Потерянный рай (Мильтон; Чюмина)/Книга вторая
| ← Книга первая | Потерянный рай — Книга вторая | Книга третья → |
- Википроекты
Открыв совещание, Сатана предлагает для обратного завоевания Неба тотчас же приступить к военным действиям. Мнение совета разделяются: одни военачальники стоят за, другие — против войны. Тогда, по предложению Вельзевула, вдохновленного Сатаной, решают обсудить и обследовать сущность преданий и пророчеств о сотворении нового мира и новых существ, мало чем отличающихся от ангелов. После долгих прений о том, кому поручить трудное дело исследования истины, Сатана принимает его на себя и, сопровождаемый рукоплесканиями, отправляется в дорогу. Падшие ангелы до его возвращения расходятся во все стороны и занимаются каждый своим делом. Сатана, прибыв к воротам Ада, находит их закрытыми. Узнав, кто закрыл и охраняет адский выход, Сатана вышел к необъятной пучине и с великими усилиями переносится через нее. Проводником ему служит владыка пучины — Хаос. Сатана издали уже видит конечный путь своего путешествия, т. е., новый мир.
ВЫСОКО на блестящем царском троне,
Затмившем все сокровища Ормуза[1]
И Индии иль даже стран Востока —
Где жемчугом и золотом цари
Осыпаны — надменно восседал
В величии и блеске Сатана.
Заслугами своими вознесенный
На пагубную эту высоту
Из глубины отчаянья — стремился
Он к высшему: забыв печальный опыт,
Бороться вновь он жаждал с Небесами,
И так мечты поведал он свои.
— Взываю к вам — Властям Небесным, Силам
И Божествам! Такой пучины нет,
Которая служила бы бессмертным
Темницею. Пусть мы поражены —
Но Небо я покуда не считаю
Утраченным. И силой естества
Небесного восстанем с большей силой,
Грознее мы, чем были до паденья.
Нет повода вторичной неудачи
Страшиться нам. Небесные законы
И собственный свободный выбор ваш —
Они, в связи с заслугами моими,
Поставили меня главой над вами.
Возмещена утрата наша тем,
Что мой престол — мне с полного согласья
Дарованный и прочим незавидный —
Теперь вполне и прочно укреплен.
На Небесах соединилось с высшим
Достоинством и высшее блаженство,
А здесь оно дает собой права
На большие мучения. И тот,
Кто облечен достоинством подобным,
Является щитом, и принимает
Он прямо в грудь удары Громовержца.
Где счастья нет — не может быть раздора
И зависти, и первенства в Аду
Оспаривать никто не пожелает.
Да будет здесь теснее наш союз,
Доверие взаимное — полнее,
Чем в небесах могло бы это быть.
И с ними в бой мы снова выступаем,
Дабы вернуть законное наследье.
В несчастьи увереннее можем
Победы мы желанной ожидать,
Чем в счастьи. Но путь какой же ныне
Мы изберем? Открытую войну
Иль тайное коварство? Собралися
Мы для того, чтоб это обсудить.
Итак, теперь предоставляю слово
Тому из вас, кто хочет дать совет.
Окончил он, — и поднялся Молох,
Сильнейший и свирепейший из Духов,
В отчаянье еще свирепей ставший.
Предвечному себя считал он равным.
Сознанию того, что ниже он
Творца миров, он предпочел бы смерть
И, бытию цены не придавая,
Глядел на все с презреньем. Ни Господь,
Ни самый Ад иль худшее, чем Ад, —
Ничто его собою не страшило.
И произнес такую речь Молох:
— Я за войну открытую стою;
Я хитростью своей не похваляюсь.
Пускай же те, кто хочет строить козни,
И строит их, но только не теперь.
Пока они о заговорах будут
Беседовать — ужели миллионы
Изгнанников, на бой вооруженных,
Томиться здесь во тьме осуждены,
В обители позора, где в плену
Удерживает нас Того тиранство,
Кто царствует — медлительности нашей
Благодаря! Нет, яростью своей
И адскими огнями ополчимся,
Чтоб преградить к Небесным укрепленьям
Нам не могли дорогу! Наши муки
В орудие защиты обратив,
Мучителю мы будем угрожать им.
Пускай Ему на гром Его всесильный
Ответствует и Ад раскатом грома.
И молнии сверкающей взамен —
На ангелов Его с такой же силой
Извергнем пламя черное и смрад.
Престол Его потоком адской серы
Пылающей, которую для пытки
Придумал Он, да будет весь объят.
Но, может быть, страшитесь вы подняться,
Лететь наверх, на приступ стен высоких?
Припомните, — когда напиток сонный
Из озера забвенья вашу память
Не усыпил, — что наше естество,
Помимо нас, влечет нас в небеса
И что ему несвойственно паденье.
Когда враги настигли нас в тылу
И пред собой погнали, издеваясь, —
Вы помните, как тяжко и с каким
Усилием мы в бездну погружались?
Итак, наверх подняться нам легко.
Когда врага сильнее раздражим,
Обрушится сильнее тяжесть кары,
Но есть ли кара худшая, чем Ад,
Где, прежнего блаженства лишены,
Осуждены на вечные страданья,
Палимые огнем неугасимым,
Без проблеска надежды на спасенье,
Мы, как рабы властительного гнева,
Обязаны среди ужасных мук
Перед бичом карающим склоняться?..
Когда еще усилятся мученья,
Существовать мы вовсе перестанем.
Чего ж тогда страшиться нам? Зачем
Колеблемся могучего Врага
Мы раздражить до крайнего предела?
