Покаяние (Алмазов)/ДО
I.
Надъ Римомъ и міромъ всевластно царилъ
Державнѣйшій царь Ѳеодосій:
Византію съ Римомъ оііъ снова сплотилъ
Въ одномъ безпредѣльномъ колоссѣ.
Онъ царствовалъ мудро. Спокоенъ въ бѣдахъ,
И кротокъ въ пылу совѣщаній,
Онъ былъ неусыпенъ въ державныхъ трудахъ
И страшенъ былъ на полѣ брани.
Онъ поднялъ и властью своей осѣнилъ
Попранные въ прахѣ законы,
И древнюю доблесть, и силу, и пылъ
Вдохнулъ онъ въ свои легіоны;
И мощной рукою одинъ удержалъ
Паденье всемірной державы, —
И ярко и пышно при немъ возсіялъ
Закатъ ея гаснущей славы.
Но труденъ и тягостенъ подвигъ царевъ.
Кто въ силахъ, подъ бременемъ власти,
Средь распрей гражданскихъ и бранныхъ трудовъ,
Средь хитрыхъ навѣтовъ корыстныхъ льстецовъ,
Бороться съ порывами страсти?
Въ далекой Солуни безумной толпой
Часть черни на власти возстала,
И звѣрски начальника стражи градской,
Любимца царя, растерзала.
Намѣстникъ солунскій на судъ не призвалъ
Виновныхъ, но въ тайномъ доносѣ
Про бунтъ и убійство въ Миланъ написалъ,
Гдѣ съ царственнымъ домомъ своимъ пребывалъ
И съ сонмомъ вельможъ Ѳеодосій.
И яростнымъ гнѣвомъ монархъ воспылалъ,
И быстро въ пылу изступленья
Дрожащей отъ гнѣва рукой начерталъ
Воинскимъ властямъ повелѣнье —
Чтобъ въ городъ мятежный немедля послать
Трибуна съ отборной дружиной,
Всѣхъ жителей именемъ царскимъ созвать,
И всѣхъ истребить до едина.
II.
Шумитъ и ликуетъ въ Солуни народъ —
Всѣмъ радость повѣдалъ глашатый:
«Царь новыя игры народу даетъ
И всѣхъ безъ изъятья на праздникъ зоветъ:
Всѣ гости — бѣднякъ и богатый.»
Отъ хижинъ убогихъ до гордыхъ палатъ
Ликуетъ весь городъ сердцами:
Одѣлися жены въ свой новый нарядъ,
Украсились дѣвы цвѣтами,
Прервались работы, и тяжбы, и судъ,
Торговая площадь пустѣетъ,
И съ криками дѣти изъ школы бѣгутъ,
И рабъ забываетъ неволю и грудъ,
И старецъ душой молодѣетъ.
И за городъ хлынулъ солунскій народъ,
Подобно отливу морскому,
И съ шумомъ рванувшись изъ тѣсныхъ воротъ,
Потекъ по пути къ гипподрому.
И зрителей жадныхъ несмѣтной толпой
Наполнилось древнее зданье;
Явился намѣстникъ, знакъ подалъ рукой,
И вмигъ началось средь арены большой
Коней быстроногихъ ристанье.
Помчалися кони, несутся, летятъ,
Мелькаютъ наѣздниковъ лица,
Блеститъ и мелькаетъ ихъ яркій нарядъ,
Роскошныя сбруи блестятъ и звенятъ,
Блестятъ и гремятъ колесницы.
И носятся кони: на гривахъ кипитъ
И брыжжетъ горячая пѣна
И прыгаютъ искры отъ быстрыхъ копытъ,
И мѣрно и глухо подъ ними звучитъ
И стонетъ протяжно арена.
Любуется все въ упоеньи нѣмомъ,
Всѣ взоромъ слѣдятъ за конями,
И въ дѣтскомъ веселіи весь гипподромъ
Слился во едино очами.
Шумятъ одобренья какъ бурный потокъ.
