Потерянный рай (Мильтон; Чюмина)/Книга первая
| ← Оглавленіе | Потерянный рай — Книга первая | Книга вторая → |
- Википроекты
В книге первой кратко рассказывается содержание всей поэмы, начиная с грехопадения Человека, ставшего причиной изгнания его из Рая, который служил ему жилищем. Далее повествуется о главной причине грехопадения, т. е. о Сатане, явившемся в образе змия, который еще задолго до сотворения видимого мира вместе со своими приверженцами возмутился против Творца вселенной, за что и был свергнут с небес в преисподнюю. Затем следует описание самого Диавола и его ангелов в Аду, который до сотворения мира находился в бездне тьмы, или первобытного хаоса. Пораженные Божьим гневом, и сам Диавол, и приверженцы его лежат на берегу горящего пламенем озера. Пробудившись от тяжелого сна, Сатана подзывает к себе своего главного помощника и с ним говорит и советуется о своем позорном положении вдали от света и Небес. Затем Сатана поднимает все свое полчище. Количество его неисчислимо. Соратники Сатаны строятся в боевые ряды, причем главнейшим начальникам их присваиваются имена Ханаанских и прочих идолов. Сатана обращается к своему полчищу со словами утешения и выражает надежду вновь завоевать Небо, открыть новый мир, обещает появление новых творений, которые будут созданы во исполнение пророчеств и преданий о Небе. По словам многих древних патриархов, ангелы были уже созданы далеко до сотворения вселенной. Чтобы выяснить правдивость и сущность преданий, Сатана предлагает обсудить дело на общем совете. Полчище приверженцев соглашается с предложением начальника. Появляется дворец Сатаны, Пандемониум, в котором собираются на совет старейшие военачальники.
ПОВЕДАЙ нам, божественная Муза,
О первом ослушанье человека
И дерева запретного плоде,
Смертельный вкус которого принес
На землю смерть и все страданья наши.
Мы светлый Рай утратили, покуда,
Спасая мир, из смертных Величайший
Нам не вернул блаженное жилище.
И не тобой ли, Муза, на вершине
Таинственной Хорива[1] иль Синая
Священного был Пастырь вдохновлен,
Поведавший избранникам впервые
О том, как мир из хаоса восстал?
Иль, может быть, с Сионскими холмами
Тебе милей источник Силоамский[2]
Где чудеса Господни совершались?
Тогда тебя оттуда призываю
На помощь я к моей отважной песне,
Которая превыше Геликона[3]
Поднимется, стремяся к высотам,
Досель стиху и прозе недоступным.
Наитием Ты вразуми меня,
О, Дух Святой! Великолепным храмам
Ты чистые сердца̀ предпочитаешь,
Ты ведаешь начало мирозданья;
Над пропастью бездонною парил,
Как голубь, Ты на крыльях распростертых
И даровал пучине плодородье.
Молю Тебя: все темное во мне
Ты просвети, все низкое возвысь
И укрепи мой дух, дабы достойно
Я справился с задачею высокой,
И смертному я дал уразуметь
Величие и благость Провиденья
И оправдал Всевышнего пути.
Поведай мне, во первых — для тебя
Открыто все и даже область Ада —
Поведай мне: осыпанных дарами
Создателя, властителя вселенной,
Что побудить могло Адама с Евой
От Господа отпасть и преступить
Единственный запрет Его? Кто первый
Их соблазнил на гнусное восстанье?
Коварный Змий! Пылая адской злобой
И завистью, праматерь нашу Еву
Он обольстил, когда в своей гордыне
Низвергнут был с небесной высоты
Он вместе с сонмом ангелов мятежных.
Возвыситься он думал над Властями
Небесными с их помощью и даже
Сравняться он надеялся с Всевышним.
Так в небесах на Царство и Престол
Господние войною нечестивой
Он поднялся. Но тщетною попытка
Его была, и пламенем объят,
Низвергнутый десницей всемогущей,
Летел стремглав из светлого эфира
Он в темную бездонную пучину,
Где вечные мученья ожидали
Дерзнувшего на Господа восстать
С оружием: в цепях из адаманта
Томящийся, в огне неугасимом
Он должен был терзаться! Девять раз
Для смертного сменились день и ночь, —
А он лежал с дружиною своей
Преступною в пылающей пучине,
Погибший, побежденный, но бесстрашный.
Но худшие мученья предстояли
Виновному: сознание блаженства
Погибшего и скорби бесконечной.
С отчаяньем блуждает взор зловещий,
Но гордостью исполнен непреклонной
И злобою непримиримой он.
Так далеко, как может взор бессмертных
Обозревать — он видит лишь пространства
Ужасные и дикие, тюрьму,
Которая обведена вокруг
Пылающим горнилом. Это пламя
Не разгоняет сумрака; при нём
Лишь явственней являются картины
Отчаянья и скорби, та обитель
Уныния, где отдыха и мира
Не ведают, куда самой надежде,
Которая присуща всем на свете,
Нет доступа, — юдоль ужасных мук
И пламени питаемого серой,
Которая горит и не сгорает.
