьяной чаще, чѣмъ четыре дня въ недѣлю.
— Да, я хорошо ее помню. Она умѣла себя держать и всегда была прекрасной дѣвушкой, достойной всякаго уваженія. Вотъ ея мамаша вела себя не въ примѣръ вольнѣе. Она готова была таскаться со всякимъ, да и характеръ у нея былъ очень ужь тяжелый и привередливый. Зато она обладала поистинѣ необыкновеннымъ умомъ.
— Вотъ изъ-за этого самаго ума мы ея и лишились. Она такъ ловко гадала на рукѣ и такъ хорошо предсказывала будущее, что подъ конецъ прослыла колдуньей. Судьи приговорили изжарить ее до смерти на медленномъ огнѣ. Ужь на что даже и меня растрогала бодрость, съ которою она терпѣла злополучную свою участь, ругая и проклиная, на чемъ свѣтъ стоитъ толпу, собравшуюся, чтобы глазѣть на то, какъ огонь подбирался къ лицу старухи, жегъ посѣдѣвшіе жидкіе ея волосы и съ трескомъ взвивался надъ старушечьей ея головой. И какъ же хлестко проклинала она этихъ зѣвакъ! Если бы тебѣ довелось прожить тысячу лѣтъ, ты всетаки навѣрное бы не услышалъ такой художественной ругани. Увы, ея искусство умерло вмѣстѣ съ нею! Теперь остается только ничтожное слабое подражаніе, а настоящей талантливой брани нигдѣ болѣе не услышишь. Встрѣчается, положимъ, кое-гдѣ бойкая ругань, но по сравненію съ бранью покойной старухи она представляется только ничтожнымъ, слабымъ подражаніемъ!
Атаманъ вздохнулъ, и у всѣхъ его слушателей вырвался тоже вздохъ сочувствія. У всѣхъ обнаруживалось въ теченіе нѣсколькихъ мгновеній подавленное душевное настроеніе. Даже и самые закоснѣлые мошенники изъ числа присутствовавшихъ были не вполнѣ лишены нѣжныхъ чувствъ. У нихъ сохранилась еще способность испытывать мимолетное чувство утраты и горести, правда, лишь по временамъ и при особо благопріятныхъ этому обстоятельствахъ, какъ, напримѣръ, по случаю смерти старухи, унесшей съ собою въ могилу геніальное свое искусство. Впрочемъ, когда чарка обошла кругомъ, всѣ не замедлили воспрянуть духомъ.
— Пришлось поетрадать еще кому-нибудь изъ нашихъ пріятелей? — освѣдомился Гоббсъ.
— Былъ тотъ грѣхъ! Нѣкоторые пострадали. Особенно много доводилось терпѣть новичкамъ, — мелкимъ крестьянамъ, которыхъ выгнали изъ избъ и заставили шататься по бѣлу свѣту и голодать, такъ какъ ихъ фермы понадобилось обратить въ пастбища для овецъ. Бѣднягамъ пришлось просить милостыню. Ихъ хватали, привязывали къ телѣгѣ и тащили по всему городу обнаженными по поясъ, при чемъ сѣкли плетьми на каждомъ перекресткѣ до крови, а потомъ выставили на площадь къ позорному столбу и подъускивали мальчишекъ бросать въ нихъ камнями. Когда ихъ, наконецъ, выпустили, они вынуждены были опять просить милостыню. Ихъ снова тѣмъ же порядкомъ драли плетьми на всѣхъ перекресткахъ и отрѣзали затѣмъ каждому по одному уху. Глупое мужичье и тутъ не унялось. Имъ, видишь ли, очень ужь ѣсть хотѣлось. Они попались въ третій разъ въ попрошайничествѣ. Тогда имъ заклеймили щеки каленымъ желѣзомъ и продали ихъ въ рабство. Тѣхъ, кто убѣгалъ отъ хозяевъ, ловили и вѣшали безъ всякихъ дальнѣйшихъ церемоній, разумѣется, въ томъ случаѣ, если ихъ удавалось поймать. Другіе изъ нашей братіи вели свои дѣла много удачнѣе. Отойдите-ка маленько въ сторонку, Іокель Бернсъ и Годжъ! Покажите, какъ васъ разукрасили!