В отчаянном порыве уничтожит
Он нас совсем и превратит в ничто,
Но вечных мук уничтоженье лучше.
А если мы воистину бессмертны
Нам нечего страшиться. Недоступный
И роковой престол Его властны
Тревожить мы вторженьями своими,
А мщение победу заменяет. —
Он замолчал. Отчаянная месть
В очах его светилася и вызов,
Нестрашные одним лишь божествам.
Прекраснейший из падших херувимов —
Встал Велиал. Исполнен благородства
Казался он и человечно кроток,
Но пусто все и ложно было в нём,
Хотя из уст его лилися речи,
Подобные небесной сладкой манне,
Способные представить в лучшем свете
Все худшее, расстроить и смутить
Мудрейшие советы. В мыслях низок
И лишь во зле находчив, он робел
Пред смелыми деяньями, — но, речью
Пленяя слух, он так заговорил:
— Я за войну стоял бы, о, князья,
И ненависть моя не меньше вашей,
Но главная причина, по которой
Стремитесь вы к немедленной войне,
Меня от этой мысли отклоняет,
Зловещими сомненьями смущая.
Как! У вождя, испытанного в битвах,
Нет более доверия к себе,
И мужество свое он полагает
В отчаянье, в уничтоженье полном,
И мщения венец в них видит он?
Но как могли б достигнуть мы отмщенья?
Небесные твердыни неприступны,
Хранимые вооруженной стражей.
Нередко сил небесных легионы,
Расположившись у окраин бездны,
Во мраке там раскидывают стан;
Оттуда же они на темных крыльях
Бесстрашно царство ночи облетают.
Но, если бы, пробив дорогу силой,
Мы увлекли с собою целый Ад
И тьма его затмила свет небесный —
Великий Враг остался б невредим,
И естество, чей блеск и чистота
Не могут быть омрачены ничем,
Оно сейчас освободило б Небо
От адского нечистого огня.
Последствием такого пораженья
Явилось бы крушенье всех надежд.
Ужели же стараться мы должны,
Чтоб в ярости Великий Победитель
Нас сокрушил, и в этом — все спасенье?
Печальное спасенье! Кто захочет —
Как велики бы ни были страданья —
Разумное утратить бытие
И поглощенным быть пучиной ночи
Несозданной? Кто знает, наконец,
Врагов своих желанье исполняя,
Захочет ли нас уничтожить Бог?
Ужели Он, Премудрый, неразумно
Во гневе тех мгновенно сокрушит,
Кого обрек на вечные мученья?
«Что медлить нам?» — сторонники войны
Так говорят, — «нам хуже быть не может.»
Но худшее ли в вооруженье полном
Здесь о делах спокойно рассуждать?
Не больше ли страдали мы, когда,
Поражены небесными громами,
Летели вниз в зияющую бездну,
Ища себе спасения в Аду,
Иль, скованы цепями, мы лежали
На озере пылающем? Что, если
Дыхание, зажегшее тот пламень,
Его в семь раз сильнее распалит,
И мщение, затихшее покуда,
Вооружит багровую десницу,
Дабы опять подвергнуть нас мученьям?
Что, если там раскроются мгновенно
Хранилища, где Божий гнев таится,
И хлынут вниз потоки из огня,
Висящие у нас над головою?
Покуда здесь мы к доблестной войне
Готовимся, вдруг огненная буря
Затмившем все сокровища Ормуза
И Индии иль даже стран Востока,
Где жемчугом и золотом цари
Осыпаны, надменно восседалъ
В величии и блеске Сатана.
Охватит нас и, разметав по скалам,
Нас пригвоздит на жертву буйным вихрям
Иль свергнет нас, цепями отягченных,
В клокочущий и страшный океан,
Где, отдыха, пощады и спасенья
Не ведая, осуждены томиться
Мы без конца в течение веков?
Итак, войну — будь явною она
Иль тайною — вполне я отвергаю.
Ни хитростью, ни силой победить
Не можем мы и обмануть Того,
Кто видит все. Над нами Он смеется
С высот Своих, настолько всемогущ,
Чтоб победит в бою открытом нас,
Настолько мудр; чтоб замыслы расстроить.
Но неужель — Небес великих чада —
Унижены и попраны во прах,
Обречены оковам и страданью
Мы на-всегда? Увы, и это лучше,
Чем худшее. Судьба неотвратима;
Смиримся же пред волею Того,
Кто победил. В страданьях и борьбе
Пред Ним всегда бессильными мы будем,
И справедлив божественный закон,
Который так устроил. Надо было
Подумать нам об этом прежде, чем
Вступить в борьбу с таким Врагом великим.
Смешон мне тот, кто храбростью кичится,
Но раз ему оружье изменило —
Трепещет сам пред грозным приговором:
Бесчестием, оковами и ссылкой.
Теперь и наша доля такова,
Но, может быть, смягчится гнев Его
Со временем, и, нынешнею карой
Довольствуясь, дыханием Своим
Он раздувать не станет адский пламень;
Эфирное же наше естество
Рассеет смрад иль вся природа наша
Изменится настолько, что сносить
Палящий жар мы будем в состоянье.
Наш страх пройдет, и просветлеет мрак.
Притом в своем теченье непрерывном
Что могут дни грядушие с собою
Нам принести: какие перемены
И новые надежды — мы не знаем.
Нерадостна, конечно, участь наша,
Но все ж её я не считаю худшей,
Покуда мы, по собственной вине,
Не навлечем гораздо больших зол.