Вот каково зловещее жилище,
Назначенное правосудьем Неба
Мятежникам, томящимся во тьме.
От Господа они на век пространством
Отделены, превосходящим трижды
Пространство то, которым отделен
От полюса планеты нашей центр.
Как разнится жилище это с тем,
Откуда их изгнало правосудье!
Добычей волн и огненного вихря
Друзей своих увидел Сатана.
Вблизи него терзался Вельзевул[4],
Впоследствии известный в Палестине.
В былые дни всех ближе он стоял
Могуществом и дерзостью вины
К Врагу Небес. И, смело прерывая
Молчание, так молвил Сатана[5]:
— Ужели ты — тот самый Дух? В паденье
Как мало ты походишь на того,
Кто затмевал сияньем лучезарным
Блестящих херувимов мириады!
Союзниками в славном предприятье
Мы сделались, и общие надежды,
Желания соединяли нас,
Как ныне нас с тобой соединяют
Крушение и общая погибель.
Ты видишь ли, в какую глубину
И с высоты низвергнуты какой
Мы страшною грозою Божья гнева?
Кто знал всю мощь оружия Его?
И все ж — хотя б Державный Победитель
На худшие мученья нас обрек —
Раскаянью останусь чуждым я.
Пускай мой блеск наружный изменился,
Но в твердости моей, в негодованье,
Которые подвигли на борьбу
Меня с Творцом, — не изменился я.
Восставшие в количестве несметном,
Вооружась, ко мне примкнули Духи,
Которые, Его верховной власти
Владычество мое предпочитая,
Вступили в бой среди равнин небесных,
Поколебав Всевышнего престол.
Что из того, что мы побеждены?
По-прежнему непобедимы воля
С обдуманною жаждою отмщенья
И ненависть бесстрашная, и дух,
Не знающий во-веки примиренья.
Нет, никогда могуществу Творца
Мы торжества такого не доставим.
Склонясь пред Ним, о милости молить,
Боготворить Того, кто столь недавно
За власть Свою пред нами трепетал —
Бесчестием считал бы это я
Позорнейшим, чем самое паденье!
Велением судеб, начало наше
И естество божественное вечно.
Оружием, как прежде, мы владеем,
А опытом богаче стали мы
И с большею надеждой на успех,
При помощи коварства или силы,
Поднимемся войной непримиримой
Мы на Врага Великого, который
Теперь, Свою победу торжествуя,
Один царит, как деспот, в небесах.
Стараяся хвастливыми речами
Отчаянье глубокое прикрыть,
Так говорил отступник, падший Ангел,
И отвечал ему союзник смелый:
— О, Князь и Вождь! Владыка многих царств
Несметные дружины херувимов
Водивший в бой! Не ведающий страха,
Ты трепетать заставил пред собой
Царя Небес, желая испытать,
Чем держится владычество Его
Верховное: судьбы предначертаньем
Иль силою и случаем? Увы!
С безжалостною ясностью я вижу
Последствия ужасного событья.
В падении своем и пораженье
Утратили мы Небо, наши сонмы
Низвергнуты, осуждены на гибель,
Насколько ей подвержено бывает
Божественное наше естество.
Бессмертный дух не знает пораженья —
Хотя померкла слава, и блаженство
Поглощено отчаянья пучиной.
Но Победитель Всемогущий наш
Низвергнутый десницей всемогущей,
Летел стремглав из светлого эфира
Он в темную бездонную пучину.
(Его назвать иначе не могу я
С тех пор, как нас он в битве победил),
Быть может, Он, руководяся гневом,
Оставил нам и мужество, и силы
Лишь для того, чтоб вечно мы страдали?
Иль, может быть, как пленники Его,
Осуждены трудиться в недрах Ада
Мы в пламени и быть Его гонцами
Послушными во мраке преисподней?
На что же нам бессмертия венец,
Когда конца страданиям не будет?
И так ему ответил Сатана:
— В страданиях, о, падший херувим,
Среди труда, всего ужасней — слабость.
Узнай одно: добру служить не будем
Мы никогда; единым наслажденьем
Осталось нам повсюду сеять зло,
Наперекор Его высокой воле.
И, если бы Всевышний пожелал
Извлечь из зла когда-нибудь добро —
Препятствовать мы этому должны,
В самом добре отыскивая вечно
Источник зла. Преуспевая в том,
Расстраивать и отклонять от цели
Возможно нам Его предначертанья.
Разгневанный и мощный Победитель
Свершителей возмездья отозвал
К вратам Небес. Ты видишь: серный град,
Ниспосланный вослед нам, не бичует
Нас более, улегся он в волнах,
Принявших нас в пылающее лоно.
И, молнией багровой окрыленный,
Ужасный гром, все стрелы истощив,
Затих теперь в пространстве беспредельном.