Ристателямъ смѣлымъ заранѣ
Побѣдную пальму, дары иль вѣнокъ
Ужь вслухъ предрекаютъ граждане,
И судятъ и бьются они объ закладъ
И въ споръ межь собою вступаютъ,
Чьи рѣзвые кони впередъ долетятъ,
И съ трепетомъ сердца за ними слѣдятъ
И мысленно съ ними летаютъ.
Ужь кони свершаютъ послѣдній свой кругъ
И громче грохочетъ арена,
Тревожнѣе бьются сердца всѣхъ... и вдругъ
Раздалися вопли, оружія стукъ,
И крики: «мы гибнемъ, измѣна!»
Всѣ вмигъ оглянулись въ испугѣ назадъ:
Всѣ заняты входы войсками.
Врывается въ циркъ за отрядомъ отрядъ,
И путь разсѣкаетъ мечами;
Повсюду смятенье, отчаянный страхъ,
Всѣ съ крикомъ другъ къ другу тѣснятся,
Сверкаетъ оружье, вздымается прахъ,
И плаваютъ трупы въ кровавыхъ волнахъ,
И трупы на трупы валятся.
И тщетны угрозы, рыданья, мольбы.
Безсильны отпоръ и боренье;
Все, старцы и дѣвы, граждане, рабы —
Все — жертва свирѣпаго мщенья.
Напрасно за жизнь драгоцѣнныхъ дѣтей
Несчастныя матери молятъ.
Лобзаютъ колѣна своихъ палачей:
Не слышатъ убійцы ихъ жаркихъ рѣчей.
Все рубятъ и топчутъ и колютъ.
Скамьи и арену и ложи кругомъ,
И мраморныхъ лѣстницъ уступы,
Балконы, перила и весь гипподромъ
Покрыли кровавые трупы.
Солунь опустѣла, бродили по ней
Лишь хилые старцы въ печали,
Да малыя дѣти своихъ матерей
Напрасно въ слезахъ призывали..
III.
На стогнахъ народъ весь миланскій стоялъ;
Былъ праздникъ великій Успенья,
И царь православный въ сей день пожелалъ
Святое принять причащенье.
И самъ литургію былъ долженъ свершать
Епископъ миланскій Амвросій,
И тайныхъ небесныхъ даровъ благодать
Въ соборѣ отъ мужа святаго принять
Сподобиться мнилъ Ѳеодосій.
Осыпавъ обильно монарху весь путь
Вѣтвями древесъ и цвѣтами,
На царскій торжественный поѣздъ взглянуть
Тѣснились Миланцы толпами.
И ждали всѣ долго въ молчаньи — и вотъ
Вдругъ съ шумомъ народъ встрепенулся,
Отъ царскихъ палатъ до соборныхъ воротъ
Какъ яркая лента торжественный ходъ
Блестя и віясь потянулся.
И стройной громадою, всѣхъ впереди.
Сомкнувшись густыми рядами,
Бряцая доспѣхомъ, блистая въ мѣди,
Прошли легіоны съ орлами.
За ними, красуясь на статныхъ коняхъ,
Попарно, въ одеждѣ парчевой,
Всѣ въ златѣ, сребрѣ, въ самоцвѣтныхъ камняхъ.
Сановники, слуги царевы,
И стржи его въ драгоцѣнной бронѣ
Тянулись златой вереницей.
И вот вслѣдъ за ними на бѣломъ конѣ
Въ алмазномъ вѣнцѣ, въ багряницѣ,
Какъ ясное солнце за свѣтлой зарей,
Самъ царь наконецъ показался,
И радостный кликъ, какъ раскатъ громовой,
По волнамъ народнымъ промчался.
И звонъ колокольный сильнѣй зазвучалъ,
Вѣщая царя приближенье
И въ сонмѣ ереевъ на паперть предсталъ
Епископъ во всемъ облаченьи.
Подъѣхалъ весь поѣздъ къ соборнымъ вратамъ,
Съ коней своихъ всадники сходятъ,
И вслѣдъ за царемъ по восточнымъ коврамъ
На паперть высокую всходятъ.