Трое поименованныхъ молодцовъ встали и, сбросивъ съ себя изодранныя куртки, выставили напоказъ свои спины, исполосованныя толстыми, какъ канаты, рубцами, оставшимися отъ ударовъ плетьми. Одинъ изъ нихъ, раздвинувъ волосы, показалъ мѣсто, гдѣ когда-то имѣлось у него лѣвое ухо, у другого выжжена была на плечѣ буква «В» и отрѣзано тоже одно ухо, третій сказалъ:
— Передъ вами Іокель. Я былъ когда-то богатымъ фермеромъ. У меня имѣлась любящая жена и трое маленькихъ дѣтокъ, — здоровыхъ и веселыхъ. Теперь въ моемъ состояніи и родѣ занятій произошла нѣкоторая перемѣна, жены и дѣтей у меня тоже нѣтъ. Быть можетъ, онѣ на небѣ, а не то въ какомъ-либо иномъ мѣстѣ, но, слава Богу, по крайней мѣрѣ, не въ Англіи. Моя добрая честная старуха мать, несмотря на преклонные годы, зарабатывала себѣ кусокъ хлѣба, ухаживая за больными. Одинъ изъ нихъ умеръ, а такъ какъ доктора не знали, отчего именно приключилась у него смерть, то старуху сожгли, въ качествѣ колдуньи. Мои ребятишки глядѣли, какъ она жарилась на кострѣ, и плакали. Ура англійскимъ законамъ! Поднимите вверхъ чарки и выпьемте всѣ разомъ за эти славные, милосердые англійскіе законы, освободившіе ее изъ англійскаго ада! Благодарю васъ, друзья и товарищи! Ферма моя понадобилась подъ пастбище, и мнѣ пришлось съ женой и голодными дѣтьми бродить изъ дому въ домъ, прося милостыню. Голодные считаются въ Англіи преступниками, а потому меня и жену, на законномъ основаніи, обнажили до пояса и пороли плетьми на всѣхъ перекресткахъ въ трехъ провинціальныхъ городахъ. Выпейте же всѣ опять по чаркѣ въ честь сострадательныхъ англійскихъ законовъ, плети которыхъ упились кровью моей Мери и помогли ей вскорѣ освободиться отъ всякихъ земныхъ невзгодъ! Она лежитъ мирно и спокойно на кладбищѣ. Ребятишки тоже теперь пристроены къ мѣсту. Пока законъ таскалъ меня изъ города въ городъ и дралъ плетьми, они всѣ поумирали съ голоду. Выпейте же молодцы хоть капельку въ память бѣдныхъ моихъ ребятъ, которые никогда никому не сдѣлали зла! Я, какъ видите, всетаки не умеръ, но вынужденъ былъ опять просить милостыню. Я просилъ, чтобы мнѣ подали хоть корочку хлѣба, но меня схватили, нещадно отодрали плетьми, привязали къ позорному столбу и отрѣзали мнѣ одно ухо. Отъ него, какъ видите, ничего почти не осталось. Я опять сталъ попрошайничать и въ назиданіе мнѣ, кромѣ всего прочаго, отрѣзали и другое ухо. Я всетаки не унялся, и меня продали въ рабство. Вотъ здѣсь, на щекѣ, если бы я смылъ гримъ, который ее покрываетъ, вы увидѣли бы красное клеймо, выжженное раскаленымъ желѣзомъ. Я невольникъ! Понимаете ли вы это слово? Передъ вами стоитъ здѣсь англичанинъ-невольникъ! Я убѣжалъ отъ моего владѣльца и, если меня найдутъ, то я буду повѣшенъ по предписанію англійскаго закона, на который да обрушатся всѣ громы небесные!
Какъ разъ въ это мгновенье раздался сквозь мракъ и мглу звонкій голосъ:
— Нѣтъ, ты не будешь повѣшенъ! Законъ этотъ будетъ отмѣненъ съ сегодняшняго же дня.