Воспользуемся случаем, который
Доставлен нам Врага пренебреженьем
Иль злобою, на время утоленной.
Ты видишь там печальную долину,
Пустынную и дикую, обитель
Страдания? Она озарена
Лишь отблеском, унынье наводящим,
Мерцающего пламени. Туда
Мы вырвемся из огненной пучины
И отдохнем, когда возможен отдых.
Рассеянные рати созовем
Мы на совет туда же и решим,
Как действовать противнику во вред
И как, урон жестокий возмещая,
С несчастьем бороться и в надежде
Вновь почерпнуть утраченные силы
Иль в глубине отчаянья — решимость.
Так Сатана собрату говорил.
Он голову приподнял над волной,
Глаза его кругом метали искры,
И, на волнах покоясь распростертый
Во всю свою длину и ширину,
Величиной казался он подобен
Сынам Земли, тем сказочным Титанам[6],
Которые на Зевса восставали, —
Иль грозному Пифону-Бриарею,
Что погребен близ Тарса в подземелье.
Но более всего Левиафану[7],
Громаднейшему из морских чудовищ,
Подобен был надменный Сатана.
Порой — гласят преданья мореходов —
Среди морей норвежских увидав
И островом чудовище сочтя,
Во тьме ночной бросает смело кормчий
В чешуйчатую спину якорь свой
И, близ него укрывшися от ветра,
Желанного рассвета ожидает.
Так, распростерт во всю длину свою,
Прикованный к пылающей пучине,
Дух Зла лежал. Без воли Провиденья
Он головы не мог бы приподнять.
Но Небеса злоумышленьям черным
Полнейшую свободу даровали,
Дабы, свои умножа преступленья,
Проклятию подвергся Сатана,
Терзаяся при виде милосердья
И благости Господней к человеку,
Которого он ввел во искушенье
И соблазнил, — но этим он навлек
Лишь на себя тройную меру бедствий,
Возмездия сурового и гнева.
Тут Сатана во весь гигантский рост
Поднявшийся из озера, восстал.
И, обращая книзу языки,
Похожие на острие — огонь,
По сторонам отхлынув, раздался,
Образовав ужасную долину —
По воздуху, который надавляет
Он тяжестью своею, Сатана
Летит к земле на крыльях распростертых.
Но можно ли назвать землею место,
Горящее огнем сухим и твердым,
Как озеро — расплавленным огнем?
Цвет той земли напоминал Пелора[8]
Растерзанного склоны в ту минуту,
Когда от них подземной бури силой
Отторгнута громадная скала.
Еще она напоминала Этну,
Когда гора, вся пламенем дыша,
Огонь и дым, и лаву извергает.
Такой земли коснулся, попирая
Ее стопой проклятой, Сатана,
А с ним — его союзник, похваляясь,
Что собственною силой, как богам —
Не волею верховною Небес —
Стигийских[9] волн избегнуть удалось им.
— И этот воздух, почва и страна
Заменят нам Небесную обитель,
И этот мрак — сияние Небес?!. —
В отчаянье вскричал Архангел падший. —
Да будет так! Когда превосходящий
Могуществом, но разумом нам равный,
Теперь царит всевластно Победитель,
Чем далее мы будем от Него —
Тем лучше нам! Простите же, Небес
Счастливые долины, где блаженство
Живет во век! Привет тебе, привет,
Подземный мир и адская пучина!
Прими и ты Владыку своего.
С собою дух он вносит непреклонный,
Которого не властны изменить
Ни времени течение, ни место.
В самом себе живет бессмертный дух,
Поднявшийся, из озера восстал.
Внутри себя создать из ада небо
Способен он и небо — сделать адом.
Где буду я — не все ли мне равно?
Чем я ни стань — я все же буду ниже
Того, Кто Сам возвысился над нами,
Благодаря громам Своим. Свободней
Мы будем здесь, откуда не изгонит
Всевышний нас. Владычество свое
Здесь утвердим, и более достойно —
Царить в Аду, чем быт слугою в Небе.
Но почему ж собратий по несчастью
На озере забвенья оставляем
Томиться мы? Скорее призовем
Их разделить приют наш злополучный
И, силы вновь соединив свои,
Испробуем, нельзя ль отвоевать
Чего-нибудь у Неба и возможно ль
Нам что-нибудь утратить в преисподней?
И Сатане ответил Вельзевул:
— Великий Вождь блистательных дружин,
Которые Один лишь Всемогущий
Мог победить. Пускай раздастся голос
Могучий твой, будивший в них надежду,
В сражении одушевлявший их,
Когда кругом опасность угрожала.
Пускай они услышат этот голос,
Зовущий их на приступ — и они,
Падением с высот неизмеримых
Поражены и ввержены в огонь,
Вернутся вновь к сознанью и воспрянут
С удвоенной отвагой для борьбы.
Едва успел ответить Вельзевул
Как Сатана направился к пучине.