И царь богомольный, склонившись главой,
Обычаю церкви послушный,
Подходитъ къ владыкѣ съ простертой рукой,
Да знаменьемъ крестнымъ епископъ святой
Его осѣнитъ благодушно.
Но въ ужасѣ быстро предъ нимъ отступилъ
Святитель и, взоромъ сверкая,
«Отыди, убійца, отъ насъ», возгласилъ,
«Ты душу злодйствомъ свою осквернилъ
Какъ Иродъ невинныхъ карая!
И ты дерзновенный помыслилъ предстать
Предъ жертвенникъ храма святаго,
Чтобъ страшныхъ божественныхъ тайнъ воспринять
Средь кроткаго стада Христова.
Какъ примешь ты тѣло честное Христа
Десницей, въ крови орошенной?
Какъ крови Господней коснутся уста,
Изрекшія судъ изступленный?
Я властью мнѣ данной рѣшить и вязать
Отъ церкви тебя отлучаю,
Престану въ молитвахъ тебя поминать
И входъ тебѣ въ храмъ возбраняю».
— Владыко святой, такъ монархъ возразилъ
Въ слезахъ и великомъ смущеньи,
И Царь-Псалмопѣвецъ убійство свершилъ,
Но Богъ милосердый его не лишилъ
Святой благодати прощенья.
Епископъ въ отвѣтъ: «Ты умѣлъ подражать
Давиду царю въ злодѣяньи
Умѣй же какъ онъ со смиреньемъ принять
Тяжелый вѣнецъ покаянья.
И денно и нощно молитву твори
И въ мысляхъ своихъ и устами.
Покорностью царственный духъ свой смири,
И грѣшное тѣло постомъ изнури,
И сердце очисти слезами!
Тогда-то въ предверіи церкви святой,
Моля у прохожихъ прощенья,
Измученный, плачущій, блѣдный, босой,
Въ толпѣ аріанъ съ непокрытой главой,
Предстанешь ты здѣсь въ униженьи,
Да въ очью узритъ въ униженьи твоемъ
Народъ твой и съ нимъ всѣ языки,
Что царь всемогущій съ послѣднимъ рабомъ
Равны передъ вѣчнымъ незримымъ судомъ,
Всевышняго міра Владыки».
Такъ, гнѣвомъ великимъ исполнясь, вѣщалъ
Царю всенародно святитель,
И грознымъ упрекамъ смиренно внималъ
Могучій вселенной властитель.
Потупилъ онъ взоры, поникнулъ челомъ,
И сжалося горестно сердце,
И ужасъ объялъ, какъ предъ страшнымъ судомъ,
Безстрашную грудь самодержца.
Онъ сбросилъ порфиру, снялъ царскій вѣнецъ
И робкой, смиренной стопою
Чрезъ шумные стогны въ свой пышный дворецъ
Побрелъ съ непокрытой главою.
Какъ чудомъ небеснымъ народъ пораженъ
Молился и плакалъ въ печали,
И въ злобѣ безсильной подъ вопли и стонъ
Межъ тѣмъ царедворцы роптали,
И шумно надменной и дерзкой толпой
Епископа всѣ обступили,
И ссылкой, и казнью, и вѣчной тюрьмой,
И пыткой грозя, говорили:
«Что сдѣлалъ ты, дерзкій безумецъ? Какъ могъ
Царю нанести оскорбленье,
Откуда пришелъ ты нежданный пророкъ,
Кто властью тебя непонятной облекъ
Царямъ изрекать отлученье?
Ты пастырь, служитель простой алтаря,
Онъ вождь нашъ, всѣмъ міромъ избранный,
Тебѣ ли вступаться въ дѣянья царя.
Совѣтникъ, учитель незванный?
Скажи, какъ дерзнулъ ты въ безумствѣ своемъ,
Права преступивъ гражданина,
Предъ войскомъ, народомъ и цѣлымъ дворомъ
Судить и карать властелина?