Всѣ обернулись и увидѣли поспѣшно приближавшуюся фантастическую фигуру маленькаго короля. Когда она вошла въ полосу свѣта, такъ что ее можно было явственно различить, послышались со всѣхъ сторонъ вопросы:
— Это кто такой? Что это значитъ? Кто ты, маленькій человѣчекъ?
Мальчикъ стоялъ, нисколько не смущаясь устремленными на него испытующими изумленными взорами. Окинувъ величественнымъ взглядомъ всѣхъ присутствующихъ, онъ отвѣтилъ съ царственнымъ достоинствомъ:
— Я Эдуардъ, король англійскій!
Заявленіе это вызвало бѣшеный взрывъ хохота. Всѣ находили шутку мальчика въ высшей степени смѣшной и забавной. Задѣтый за живое, король укоризненно возразилъ:
— Ахъ, вы, необтесанные бродяги! Такъ-то вы благодарите за обѣщанную вамъ королевскую милость?
Онъ продолжалъ говорить въ томъ же тонѣ, возбужденно жестикулируя, но нельзя было различить его словъ въ ураганѣ хохота и насмѣшливыхъ восклицаніи. Джонъ Гоббсъ нѣсколько разъ пытался усмирить эту бурю, перекричавъ ее. Подъ конецъ это ему удалось.
— Товарищи, — сказалъ онъ, — это мой сынъ, мечтатель, дуракъ и совсѣмъ какъ есть сумасшедшій. Не обращайте на него вниманія. Онъ воображаетъ себя и впрямь королемъ!
— Да, я король, — сказалъ Эдуардъ, обращаясь къ Гоббсу. — Въ свое время тебѣ представится случай въ этомъ убѣдиться. Ты сознался въ убійствѣ и будешь за это вздернутъ на висѣлицу!
— Ты, щенокъ, собираешься меня выдать? Ты… Погоди, я сейчасъ до тебя доберусь!
— Тсъ, тише! — прервать его удалецъ атаманъ, своевременное вмѣшательство котораго спасло короля. Услуга эта являлась тѣмъ болѣе блестящей, что атаманъ кстати сшибъ Гоббса съ ногъ здоровеннымъ ударомъ кулака. — Вижу, что ты, братъ, не уважаешь ни королей, ни атамановъ, — продолжалъ онъ. — Если ты вздумаешь дерзить еще разъ такимъ же образомъ въ моемъ присутствіи, то я повѣшу тебя самъ на первомъ попавшемся деревѣ.
Обращаясь затѣмъ къ его величеству, атаманъ присовокупилъ:
— Ты, мальчикъ, не долженъ грозить своимъ товарищамъ! Держи языкъ за зубами и остерегайся говорить про нашихъ что-нибудь дурное. Будь королемъ, если ты ужь на этомъ помѣшался, но не причиняй твоимъ сумасшествіемъ зла. Откажись отъ титула, который ты сейчасъ себѣ присвоилъ. Это самозванство вѣдь государственная измѣна. Мы въ нѣкоторыхъ мелочахъ позволяемъ себѣ нарушать законы, а потому не можемъ называться хорошими людьми, но всетаки никто изъ насъ не дошелъ до такой низости, чтобы измѣнять своему королю. Мы всѣ здѣсь любящіе его вѣрноподданные. Послушай-ка самъ, правду ли я говорю. Нутка, ребята, крикнемъ всѣ разомъ: Многая лѣта Эдуарду, королю англійскому!
— Многая лѣта Эдуарду, королю англійскому!
Этотъ вѣрноподданническій возгласъ былъ подхваченъ съ такимъ единодушіемъ разношерстной толпой, грѣвшейся у костра, что ветхое зданіе затряслось отъ громовыхъ его раскатовъ. Лицо маленькаго короля на мгновеніе просіяло отъ удовольствія. Онъ слегка наклонилъ голову и отвѣтилъ съ простодушной серьезностью:
— Благодарю васъ, вѣрноподданные!