За плечи он откинул закаленный
В эфире щит. Громадный этот щит
Напоминал блестящую луну,
Чей светлый диск в оптические стекла
Разглядывал с Фьезольской высоты
Тосканский муж ученый Галилей[10],
Старавшийся на шаре испещренном
Найти следы иных земель и гор.
По глыбам раскаленным Сатана
Шел далее нетвердыми шагами,
И посохом копье ему служило.
Пред тем копьем — длиннейшая из сосен
Норвегии, что срублена на мачту
Громаднейшего в мире корабля,
Казалась бы тростинкою ничтожной.
Давно ль стопой воздушной своею
Он попирал небесную лазурь?
И как теперь и смрад, и духоту
Под огненными сводами жестоко
Он чувствовал, — но все ж, превозмогая
Страдание, достигнул, наконец,
Он берега пылающей пучины.
Остановясь, воззвал он к легионам.
То были тени ангелов былых,
Рассеяны, кругом они лежали,
Как желтые осенние листы,
Которые в дубрав Этрурийской
Под куполом ветвей её собой
Усыпали источник в Валломброзе[11].
Так густо моря Черного прибрежье
Собой тростник поломанный покрыл,
Когда своим дыханьем Орион[12]
Вдруг взволновал пучину, потопив
С мемфисскою дружиной Бузириса[13],
Который обитателей Гессема[14]
Преследовал безжалостно. И те
Взирали с безопасных берегов
На мертвые тела и колесницы
Разбитые. Так, озеро усеяв,
Сподвижники лежали Сатаны,
И, поражен зловещей переменой,
Он голосом воскликнул громовым,
Раздавшимся в глубоких недрах Ада:
— Властители могучие, князья
И воины! Вы были лучшим цветом
Теперь для вас утраченных, а прежде —
Родных Небес. Возможно ли бессмертным
Подобному унынью предаваться?
Иль, может быть, от подвигов своих
Вы здесь нашли себе отдохновенье,
Как будто бы среди долины райской
Покояся? Быть может, наконец,
Вы поклялись воздать Ему хвалу;
Повергшися пред Тем, Кто победил?
А Он, с высот смотря на серафимов
И херувимов, побежденных Им,
В унынии лежащих меж обломков
Оружия, растерзанных знамен —
Увидев их в уничиженье полном,
Пошлет Свои крылатые дружины
За нами вслед. И те растопчут нас
Иль с помощью перунов пригвоздят
Нас силою на дне пучины грозной!
Восстаньте же не медля, пробудитесь, —
Иль падшими останьтесь на-всегда!
Услыша зов Вождя их, на крылах,
Воспрянули они, подобно стражам,
Застигнутым вождем во время сна,
Которые, смущенно озираясь,
Стараются придти в себя. Мучений
Они своих пока не сознавали,
Но голос Сатаны оцепененье
Рассеял вмиг: покорные призыву,
Воспрянули бесчисленные сонмы.
Не так ли в день, зловещий для Египта,
Единый взмах могучего жезла
В пророческой деснице Моисея
Призвал собой с востока саранчу,
Которая, подобно черной туче,
Повисла вдруг над царством фараонов?
Не менее бесчисленными были
И Духи зла, под сводом преисподней
Парившие в огне, который их
Со всех сторон охватывал. Но, вот,
Простер копье великий их Султан —
И плавно все мгновенно опустились
На серу отверделую, заняв
Равнину всю своей громадной массой.
Такой толпы и север многолюдный
Не извергал доселе из своих
Морозных недр, когда сыны его,
Рейн иль Дунай широкий перейдя,
Подобные реке, от Гибралтара
И до степей Ливийских разливались.
Воспрянули они, подобно стражам,
Застигнутым вождем во время сна…
Собравшихся дружин и легионов
Начальники и смелые вожди
Спешат туда, где ждет их Полководец.
Красой своей, с которой не сравниться
Красе людей — они богоподобны
И царского исполнены величья.
Престолы их в Господнем царстве были;
Но в записях небесных уничтожил
Всевышний след мятежных их имен.
Впоследствии, испытывая смертных,
Когда Господь дозволил этим Духам
Явиться в мир, внося с собой соблазны
Греховные — тогда потомки Евы
Им нарекли другие имена.
И большинство людей они склонили
Обманами к забвению Творца,
Создателя живущих, образ Бога
Незримого в животных воплотив,
Украшенных богато, и которых
Обрядами торжественными чтили.
Так демоны, явяся божествами,
Известными с тех пор вселенной стали
Под именем языческих кумиров.
Их имена поведай мне, о, Муза!
Стряхнувши сон, от огненного ложа
Кто первым, кто последним поднялся
На зов Вождя? К нему поодиночке
И сообразно сану своему,
Приблизились главнейшие, — меж тем
Как прочие остались в отдаленье.
