А часъ вожделѣнный еще не насталъ
Съ главы его снять отлученье.
Пускай меня кесарь на плаху пошлетъ,
По стогнамъ народомъ кипящимъ
Пойду со смиреньемъ, — да узритъ народъ
Покорность властямъ предержащимъ.
Но знайте: ни плаха, ни тяжесть цѣпей,
Ни пытки ужасной мученье
Не въсилахъ исторгнуть изъ груди моей
Монарху грѣховъ отпущенье.
Пусть срокъ покаянья и плача пройдетъ,
И тяжкое бремя проклятья
Съ души, обновленной слезами, спадетъ,
И церковь, какъ матерь, его призоветъ
Въ простертыя нѣжно объятья.
IV.
И срокъ покаянья влачился какъ вѣкъ,
И девять прошло полнолуній
Со дня, какъ властитель во гнѣвѣ изрекъ
Погибель мятежной Солуни.
Былъ праздникъ, но съ скорбью великой въ сердцахъ
Тотъ праздникъ встрѣчали въ Миланѣ:
Съ душой сокрушенной, въ печали, въ слезахъ.
Толпились на стогнахъ граждане.
А час вожделенный еще не настал
С главы его снять отлученье.
Пускай меня кесарь на плаху пошлет,
По стогнам народом кипящим
Пойду со смиреньем, — да узрит народ
Покорность властям предержащим.
Но знайте: ни плаха, ни тяжесть цепей,
Ни пытки ужасной мученье
Не в силах исторгнуть из груди моей
Монарху грехов отпущенье.
Пусть срок покаянья и плача пройдет,
И тяжкое бремя проклятья
С души, обновленной слезами, спадет,
И церковь, как матерь, его призовет
В простертые нежно объятья.
IV
И срок покаянья влачился как век,
И девять прошло полнолуний
Со дня, как властитель во гневе изрек
Погибель мятежной Солуни.
Был праздник, но с скорбью великой в сердцах
Тот праздник встречали в Милане:
С душой сокрушенной, в печали, в слезах.
Толпились на стогнах граждане.