Так Велиал, прикрывшися личиной
Благоразумья, к праздному покою,
К бездействию — не к миру призывал.
И вслед за ним заговорил Маммон:
— Где цель войны, когда бы на войну
Решились мы? Вернуть свои права?
Небесного Царя с престола свергнуть?
Но это все возможно лишь тогда,
Когда бы стал судьбы законом Случай,
Судьею же в великом споре — Хаос.
Надежды нет на то и на другое.
Какое же, не победив Царя,
Мы в Небесах занять могли бы место?
Положим, Он помилует мятежных
И клятву с нас в покорности возьмет —
Что чувствовать мы будем, предстоя
Ему с хвалой притворной на устах,
Меж тем как Он, наш грозный Властелин,
Которому завидуем в душе,
Он восседать на царском троне будет,
Куда к Нему несется благовонье
Амврозии и аромат цветов,
Которые мы сами раболепно
К ногам Его повергнем? В Небесах —
Вот наша цель и вся отрада наша.
Не тяжко ли пред Тем склоняться вечно
И прославлять Того, Кто ненавистен?
Не станем же мы рабства добиваться
Блестящего, хотя бы даже в Небе,
Но счастье попробуем найти
В самих себе. Здесь будем на просторе
Свободно жить, отчета не давая,
Предпочитая легкому ярму
Невольников — тяжелую свободу.
Тем большею покроемся мы славой,
Когда великих целей мы достигнем
При помощи ничтожных наших средств
И силою терпенья и труда
Из бездны зол извлечь сумеем благо.
Страшиться ль нам царящего здесь мрака?
Но свой престол Державный Властелин
Величьем тьмы порою окружает,
И гром гремит из черных туч, и Небо
Становится тогда подобным Аду!
Мы свет Его воспроизвесть вольны,
Как нашу тьму воспроизводит Он.
Немало здесь скрывается сокровищ:
И золота, и камней самоцветных;
Искусства же достаточно у нас,
Чтоб им придать тот блеск и совершенство,
Какие существуют в Небесах.
Со временем мученья наши станут
Для нас родной стихией, это пламя
Не будет жечь, и притупится боль.
Поверьте мне все призывает к миру
И прочному порядку. Поразмыслим
Мы о себе и о жилище нашем
И, в бедствии ища успокоенья,
Откажемся от мысли о войне
И мщении. Вот мнение мое!
Окончил он, — и вмиг пронесся ропот
В собрании, подобный гулу ветра,
Что волновал в теченье ночи море
И моряков усталых убаюкал
Лишь на заре, когда в скалистой бухте
Нашел себе убежище корабль.
Таков был шум и гул рукоплесканий,
Когда Маммон окончил речь о мире.
Для всех война казалась хуже Ада —
Так был велик их ужас перед громом
И Михаила пламенным мечом.
У всех теперь одно желанье было:
Со временем здесь царство основать,
Которое могло б сравняться с Небом.
Тут поднялся с величественным видом
Дух Вельзевул — сподвижник Сатаны.
Могучему столпу он был подобен,
Что выдержит всю тяжесть государства.
И на челе его запечатлелись
Возвышенные думы и заботы
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . где сама природа
Извращена: чудовищ безобразных,
Горгон, химер, одних на светь рождает.
В соединенье с мудростью монаршей.
Безмолвие он взором предписал,
И стихло все, как воздух в знойный полдень.
— Цари и Власти! Отпрыски Небес
И Божества бессмертные! Должны ли
Отречься мы от титулов таких,
Назвавшися взамен князьями Ада?
Склоняются всеобщие желанья
К тому, чтоб здесь нам царство основать.
Напрасная мечта! Властитель Неба
Готовил нам темницу — не приют,
В котором мы, Его законам чужды,
Вторично бы восстанье замышляли
И где бы нас настигнуть не могла
Державная десница. Мы — рабы,
Меж тем как Он Царем Единым будет
И первым и последним — в Небесах
Сияющих и в безднах преисподней:
Там скипетром Он правил золотым,
Здесь правит Он железным. Для чего же
Нам рассуждать о мире и войне?
Для вас война окончилась уроном,
А между Ним, победу одержавшим,
И пленными какой возможен мир?
Нас может Он любой подвергнуть каре,
А мы вольны лишь ненависть питать,
Изыскивая средства для того,
Чтоб отравить плоды Его победы
И радости лишить Его, какую
Ему страданья наши доставляют.
Нам в случаях не будет недостатка.
К чему ж войну опасную вести,
Небесных стен осаду предприняв?
Им не страшны ни адские подкопы,
Ни приступы. Не лучше ль предприятье
Легчайшее придумать? Если верить
Сказанию, есть где-то новый мир —
Счастливое жилище существа,
Носящего названье человека.
С недавних пор он создан и подобен
Во многом нам, но меней совершенен,
Хотя превыше всех Его созданий
Он Господом излюблен. Такова
Была Творца объявленная воля,
Скрепленная потрясшей Небо клятвой.
Направим же все помыслы туда!
Исследуем живущих там созданий:
Их слабости и силу. Надо знать,
Что действует — насилие иль хитрость —
На них верней? Путь к Небу загражден,
И там судеб Вершитель восседает,
Уверенный в могуществе Своем.
Но этот мир от Неба удален
И, может быть, охране предоставлен
Он тех людей, что обитают в нём.