Из Духов те явилися вождями,
Что, вырвавшись впоследствии из Ада
Для поисков добычи на земле,
Осмелились себе воздвигнуть храмы
С Господнею святыней наряду,
Оспаривая царство Еговы,
Сидящего меж светлых херувимов
И правящего миром с высоты
Сионских гор, среди раскатов грома.
Кумиры их порою воздвигались
В святилище Господнем, и служенье
Кощунственным обрядом осквернялось:
С сиянием дерзал бороться мрак.
Приблизился Молох[15] ужасный первым.
Зловещий бог, обрызган кровью жертв
И горькими родителей слезами.
Младенцев крик, кидаемых в огонь
Безжалостному идолу в угоду,
Литавров звон собою заглушал,
Но матери отчаянно рыдали.
Он богом был для аммонитян в Раббе,
Среди равнин болотистых и влажных;
В Аргобе[16] и Васане до пределов
Далекого Арнона[17]. Не решась
Довольствоваться этим, совратил
Он сердце Соломоново, и царь
Воздвиг ему кумирню против храма
Господнего на высоте горы,
Которая горой позора стала,
И дивная Енномская долина
Тофетом[18], иль Геенной нареклась,
Прообразом являясь преисподней.
Вторым к Вождю приблизился Хамос[19],
Внушавший страх сынам Моава, чтимый
Повсюду от Арфара до Нававы,
В пустынях Авирона, в Гезебоне,
В Хоронаиме и в Сеонских царствах,
И далее, в полях цветущих Сивмы,
Поросших виноградною лозой,
И в Элеале, до пределов моря
Асфальтского[20]. Под именем Фегора,
Израильтян, бегущих из Египта,
В Ситтиме[21] он позорно развратил
И тем навлек на них Господню кару.
Отсюда сладострастные пиры
Распространил он до горы Соблазна,
Кровавому Молоху посвященной.
Царили там злодейство и разврат,
Покуда царь Иосия богов
Языческих не свергнул в бездну Ада.
За ним вослед явилось двое Духов,
Которые от берегов Евфрата
До волн реки, Египет разделившей
И Сирию, царили над страной,
Под именем Ваала и Астарты[22].
Не связаны телесной оболочкой,
Преобразясь, принять свободны Духи,
Чье естество так чисто и легко,
И мужеский, и женский пол, а также
Принять зараз и оба эти пола.
Но, в образе каком бы ни явились
Нам Духи зла, — в телесном иль бесплотном,
В сияющем иль темном, — приводит
Они легко умеют в исполненье
Все замыслы, в сердцах рождая наших
И ненависть, и пылкую любовь.
Для них не раз Израиля сыны,
Создателя и храм Его покинув,
Склонялися пред идолами теми,
Которые богов изображали.
И головы, к позорным поклоненьям
Привычные, склонялись так же низко
В сражении перед мечом врага.
Со свитою явился Астареф.
Чело его блестящий полумесяц
Венчал собой. Его финикияне
Астартою, Царицей неба, звали,
И к ней неслись полночною порой
Сидонских дев мольбы и песнопенья.
Ей воспевал хваленья и Сион,
Где на горе Обиды возвышался
Богини храм, царем женолюбивым
Поставленный, царем с великим сердцем,
Который, тем не менее, поддавшись
Прекраснейших язычниц обольщенью,
Познал и сам их мерзостных богов.
Четвертым был сирийский бог Таммуз[23].
Преданию согласно, ежегодно
Стекалася толпа сирийских дев,
И в знойный день они в любовных песнях
Оплакивали раненого бога.
Смотревшие, как тихий Адонис
Несет свои пурпуровые волны
От скал родных к морям далеким, девы
Считали их окрашенными кровью
И духи зла под сводом преисподней,
Парившие в огне…
Прекрасного Таммуза. Эта сказка
Любовная воспламеняла их.
Езекииль, когда ему в виденье
Открыл Господь нечестье чад Иуды,
Увидел их, пороку сладострастья
Предавшихся безумно. За Таммузом
Тот следовал, кто плакал непритворно,
Когда его звероподобный идол,
С отбитыми руками и главой,
Был в капище повержен Маккавеем
И посрамил приверженцев своих.
Чудовище морское — назывался
Дагоном он, и был на половину
Он человек, на половину — рыба,
Что не мешало городу Азоту
Возвесть ему великолепный храм.
И по всему прибрежью Палестины,
И Аскалон, и Гафа, вся страна
До крайнего предела Аккарона
И Газы — все дрожало перед ним.
Риммон[24] за ним последовал. Ему
Служил Дамаск убежишем прекрасным
И берега Авана и Фарфара —
Прозрачных рек. На дом Господень также
Он восставал. Утратив Наамана[25],
Страдавшего проказою, взамен
Он завладел Ахазом слабоумным.
И этот царь, его же побеждавший,
Разрушил храм Господень, и Риммону
Он капище воздвигнуть повелел,
Где приносил кумиру всесожженье.