Этотъ неожиданный отвѣтъ чуть не поморилъ всѣхъ отъ смѣха. Когда возстановилось опять нѣчто вродѣ спокойствія, атаманъ объявилъ рѣшительнымъ тономъ, но съ оттѣнкомъ добродушія:
— Оставь эту затѣю, мальчикъ! Въ ней нѣтъ ничего умнаго и проку изъ нея для тебя не выйдетъ. Называй себя королемъ, если тебѣ ужь такъ приспичило, но только выбери себѣ какой-нибудь другой титулъ.
Лудильщикъ, которому пришла счастливая мысль, воскликнулъ:
— Назовемъ его Фу-фу первымъ, королемъ всѣхъ болвановъ!
Титулъ этотъ понравился присутствовавшимъ. Всѣ разомъ его подхватили, и въ сараѣ раздалось громогласное привѣтствіе:
— Да здравствуетъ Фу-фу первый, король всѣхъ болвановъ! Многая ему лѣта!
Затѣмъ послѣдовали многозначительные свистки, кошачье мяуканье и взрывы хохота.
— Подайте-ка сюда его величество, надо его короновать!
— Одѣньте его въ королевскую мантію!
— Дайте ему въ руки скипетръ!
— Посадите его на тронъ!
Всѣ эти крики и двадцать другихъ раздавались за-разъ. Прежде чѣмъ мальчикъ могъ что-либо возразить, ему нахлобучили уже на голову оловянный тазъ, закутали бѣднягу въ изодранное одѣяло, усадили на бочку и вложили ему въ руку вмѣсто скипетра паяльникъ лудильщика, а затѣмъ всѣ бросились передъ нимъ на колѣни и начали притворно хныкать, вытирая себѣ глаза грязными ободранными рукавами и передниками.
— Сжалься надъ нами, всемилостивѣйшій король! — насмѣшливо молили они.
— Не попирай ногами насъ, червей, ползающихъ предъ тобою во прахѣ, о, благородный король!
— Сжалься надъ твоими рабами и сподобинасъ хоть королевскаго твоего пинка!
— Порадуй и согрѣй насъ лучами твоихъ милостей, о, пламенное солнце верховной власти!
— Освяти прикосновеніемъ твоей ноги землю, дабы мы могли облагородить себя, лобызая ея прахъ!
— Удостой плюнуть на насъ, о, государь, дабы дѣти дѣтей нашихъ могли разсказать о царственной твоей снисходительности и гордиться вовѣки вѣковъ такою милостью!
Изобрѣтательный лудильщикъ сумѣлъ, однако, отличиться и тутъ передъ всѣми. Онъ подползъ на колѣняхъ къ королевскому трону и порывался поцѣловать ногу короля, который съ негодованіемъ оттолкнулъ его отъ себя. Обратившись къ товарищамъ, лудильщикъ началъ просить у нихъ тогда тряпки, чтобы закрыть мѣсто на лицѣ, до котораго дотронулась нога его величества. Мѣсто это, по словамъ шутника, надлежало предохранить отъ прикосновенія воздуха. Онъ увѣрялъ, что составитъ себѣ капиталъ, выйдя на большую дорогу и показывая это мѣсто любопытнымъ по сту шиллинговъ за каждый разъ. Вообще лудильщикъ обнаружилъ при этомъ случаѣ такое убійственное остроуміе, что вся окружавшая его толпа воровъ, бродягъ и бездомныхъ оборванцевъ глядѣла на него съ завистью и почтительнымъ изумленіемъ.
Слезы стыда и негодованія стояли на глазахъ маленькаго короля. Онъ думалъ въ сердцѣ своемъ:
«Если бы я чѣмъ-нибудь ихъ оскорбилъ и обидѣлъ, они не могли бы поступить со мной болѣе жестокимъ образомъ. Между тѣмъ я обѣщалъ сдѣлать имъ добро, отмѣнивъ несправедливый законъ, отъ котораго они теперь страдаютъ. И вотъ какъ они отплатили мнѣ за это».