Чего-нибудь достигнуть там возможно:
Испепелить его иль завладеть
Всецело им и жителей его
Изгнать совсем, как изгнаны мы были,
Иль их привлечь на сторону свою,
Дабы Творец создание Свое
Своею же рукою уничтожил
В раскаянье. Незаурядной будет
Такая месть. Мы сами возликуем,
Когда и Он в смущении увидит,
Как созданные им с любовью чада
Низвергнутся вослед за нами в бездну,
Где будут клясть рождение свое
И бренное недолгое блаженство.
Подумайте, что лучше нам: решиться
На смелую попытку иль во мраке,
В страданиях, томиться бесконечно,
О призрачном мечтая государстве?
Такой совет был подан Вельзевулом —
Заимствован у Сатаны отчасти,
Которому явилась эта мысль.
Кто ж, как не он — виновник всяких зол,
Придумать мог такое злодеянье
И загубить, в насмешку над Творцом,
Весь род людской преступно в самом корне,
Смешав и Ад, и Землю воедино?
Отважный план всех Духов восхитил,
И радостью у них блеснули очи.
Поддержанный единодушно ими
Так продолжал коварный Вельзевул:
— Бессмертные, вы мудро рассудили,
И вашего величия достойно
Решение великое. Оно
Поднимет нас из бездны преисподней,
На зло судьбе, приблизив нас к пределам,
Откуда мы, при помощи оружья
Союзного, достигнем вновь Небес
Иль, может быть, убежище найдем
В иной для нас благоприятной сфере,
Куда опять проникнет чудный свет,
И эту тьму разгонит луч востока,
А воздухом прозрачно-ароматным
Залечатся мучительные язвы,
Которые огнем нанесены.
Но первого кого же мы пошлем
На поиски таинственного мира?
Кто этого окажется достойным?
Блуждающей стопою кто измерит
Глубокий мрак неизмеримых бездн
И путь себе сквозь эту тьму проложит
Он к острову счастливому? Чьи крылья
Достаточно для этого сильны,
И ангельскую стражу кто минует?
Великая нужна здесь осторожность,
А потому и выбор будет строг:
Ведь, этому посланцу мы вверяем
Самих себя с последнею надеждой.
Окончил он и, сев, с пытливым взором
Согласия он ждал иль возраженья,
Но, мысленно опасность обсуждая,
Молчали все в раздумии глубоком
И на лице читали друг у друга
Свой собственный невыразимый ужас.
Меж избранных героев, враждовавших
С самим Творцом, не вызвался никто,
Никто из них не изъявил согласья
Пуститься в путь опасный одиноко,
Покуда сам, над всеми возвышаясь
Сознанием великим превосходства,
Не произнес спокойно Сатана:
— Сыны Небес, Властители эфира,
Не знающие страха! Мы теперь
Повергнуты в смущенье не напрасно.
Тяжелый путь ведет из Ада к свету,
Тюрьма прочна, и девятью кругами
Из пламени мы здесь обведены.
Затворены врата из адаманта,
Но, если бы их кто и миновал —
Его сейчас объемлет Хаос Ночи
И дерзкого поглотит пасть её,
Грозя ему уничтоженьем полным.
А если той неведомой страны
Достигнет он — там ждет его опасность
И слабая надежда на спасенье.
Но своего престола, о, князья,
И царского величия и сана
Блестящего, соединенных с властью,
Я был бы не достоин, отступив
Пред тем, что вы сейчас постановили
Для общего величия и блага!
Приняв престол, могу ль я избегать
Опасностей: с моим высоким саном,
Как почести, не связаны ль они?
Чем выше Царь, тем больше выпадает
Тех и других всегда ему на долю.
Вы, несмотря на страшное паденье,
Грозой Небес, могучими бойцами
Остались вы! Живите здесь покуда,
И жизнь в Аду, когда возможно это,
Страданий гнет — старайтесь облегчить
И за Врагом недремлющим блюдите,
А я один перелечу чрез бездну,
Ища для всех спасения: никто
Не разделит со мною предприятья.
И с этими словами встал Монарх,
Предупредив разумно возраженья.
Боялся он, чтоб и вожди другие
Не вызвались, соперничая с ним,
На то, чего страшились так недавно,
И дешево приобрели ту славу,
Которую ценою дорогою
Он покупал. Но голос их Царя
Пугает их не менее, чем подвиг.
И вместе с ним все поднялися разом,
Производя подобный грому шум.
Склоняясь раболепно, прославляли
Они его, как равного Творцу,
Ценя его геройскую решимость —
Пожертвовать собою ради всех.
Так, пользуясь сном северного ветра,
Сбираются с вершин гористых тучи,
Закрыв собой смеющееся небо.
Угрюмая стихия устилает
Ковром снегов стемневшие луга
И ливнями их орошает щедро.
Но радостное солнце улыбнется
С закатом дня прощальными лучами —
И вновь поля мгновенно оживут,
И защебечут пташки, и стада
Блеянием веселым огласят
Цветущие пригорки и долины.
Стыд людям, стыд! Согласие царит
У демонов; лишь смертные одни
Живут всегда в раздоре меж собою,
На заповедь Господню не взирая,
Сражаются, враждуют, ненавидят,
Забыв о том, что адскими врагами
Окружены они и днем, и ночью.
Итак, совет окончился Стигийский.
Расходятся князья в порядке стройном
И посреди — их мощный Властелин,
Единственный противник грозный Неба,
Единственный над преисподней Царь.
И, пышностью своею подражая
Всевышнему, он сонмом окружен
Сверкающих, как пламя, серафимов,
С блестящими знаменами и страшным
Оружием… Повелевает он
При звуке труб решенье возвестить.