За ним толпою следовали Духи,
Которые звалися Озирисом[26],
Изидою и Горусом в Египте,
И силою своих волшебных чар
Жрецов его смутили для того,
Чтоб в образе зверином воплотили
Они своих блуждающих богов.
Не избежал заразы и Израиль,
Когда тельца златого на Хориве
Соорудил. А беззаконный царь
В таком грехе и дважды провинился,
Когда вола откормленного он
И в Дане, и в Вефиле уподобил
Создателю вселенной — Егове,
Который, в ночь пройдя Египет весь,
Одним Своим ударом сокрушил
Всехь первенцев и всех богов блеющих.
Последним шел ужасный Велиал[27],
Порочнейший из падших херувимов;
Из преданности самому пороку,
Ему служил усердно он. Кумирен
Не строили ему, и не дымился
Пред ним алтарь, но кто скорей его
Мог проникать в святилище Господне
И осквернять Господни алтари?
Священникам безбожие внушая,
Так совратил он Илии детей,
Наполнивших своим развратом буйным
Господень дом. В палатах и дворцах
Он царствовал, в роскошных городах,
Где громкий гул распутства и насилья
Жестокого несется к небесам,
Над башнями высокими поднявшись.
Сыны его на улицах стемневших,
Упившися бесстыдством и вином,
Бесчинствуют. Такими лицезрели
Их улицы Содомские и та
Глухая ночь в далеком Гаваоне,
Когда его гостеприимный кров,
Гнуснейшего насилья избегая,
Пожертвовал левитовой женой.
Главнейшими являлись эти Духи
По власти и значенью. Остальных
Перечислять мне было б слишком долго,
Хотя они прославились далеко
Под именем Ионии богов,
Детей Земли и Неба[28]. Первородным
Из этих чад могучий был Титан,
Оставивший громадное потомство.
Но первенства лишил его Сатурн,
Которому за это отплатил
Его же сын, родившийся от Реи —
Сильнейший Зевс, который воцарился
При помощи захвата. Эти боги
Известны были в Иде и на Крите,
Оттуда же на снеговой Олимп
Переселясь, в пространстве среднем Неба
Они престол воздвигли свой. В Додоне
И на скале Дельфийской до границ
Дорической земли распространились
Те божества, когда один из них
За Кельтику к далеким островам,
Чрез волны Адриатики бежал
В Гесперию с Сатурном престарелым.
Так Сатане предстали сонмы Духов.
Во взоре их опущенном и влажном
Сверкнул огонь, когда они узрели
Не впавшего в отчаянье Вождя,
Самих себя — покуда не погибших
И в гибели! На миг зарделся краской
Лик Сатаны, но с гордостью обычной
Надменными словами и которым,
Быть может, сам не верил он в душе,
Рассеял он их страх и опасенья
И мужество в них новое вдохнул.
При громе труб один из херувимов
Азариил, по росту исполин,
Гордясь такою честью, развернул
Блистающее царственное знамя.
И, вот, оно, по ветру развеваясь,
Как метеор, блеснуло в вышине
Каменьями и золотом червонным,
Которые собою украшали
Трофеи серафимов и гербы.
Меж тем, в ответ на трубы и литавры,
Гремевшие все время не смолкая,
Отозвались дружины бранным кличем,
Потрясшим Ад и ужас поселившим
Там, где царят Ночь древняя и Хаос.
Один лишь миг — и копья, словно лес,
Вдруг выросли и десять тысяч стягов
Взвились во тьме, блиставшие цветами
Восточными, — а шлемы и щиты
Сплотилися громадною стеною.
И, правильной фалангой развернувшись,
Все воинство вдруг двинулось вперед.
Под звуки флейт дорических и нежных
Пастушеских свирелей, — эти звуки
Возвышенной отвагой вдохновляли
Могущественных древности героев,
Не злобою одушевляя их,
Но мужеством спокойным, заставлявшим
Их предпочесть позору отступленья
И бегству — смерть. Гармонии полны,
Тоску и страх у смертных и бессмертных
Они собой победно изгоняли.
Дышавшие решимостью и силой,
Шли ангелы мятежные безмолвно
Под звуки флейт, мелодией своей
Смягчавших путь по раскаленной почве.
Но, вот, они остановились, — грозен
Сверкающий оружьем длинный фронт!
И, воинам подобно поседелым,
Все ждут они покорно приказаний
Великого Вождя.
И Сатана,
Окинув их обычно острым взором,
Любуяся их стройными рядами,
Их обликом и свойственной богам
Прекрасною и гордою осанкой.
Он мысленно подвел дружинам счет
И гордостью безмерной был охвачен
В сознании своей великой силы.
Во всей земле, от сотворенья мира,
Еще такой дружины не сбиралось,
Которая в сравненье с этим войском
Подобною пигмеям[29] не была б,
Воюющим со стаей журавлиной.