Что станется съ войскомъ, что скажетъ народъ.
Въ комъ будетъ къ властямъ уваженье,
Когда самъ святитель примѣръ подаетъ
Къ лицу вѣнценосца презрѣнья?
Опомнись, безумный, бѣги ты къ царю,
Моли всенародно прощенья,
А часъ вожделѣнный еще не насталъ
Съ главы его снять отлученье.
Пускай меня кесарь на плаху пошлетъ,
По стогнамъ народомъ кипящимъ
Пойду со смиреньемъ, — да узритъ народъ
Покорность властямъ предержащимъ.
Но знайте: ни плаха, ни тяжесть цѣпей,
Ни пытки ужасной мученье
Не въсилахъ исторгнуть изъ груди моей
Монарху грѣховъ отпущенье.
Пусть срокъ покаянья и плача пройдетъ,
И тяжкое бремя проклятья
Съ души, обновленной слезами, спадетъ,
И церковь, какъ матерь, его призоветъ
Въ простертыя нѣжно объятья.
IV.
И срокъ покаянья влачился какъ вѣкъ,
И девять прошло полнолуній
Со дня, какъ властитель во гнѣвѣ изрекъ
Погибель мятежной Солуни.
Былъ праздникъ, но съ скорбью великой въ сердцахъ
Тотъ праздникъ встрѣчали въ Миланѣ:
Съ душой сокрушенной, въ печали, въ слезахъ.
Толпились на стогнахъ граждане.
Съ лицомъ изнуреннымъ суровымъ постомъ,
Босой и полуобнаженный,
Потупивши взоры свои со стыдомъ,
Какъ сынъ расточитель въ отеческій домъ,
Шелъ грозный властитель вселенной
Принесть покаянье предъ храмомъ святымъ,
Смиренья высокаго полный.
И съ плачемъ и воплемъ великимъ за мимъ
Стремились народныя волны.
Слезами и скорбью дѣляся съ толпой
Какъ съ нѣжной семьею своею,
Дошелъ онъ до церкви, и съ жаркой мольбой
Во прахъ распростерся предъ нею,
И въ прахъ вмѣстѣ съ нимъ передъ церковью палъ
Народъ весь и билъ себя въ перси,
И вслѣдъ за монархомъ къ владыкѣ взывалъ:
«Я грѣшникъ великій, спасенья взалкалъ,
Отверзи мнѣ двери, отверзи!”
И двери отверзлись. Какъ гость неземной,
Святитель изъ храма явился:
Ликъ мужа честнаго любовью святой
И радостью горней свѣтился.
Онъ поднялъ монарха десницей своей
Изъ праха съ слезой умиленья,
При радостномъ звонѣ миланскихъ церквей
И клира торжественномъ пѣньи.
И тайною силой небесныхъ даровъ
Рабъ Божій монархъ укрѣпился,
И церкви вселенской подъ отческій кровъ
Онъ въ паству Христа возвратился.
И снова, съ главой, осѣненной вѣнцомъ,
При радостномъ кликѣ народномъ,
Бодръ духомъ и сердцемъ и свѣтелъ лицомъ
Потекъ по ликующимъ стогнамъ.
И съ онаго дня архипастырь съ царемъ,
Сдружась неразрывно сердцами,
Дѣлились по братски досугомъ, трудомъ
И думъ величавыхъ плодами.
Епископъ божественнымъ словомъ любви
И силой отеческой власти
Смирялъ у монарха въ кипучей крови
И гнѣва порывы и страсти.
И царь, осѣненъ благодатью святой,
Весь духомъ любви просвѣтился,
И въ блескѣ иномъ съ обновленной душой
Прекрасенъ онъ міру явился,
И сталъ милосердъ и къ народамъ своимъ
И варваровъ къ полчищамъ дикимъ.
Епископъ былъ церковью признанъ святымъ,
А царь Ѳеодосій судомъ вѣковымъ
Потомства былъ признанъ Великимъ.