Немедленно четыре серафима
Во все четыре стороны летят.
И, с помощью звенящего металла,
Разносится по всем ущельям адским
Ликующая радостная весть,
И ей в ответ гремят восторга клики.
Надеждою надменною, но ложной
Ободрены, расходятся все духи
По разным сторонам, ища забвенья
И отдыха от беспокойных дум.
Как некогда на играх Олимпийских
Иль на полях Пифийских состязались —
Бессмертные и в беге, и в полете
Стараются друг друга превзойти.
Где — огненных коней они смиряют,
Где — словно вихрь, несутся в колесницах,
Иль строятся в блестящие дружины!
Так иногда являются в тумане
Видения, вещающие людям
О близости кровопролитных войн,
И кажется, как будто в облаках
Два полчища враждебных выступают…
Вот, первые ряды бойцов воздушных
Летят вперед с копьем на перевес,
А им вослед схватились легионы,
Смешалися, — и весь небесный свод
Огнем объять от края и до края.
Одни из них со злобою Тифонов
По воздуху несутся ураганом,
Круша утес, сворачивая горы
В безумии и потрясая Ад.
Так, одержав в Эхалии победу,
Но действие отравы ощутив,
Которою была его одежда
Пропитана — безумствовал Алкид[2]:
И сосны фессалийские с корнями
Он вырывал, и с Этны прямо в море
Эвбейское Лихаса сбросил он.
Из Духов те, что нравом были кротче,
Пристанище нашли в долине тихой
И ангельскими пели голосами
Под звуки арф о подвигах геройских
И горестном исходе их борьбы,
Повергшем их в неволю. Эти песни
Пристрастные звучали, тем не меней,
Гармонией волшебной, и, стихая,
Восторженно внимал им целый Ад.
Иные же беседу меж собою,
Сладчайшую, чем музыка, вели
(Мелодия пленяет только чувства,
Не более, а красноречье — душу).
О Промысле беседовали Духи,
Предвиденье и о свободе воли,
И о судьбе во-веки непреложной,
В уме своем отыскивая тщетно
Решение задач непостижимых.
И в мудрости суетно-философской
Все обсудить пыталися они:
Добро и зло, блаженство и погибель,
Бесчувствие и страсти, стыд и славу,
Но чарами речей заговорили
Они на миг страдания свои,
И их сердца, к надежде пробудясь
Несбыточной, терпением упорным,
Как панцирем тройным, вооружились.
Еще одни, составивши отряды,
Искать себе покойного приюта
Во все четыре стороны летят
Вдоль адских рек[3], а этих рек четыре,
И в огненное озеро несут
Они свои бушующие волны.
Река вражды и ненависти — Стикс,
Река тоски — печальный Ахерон,
Раскаянья и жалобы — Коцит
И ярости — Флегонт неукротимый.
Вдали от них, безмолвна и тиха,
Виднелася, как водный лабиринт,
Спокойная река забвенья — Лета.
И каждый, кто испил её воды,
Былое все мгновенно забывает:
И счастье, и горе, и себя.
За Летою пространство ледяное
Виднелося, где град лежит не тая
И кажется развалинами зданья.
Там вечные свирепствуют метели,
И все кругом покрыто льдом и снегом.
Здесь холод жгуч: пронизывая дрожью,
Он жжет огнем и вместе — леденит.
И Фурии с когтями злобных Гарпий[4]
Туда порой приносят осужденных
И с огненного ложа их бросают
На груды льдин, оттуда — снова в пламя.
Взад и вперед переплывая Лету,
В желаниях изнемогают люди
Достать себе хоть каплю дивной влаги,
Которая забвение дает.
Она близка, но сторожит ее
Зловещая Медуза[5], и вода
От смертных уст мгновенно убегает,
Как некогда — от бледных уст Тантала[6].
Дрожащие и бледные, постигнув
Все ужасы своей плачевной доли,
Блуждают там растерянные Духи
Среди долин и многих стран пустынных
По огненным и ледяным горам,
Меж пропастей, обрывов и болот,
Где смерть царит, в зловещем царстве царств,
Которое проклятьем создал Бог,
Где мертвое живет, и умирает
Живое все, и где сама природа
Извращена, чудовищ безобразных —
Горгон, Химер[7] одних на свет рождает.
Меж тем, Творца и человека враг,
Воспламенен желанием надменным,
Летит к вратам поспешно Сатана,
Крылом своим то бездну задевая,
То огненного свода им касаясь.
Так издали висящими в пространстве
Нам кажутся порою корабли,
Когда несет их ветер от границы
Бенгалии и острова Терната,
Откуда к нам привозят благовонья, —
Таким полет казался Сатаны.
Вот, наконец, видны пределы Ада
И триждытрехзатворные врата
Из меди, адаманта и железа.
Ограждены огнем, но, не сгорая,
Казались недоступными они.
По сторонам два призрака виднелись
Чудовищных. Один от головы
До пояса прекрасною женою
По виду был, но тело остальное,
Как у змеи — со смертоносным жалом,
Чешуйчатыми кольцами кончалось.
На поясе её держалась свора
Всех адских псов с церберовою[8] пастью,
Которые не уставали лаять,
И, если их пугало что-нибудь —
В утробу к ней опять они вползали,
Невидимо там продолжая лаять
И громко выть. Не так ужасна Сцилла,
Терзавшая когда-то мореходов
У берегов Тринакрии[9], иль ведьма,
Которая, почуяв кровь младенца,
В Лапландию к другим несется ведьмам
На пляску их, когда усталый месяц
Во тьме ночной от заклинаний гаснет.