С несметною дружиной Сатаны
Другая рать сравниться не могла,
Хотя бы в ней к Флегрийским[30] великанам
Герои Фив и даже Илиона
С богами их примкнули; все герои
И рыцари Бретани, Армореи,
Сидевшие у круглого Стола
Артурова[31]; все воины: от мавров
До христиан, бессмертие стяжавших
В сражениях своих при Аспрамонте,
Марокко, Монтальбане и Дамаске;
Все грозные Бизерта уроженцы,
Которые, из Африки явясь,
Среди полей Фонтарабийских Карла
Великого и с перами его
В сражении отчаянном разбили.
Так, воинство земное без сравненья
Превосходя, явилась эта рать,
Покорная призыву Полководца.
Осанкою и ростом исполинским,
Как башня, он над всеми возвышался.
И не вполне свой блеск первоначальный
Утратил он: в падении своем
Остался он Архангелом. Порою
Так без лучей проглядывает солнце,
Взошедшее сквозь утренний туман.
А иногда, за месяцем укрывшись,
Оно в часы затменья озаряет
Зловещим полусветом половину
Земного шара, в трепет приводя
Правителей, которые считают
Явление такое предвещаньем
Опасностей. И так же, омраченный,
Еще блистал меж всеми гордый Ангел.
Пусть молнии избороздили лик,
Печать тоски ланиты омрачила
Поблекшие, но очи под бровями
Нависшими отвагою горели,
Гордынею и жаждою отмщенья.
В глазах его суровых промелькнул,
Однако, луч невольный состраданья.
И совесть в нём проснулася, при виде
Сообщников вины его ужасной,
Вернее — жертв, утративших блаженство
И вечному страданью обреченных
Из-за него. Но и в померкшей славе
Они верны осталися ему.
Так, молнией опалены небесной,
По-прежнему незыблемо стоят
С вершиной обгорелою сосна
И гордый дуб на тлеющей земле.
Он сделал знак, что хочет говорить.
Вокруг него и полководцев главных,
Образовав из крыльев полукруг,
Сомкнулися ряды бойцов. И трижды
Заговорить пытался Сатана
И, вопреки своей гордыне, трижды
От жгучих слез, какими могут плакать
Лишь ангелы, не мог он воздержаться.
Среди глубоких вздохов, наконец,
Он произнес:
— О, мириады Духов,
Блистающих бессмертием! О, Силы,
Которые один лишь Всемогущий
Мог победить! И даже с Ним борьба
Бесславною для нас не оказалась,
Хотя исход её несчастлив был,
Свидетельством чему — и это место,
И перемена страшная! Но кто
Из глубины премудрости прошедшей
И будущей, — кто мог предугадать,
Чтоб мы — богов соединенных силы —
Подверглися когда-либо урону
Подобному? И кто же не поверит,
Что и в своем паденье легионы —
С изгнанием которых опустел
Чертог Небес — победно не восстанут
И силою не завоюют вновь
Утраченную светлую отчизну?
В свидетели я воинство беру
Небесное: моя ли нерешимость
Иль робкий дух явилися причиной
Крушения великих упований?
Но Тот, Кого зовут Царем Небес,
Незыблемо до той поры на троне
Сидел Своем, который опирался
На древние обычаи и славу.
Он царственным величьем поражал,
Но мы Его могущества не знали,
И это нас, подвигнув на попытку
Опасную, собою погубило.
Зато теперь мы знаем мощь Его
И собственную силу. Ни страшиться,
Ни вызывать мы не должны Его,
И лучшее для нас: трудяся втайне,
При помощи лукавства и обмана,
Достичь того, чего не властны были
Мы силой взять. Пускай же через нас
Узнает Он, что силою одною
Победу одержавший побеждает
В борьбе врагов своих на половину.
Явиться могут новые миры.
Давно уже гласит преданье в Небе,
Что новую планету населит
Избранное Самим Всевышним племя,
Которое с сынами наравне
Небесными возлюбит Он. Туда-то
Мы вторгнемся. Не могут эта бездна
И этот мрак тюрьмою для бессмертных
Надолго быть. В совете сообща
Мы зрело все обдумаем; на мир
Надежды нет: к покорности не склонен
Никто из нас, — итак, война на-веки,
Открытая иль тайная война!
Окончил он, — и сразу миллионы
Сверкающих мечей взвилися вверх
И целый Ад сияньем озарили,
А громкий звон оружья о щиты
Был вызовом Всевышнему и Небу.
Там высилась гора неподалеку.
Огонь и дым вершина извергала,
Поверхность же её была покрыта
Блестящею корою, под которой
Скрывалася богатая руда.
И, вот, туда, подобно пионерам,
Которые, при помощи лопат
И заступов, возводят укрепленья
Для княжеского стана, поспешил
Туда отряд с Маммоном[32] во главе.
И в Небесах всех низменнее духом
Считался он: и мысль его и взоры,
Поглощены богатствами Небес,
Где золото ногами попиралось,
Охотнее всего стремились долу, —
Не к дивному блаженству созерцанья
И ангельским видениям! Он первый
Людей своим примером научил
Искать в утробе матери-земли
Сокровищ тех, которым было б лучше
Покоиться на-веки.
Вскоре Духи
Маммоновы зияющую рану
В груди горы открыли беспощадно
И золотые ребра извлекли.
Дивиться ли, что золота отчизной
Был темный Ад, благоприятной почвой
Явившийся для гибельного яда?
Склоняяся пред бренным и земным,
Всем чудесам Мемфиса, Вавилона,
Дивитесь вы. Но памятники эти —
Славнейшие могущества, искусства —
Как все они бледнеют наряду
С созданьями отверженников Неба!
И с легкостью какою в час один
Сооружают демонские силы
То, для чего потребовались людям
Тяжелый труд и целые века.
Во множество больших плавильных горнов
Из озера по жилам проведенным
Текли потоки жидкого огня.
Из демонов одни кидали глыбы,
Другие же, искусно отделяя
Породы их, металлы расплавляли,
А третьи отливать спешили их
И вылеплять в указанные формы.
И золото кипящее текло,
Все впадины собою наполняя;
Так дуновенье ветра, пробежав
Извилинами всех органных труб,
Из глубины выходит чистым звуком.
Как легкий пар, явилось из земли,
Под сладостную музыку и пенье,
Похожее на храм чудесный — зданье,
С пилястрами и множеством колонн
Дорических, венчанных архитравой
Из золота. Его карнизы, фризы —
Украшены фигурною резьбой,
А купол быль из золота резного.
Ни Вавилон, ни пышный Алькаир,
Ни гордая Ассирия с Египтом —
Что в роскоши друг с другом состязались —
Не возвели таких палат и храмов
Блистательных для Бела с Сераписом,
Которые могли б равняться с этим.
И стройная громада, вознесясь,
Осталася незыблемой. Из бронзы
Отлитые ворота распахнулись —
И внутренность дворца открылась взору.
Под куполом, держася волшебством,
Питаемые Нефтью и Асфальтом,
Светильники и факелы, как звезды,
Сиявшие, струили волны света.
И храмина наполнилась толпой
Восторженной, работу восхвалявшей
И зодчего. Дворцы для скиптроносных
Архангелов сооружал он в Небе,
Где Царь Его Верховный поручил
Правленье им над младшими чинами
Небесными. Искусный этот зодчий
Прославился в Элладде в старину;
В Авзонии звался он Мульцибером[33],
И люди там предание сложили,
Что сброшенный разгневавшимся Зевсом
Через зубцы хрустальные летел
Он целый день с восхода до заката
И на Лемнос Эгейский он звездою
Падучею скатился с высоты.
Но смертные ошиблись. Мульцибер
Задолго пал — с архангелами вместе
Мятежными: вниз головою с Неба
Он сброшен был с своими мастерами
Затем, чтоб стать строителем в Аду.
Меж тем, везде крылатые герольды
При звуках труб провозгласили громко,
Что в дивный Пандемониум — столицу
Державного Вождя и всех его
Сановников, должны собраться Духи
И там держать торжественный совет.
Немедленно из каждого отряда
Достойнейших избрали, и они
Явилися в сопровожденье тысяч.
Несметною наполнились толпой
Все портики, в особенности зала
При звуках труб провозгласили громко,
Что в дивный Пандемониум, столицу
Державного Вождя и всех его
Сановников, должны собраться духи…
Громадная, похожая на поле
Закрытое, где смелые бойцы
В присутствии султана вызывали
Цвет рыцарей языческий на бой.
И на земле кишели сонмы Духов,
И в воздухе, который рассекали
Со свистом их развернутые крылья.
Когда вступает солнце в круг Тельца —
Так вешнею порою меж цветами
Росистыми пчелиный юный рой
С жужжанием над ульями кружится
Иль на доске, лоснящейся от воска,
Преддверием к их крепости служащей,
Беседуют слетевшиеся пчелы
О важных государственных делах.
Так, с той поры, как подан был сигнал,
Воздушные кишели легионы.
О, чудеса! Громадностью своей
Превысившие всех земных гигантов —
Пигмеями они мгновенно стали
И скучилися все в пространстве тесном,
Подобные породе горных карлов
Из Индии иль чародеям-эльфам,
Собравшимся в дубраве, у ручья.
Там путнику случается порою
Их увидать иль грезятся ему
При месяце задумчивом и бледном
Веселые их игры и забавы, —
И слух его гармонией пленен,
А сердце в нём от страха замирает.
Так, сделавшись пигмеями, гиганты
Среди дворца свободно разместились.
А в глубине все высшие чины
Бесплотных сил, не изменяя вида,
В кругу своем совет держали тайный.
И тысячи таких полубогов
На золотых седалищах воссели.
На миг один молчанье воцарилось,
Но вслед затем послышалось воззванье,
И так совет великий начался.