Другое существо — когда возможно
Так называть бесформенное нечто,
Лишенное и членов, и суставов
И образа — на призрак походило.
Зловещее, как Ночь и темный Ад,
И злобное, как десять грозных Фурий[10],
Оно копьем ужасным потрясало,
И головы подобие венчалось
Подобием короны у него.
К чудовищу был близок Сатана, —
Тогда оно с не меньшей быстротой
К противнику навстречу устремилось,
И дрогнул Ад под тяжкою стопой.
Но Сатана на страшное виденье
Без ужаса взирает, с изумленьем.
Лишь Господа и Сына исключая,
Он ничего в созданье не страшился;
Презрительно своим окинув взором
Чудовище, он первый молвил так:
— Откуда ты и кто, проклятый призрак,
Дерзающий с уродливым и страшным
Твоим челом дорогу заграждать
Мне к тем вратам? Так знай же, у тебя
Просить на то не стану дозволенья
И триждытрехзатворные врата
Из меди, адаманта и железа
Ограждены огнем, но, не сгорая,
Казались недоступными они.
По сторонам два призрака виднелись
Чудовищных.
И сам пройду. Не медля удались
Иль за свое поплатишься безумье,
На опыте узнав, исчадье Ада,
Что значит бой с небесным светлым Духом!
Но, злобою пылая, отвечало
Чудовище: — Изменник, падший ангел,
Так это ты нарушил первый веру
И дивный мир, царивший в Небесах,
И треть сынов небесных против Бога
К восстанию преступному увлек,
За что и ты, и все они с тобою
Осуждены, отвергнутые Богом,
В страданиях томиться без конца?
Ты — достоянье Ада, причисляешь
Себя к небесным ангелам, дерзая
Произносить надменные слова
Там, где один царю я полновластно?
Да, здесь я — царь, твой царь и повелитель!
Назад, беглец! Вернись на место кары
И трепещи: бичом из скорпионов
Могу сейчас ускорить твой полет
Иль нанести тебе удар копьем.
Боль причинив и ужас небывалый.
Так говорил ужасный этот призрак
И в десять раз страшней и безобразней
При тех словах он сделался. Без страха,
Но гневом распаленный, Сатана
Стоял пред ним. Так грозная комета,
Затмив собой созвездье Змиеносца[11],
С волос своих на землю отряхает
Заразу и войну. Враги друг другу
Один удар смертельный нанести
Готовятся. Встречаются их взоры,
Похожие на тучи грозовые,
Когда они над Каспием висят,
Покуда вихрь сигналом не послужит
К зловещему их столкновенью в небе.
Так мощные противники стояли,
И силы их казалися равны:
Соперники такие лишь однажды
Встречаются. Готовилося нечто
Ужасное, и содрогнулся б Ад,
Но адская жена — полузмея,
Хранившая ключи от врат его,
Вдруг кинулась меж ними с диким воплем.
— На твоего единственного сына
Зачем, отец, ты руку поднимаешь?
И ты, о, сын, каким безумным гневом
Ты одержим, копье поднять решаясь
На своего родителя? Кого же
Ты слушаешь? Того, Кто восседает
На небесах, глумяся над рабом,
Явившимся орудием послушным
Той ярости, губительной для вас,
Которую зовет Он правосудьем.
Такая речь чудовище смирила
И женщине так молвил Сатана:
— Так странно все: и возглас твой, и речи,
Что и моя рука остановилась,
Хотя она не терпит замедленья,
Иначе я на деле б доказал,
На что она способна. Но сначала,
О, двойственного вида существо,
Хочу узнать, зачем при первой встрече
Меня отцом своим ты называешь,
А призрак тот — рожденным мною сыном?
Я никогда не знал тебя, не видел
Я ничего гнуснее вас двоих.
И адская привратница сказала:
— Ужель меня ты позабыть успел,
И я кажусь уродливою ныне
В глазах твоих? А как была прекрасна
Я в Небесах! Когда злоумышлял
Ты на Творца в собранье серафимов,
Союзников твоих, внезапно был
Ты поражен мучительною болью.
Глаза твои померкли и сознанья
Лишился ты, но пламенем горело
Чело твое, и с левой стороны
Раскрылося оно. Во всеоружье,
Подобная богине, на тебя
Похожая, сияя красотою,
Явилась я из головы твоей.
Все воинство Небесное смутилось,
И в ужасе сначала отвернулись
Все от меня, назвав меня грехом.
Но чарами прельстила я своими
И тех, что мне всего враждебней были.
Во мне свое подобье созерцая,
Ты сам ко мне любовью воспылал,
И втайне мы делили наслажденье.
Я зачала, и бремя становилось
Все тяжелей в утробе у меня.
Меж тем, война на Небе возгорелась
И победил (могло ль иначе быть?)
Всесильный Враг. Низвержена со всеми
Была и я. Тогда же был вручен
Мне этот ключ, причем повелевалось
Держать врата все время на затворе,
Дабы никто, покуда не открою,
Не мог пройти. Задумчиво сидела
Я здесь одна, пока в моей утробе,
Расширенной теперь неимоверно,
Где плод любви твоей носила я,
Движений я не ощутила странных,
Чудовищных мучений родовых, —
И гнусный плод, зачатие твое,
Не вырвался из чрева моего
С неслыханною силой! От страданий
И ужаса переродилась сразу
Вся нижняя часть тела у меня,
Меж тем как он, рожденный мною враг,
Копьем своим зловещим потрясал,
Губящим все, к чему ни прикоснется.
Бежала я, воскликнув громко: Смерть!
И дрогнул Ад, услышав это имя.
И пронеслось по всем ущельям: Смерть!
Бежала я, и он — вослед за мною,
Воспламенен безумным сладострастьем.
И, наконец, настигнув мать свою,
Он сжал меня в объятиях преступных, —
И гнусного насилия плодом
Явилася чудовищ этих свора,
Которые, не умолкая, лают
Вокруг меня. Я зачинаю их
И их на свет рождаю ежечасно,
И нет конца мучениям моим!
Когда хотят, они в мою утробу
Вползают вновь и внутренности гложут,
Служащие им пищей, а потом
Вновь из неё обратно выползают,
Внушая мне непобедимый ужас.
Спокойствия и мира я не знаю,
И злая Смерть, всегда передо мною
Сидящая, мой сын и лютый враг,
Иной себе не находя добычи,
Еще сильней чудовищ разжигает.
Он вскоре бы пожрал и мать свою,
Когда б не знал, что с гибелью моею
Погибнет сам. Велением судьбы
Я для него отравой горькой стану.
Но я тебя, отец, предупреждаю:
С оружием небесного закала —
Ты все же стрел страшися смертоносных;
Неуязвим пред ними лишь Всевышний.
Окончила она, и хитрый Враг
Ей с нежностью ответил: — Дочь моя,
Когда меня родителем своим
Ты признаешь и сына представляешь
Прекрасного — залог тех наслаждений,
Которые вкушали мы с тобой,
Тех радостей, которые с печалью
Глубокою я вспоминаю, — знай,
Я не врагом пришел сюда: являюсь
Я для того, чтоб вас освободить,
А с вами — всех со мною павших Духов,
Которые сражались за права
Законные. Уполномочен ими,
Я жертвую собою для других;
Один ищу в бездонной глубине
И пустоте пространства беспредельной
Я новый мир, блаженное жилище,
Преддверие Небес, где обитают
Те существа, что созданы Творцом,
И, может быть, займут жилище наше
На Небесах. Покуда поместил
Он их вдали, боясь раздоров новых
Но правдой ли окажется все это,
Иль тайна здесь скрывается иная —
Узнаю я. Не медля, возвратясь,
Тебя и Смерть переселю отсюда
Я в чудный край, где на крылах незримо
Вы будете в эфире чистом реять,
Наполненном цветов благоуханьем
И где себе найдете много пищи:
Там будет все добычею для вас.
Он замолчал. Возликовали оба,
И Смерть лицо искривила в улыбку
От радости, что пищею обильной
Ей голод свой удастся утолить.
И мать её так молвила отцу:
— От бездны ключ по праву я храню,
Так повелел когда-то Всемогущий
И грозные врата из адаманта
Он воспретил во-веки открывать.
Их Смерть копьем победным охраняет,
И смертных власть бессильна перед ней.
Но разве я должна повиноваться
Велениям Того, Кто, ненавидя,
Поверг меня в неизмеримый Тартар,
Где должность ненавистную нести я
Обязана, томясь в мученьях лютых!
Ты — мой отец, создатель мой! Кому же,
Как не тебе, могу повиноваться?
Ты в новый мир, где счастье и свет,
Перенесешь меня к блаженной жизни
И радости богов, где одесную
Я от тебя воссяду, как должно
Возлюбленной и дочери твоей, —
И, в неге сладострастной утопая,
Где царствовать я буду без конца.
Тут с пояса зловещий адский ключ
Она сняла — орудье наших бедствий,
И, за собой змеиный хвост влача,
Приблизилась и подняла засов,
Что без неё не сдвинуло бы с места
Все сонмище Стигийское. В замке
Немедленно пружины повернулись;
Затворы из железа и гранита
Упали в миг, и адские врата,
Загрохотав на петлях, распахнулись.
Как будто гром потряс собой Эреб[12].
Она могла открыть их, но опять
Их затворить была она не в силах,
И адские врата стояли настежь.
Дружина вся в порядке боевом
С обозами и конницей прошла бы
Свободно в них; из их широкой пасти
Клубился дым и рдеющее пламя.
Внезапно тут открылись Сатане
И призракам обоим тайны бездн,
Тот океан безмолвия и мрака,
Глубокий, беспредельный, необъятный,
Где все — размер и время, и пространство
Теряются, где — прадеды природы —
Ночь древняя и Хаос воцарились
И держатся лишь силой беспорядка.
Здесь с холодом воюет жгучий жар,
И первенство оспаривает влажность
У сухости, и атомы — зачатки
Материи, все выдвигают в бой.
И тот на миг одерживает верх,
К чьей стороне их более пристало;
Судья же всех раздоров этих — Хаос,
Решеньями своими поселяет
Еще сильней меж ними беспорядок,
Благодаря которому царит
С ним наряду судья верховный — Случай.
У бездны той, утробы всей природы,
А, может быть, и будущей могилы,
Где суши нет, и воздуха, и моря,
А лишь одно брожение зачатков,
Которые бы враждовали вечно,
Когда бы их к созданию миров
Зиждитель Всемогущий не назначил, —
У бездны той задумчиво стоял
Перед своим полетом Сатана,
И дикие грохочущие звуки,
Вещавшие, казалось, разрушенье,
Неслись к нему. Когда сравнить возможно
Великое с ничтожным, то не так
Свирепствует Беллона[13], разрушая
Орудьями своими укрепленья,
И менее ужасен был бы шум,
Когда бы свод обрушился небесный
И сдвинули с её устоев землю
Мятежные стихии. Наконец,
Подобные громадным парусам,
Сверкающие крылья распустив,
Могучий Враг от почвы отделился.
Как бы несом на облачном престоле,
Он пролетел громадное пространство,
Но тучи вдруг рассыпались под ним
И в пустоте повис он. На крылах
Напрасно он пытается подняться:
На десять тысяч стадий в глубину
Он падает и падал бы доселе,
Когда бы взрыв пылающей селитры
Из огненной летевшей мимо тучи
На столько же его не поднял кверху.
Но вихрь угас в болотистой трясине.
При помощи своих широких крыл
И крепких ног, на топкой этой почве
Старается удерживаться он,
Пуская в ход и парус, и весло.
Преследуя чрез горы и болота
Похитивших богатство Аримаспов[14],
Так им вослед летит крылатый Гриф[15].
И Сатана по топям и стремнинам,
Среди стихий разреженных и плотных,
Преследует намеченный им путь.
Он крыльями, ногами, головою,
Всем существом вперед стремится смело,
Плывет, ползет, ныряеть и летит.
Вдруг дикие он слышит голоса
И смутный гул, несущийся из мрака,
И он туда летит неустрашимо,
Дабы узнать у Духа этих бездн
Кратчайший путь из тьмы к пределам света,
И Хаоса престол его очам
Является. Над пропастью раскинут
Шатер его, с ним рядом восседает
Царица Ночь в своей одежде темной,
Древнейшая из всех созданий Бога.
Поблизости видны Гадес и Оркус[16],
Демогоргон, чье имя так ужасно,
А далее — и все тысячеустны:
Молва и Случай, Распря и Мятеж.
Им Сатана отважно молвит: — Духи!
Владыки бездн глубоких — Ночь и Хаос!
Я не стремлюсь, проникнув ваши тайны,
Нарушить их; не соглядатай я.
Случайно я забрел сюда в пустыню
Затем, что путь мой к свету через ваши
Обширные владения лежит.
Один во тьме туда ищу дорогу,
Где царство тьмы граничит с Небесами;
Оттуда есть неподалеку край,
Отторгнутый у вас Владыкой Неба.
К нему, прошу, мне укажите путь.
Не малою за то награда будет:
Врага узнав, я первобытный мрак
Там водворю и знамя древней Ночи.
Плоды побед я предоставлю вам
И для себя оставлю только мщенье.
И Сатане, в лице переменясь,
И голосом нетвердым и дрожащим
Сказал Анарх маститый: — Чужестранец,
Мне ведом ты — над Ангелами вождь,
С Царем Небес недавно воевавший,
Хотя в борьбе и побежденный Им.
Все видел я и слышал. Сонмы Духов
Низвергнуться бесшумно не могли
В пучину тьмы, объятую испугом
При виде их паденья. Безграничны
Смятение и разрушенье были.
Разверзлися небесные врата,
И многие мильоны легионов
Вас кинулись преследовать. Владений,
Которые с трудом я охраняю,
Граница здесь. Опасность им грозит
От ваших войн. Сначала занял место
Громадное темница ваша — Ад;
Недавно же, с той стороны Небес,
Где страшное паденье совершилось,
На золотых цепях над государством
Моим повис и новый мир — Земля.
И если ты к нему направил путь —
Он недалек, опасностей же много.
Иди, спеши! Опустошенье, гибель,
Смятение всегда желанны мне.
Он замолчал, и, радуясь тому,
Что цель его достигнута, понесся
С удвоенною силой Сатана.
И огненной подобно пирамиде
Среди стихий враждебных пролагает
Дорогу он. Нависшие утесы
Не так в пути грозили Аргонавтам[17],
И не с таким усильем пробирался
Меж Сциллой и Харибдою[18] Улисс.
Но только что он миновал опасность
И соблазнить успел он человека —
Произошла не медля перемена.
Со Смертью Грех, которым Небеса
Дозволили последовать за ним,
Широкую дорогу проложили,
И прочный мост, чудовищной длины,
Над бездною был ими переброшен
От мрачного Эреба до орбиты
Земного шара. Этою дорогой
Взад и вперед свободно ходят Духи,
Дабы карать и соблазнять людей.
Лишь те из нас от них ограждены,
Кого хранит особенная милость
Всевышнего и ангелов Его.
Но вот и он — священный проблеск Света!
От стен небесных в недра темной Ночи
Проникло вдруг мерцание зари.
Здесь началось природы царство. Хаос
Бежит пред ней, как побежденный враг,
Лишившийся последних укреплений.
Теперь лететь не трудно Сатане,
И по волнам, смирившимся при слабом
Мерцании, легко несется он
Так бурею разбитый и лишенный
Снастей корабль спешит укрыться в гавань.
На широко развернутых крылах
В пространстве он парит полувоздушном
И горние уж видит Небеса.
Так далеко раскинулося Небо,
Всем существом вперед стремится смело,
Плывет, ползет, ныряет и летит.
Что Сатана определить не может:
Квадратное иль круглое оно.
И видит он опаловые башни.
Сапфирные зубцы высоких стен,
Все чудеса своей былой отчизны!
И новый мир он вскоре открывает.
Повешенный на золотых цепях
Он кажется ему звездою малой,
Блистающей с луною наряду.
И к той стране, исполнен жаждой мести,
Проклятие с собою принося,
Стремится Дух, проклятьем заклейменный.