Мы говоримъ, но мы не знаемъ,
Что̀ есть воистину любовь.
Но если ты овѣянъ раемъ,
Свое блаженство славословь.
5 И если взятъ ты поцѣлуемъ,
Что вотъ поетъ въ твоей мечтѣ,
Ликуй,—мы всѣ свѣтло ликуемъ,
Скользя на призрачной чертѣ.
И та черта вдвойнѣ прекрасна, 10 Затѣмъ, что таетъ, чуть представъ.
Весна—пожаръ, душа—всевластна,
Красивы зори въ морѣ травъ.
2.
Помню я, въ моей счастливой дѣтской
Пѣла птичка, не синичка, канареечка.
Я простой мальченка былъ, не свѣтскій,
Былъ звѣренкомъ, у звѣренка есть лазеечка.
5 Я смотрѣлъ на лучъ на половицѣ,
Какъ въ окнѣ онъ по-иному паутинится,
Какъ лампадка теплится въ божницѣ,
Какъ въ углу ручной мой ежъ лежитъ, щетинится.
Цѣлый міръ мнѣ—малая кроватка, 10 Я зажмурюсь—свѣтъ въ глазахъ играетъ красками,
Пляшутъ искры, все во мнѣ загадка,
Каждый шорохъ шепчетъ тайну, манитъ сказками.
Тамъ въ саду жужжать не перестанутъ,
Точно струны, шмель тяжелый, пчелы съ осами. 15 Въ кладезь вѣчный миги эти канутъ,
Мѣсяцъ страсти встанетъ красный надъ утесами.
Правятъ міромъ страшныя Старухи,
И давно ужь не звенитъ мнѣ канареечка.
Но любилъ я такъ—какъ любятъ духи, 20 Ахъ ты, птичка солнцеличка, златофеечка!
3.
Тринадцать лѣтъ! Тринадцать лѣтъ! Ужели это много?
Звучитъ напѣвъ, играетъ свѣтъ.
Узнать любовь въ тринадцать лѣтъ! 5 Скажите, ради Бога.
Тринадцать лѣтъ! Тринадцать лѣтъ! Ужели это мало?
Вѣдь вдвое—жизнь, когда—поэтъ,
И вдвое—мысль, и вдвое—свѣтъ, 10 И пѣнье крови—ало.
Товарищъ разъ пришелъ хмельной, И не одинъ, а съ нею.
Ее оставилъ онъ со мной,
Уйдя, зажегъ весну весной, 15 И вотъ я пламенѣю.
Но кто-жь та странная была, Кого я обнялъ сладко?
Она была какъ мысль свѣтла,
Хоть прямо съ улицы пришла, 20 Гулящая солдатка.
Но вотъ, хоть мной утраченъ счетъ Всѣхъ дрогнувшихъ со мною,
Все-жь стихъ мой вѣрный воспоетъ
Того, съ кѣмъ первый пилъ я медъ, 25 Кто далъ припасть мнѣ къ зною.
О, страхъ и сладость—вдругъ упасть Съ горы крутой, робѣя!
Восторгъ—впервые вѣдать страсть,
И цѣльнымъ быть, и быть какъ часть, 30 Тѣснѣй, еще тѣснѣе!
Достоинъ любящій—вѣнца, И воленъ соколенокъ.
И съ нѣжной блѣдностью лица
Она шептала безъ конца:— 35 „Мой милый! Мой миленокъ!“
Тринадцать лѣтъ! Тринадцать лѣтъ! Мы въ это время дѣти.
Но вотъ, чтобъ вѣдать этотъ свѣтъ,
Готовъ я встрѣтить пытку бѣдъ 40 Тринадцати столѣтій!
4.
Я узналъ твой тонкій очеркъ въ дни плѣнительные,—
Дни Іюня, мгла расцвѣта нѣжной рощи и сердецъ,— Въ наши Сѣверные сумерки медлительные,
Я любилъ тебя, былъ юный, обожалъ, и былъ пѣвецъ.
5 Кѣмъ была ты, чѣмъ была ты, чаровательница?
Тонкой дѣвушкой невинной, и блудницею ночей? Что ты пѣла? Что ты смѣла, пламедательница?
Поцѣлуй въ твоемъ былъ взорѣ, поцѣлуй горячій, чей?
Вешній лѣсъ, еще застывшій, живъ подснѣжниками, 10 Снѣгъ растаетъ, съ днища праховъ пламя выброситъ цвѣты. Намъ Судьба въ любви велѣла быть мятежниками.
Гдѣ бы ты мнѣ ни явилась, счастье можешь дать лишь ты.
Я издревле плавалъ въ безднахъ за сокровищами,
Уплывавшими въ мечтанье, въ посмѣянье кораблю. 15 Слава, смѣлый, путь избравшій—быть съ чудовищами!
Слава тайнѣ всѣхъ созвѣздій! Слава той, кого люблю!
5.
Лишь между скалъ живетъ орелъ свободный,
Онъ долженъ быть свирѣпъ и одинокъ.
Но почему ревнивецъ благородный
Убилъ любовь, чтобъ, сокративъ свой срокъ, 5 Явивши міру ликъ страстей и стона,
Ножомъ убить себя? О, Дездемона!
Пусть мнѣ о томъ разскажетъ стебелекъ.
А если нѣтъ,—пускай разскажетъ Этна!
Падетъ въ солому искра незамѣтно, 10 Рубиномъ заиграетъ огонекъ,
Сгорятъ дома, пылаетъ вся столица,
Что строилъ милліонъ прилежныхъ рукъ,
И, въ заревѣ, все—шабашъ, рдяны лица,
Тысячелѣтье—лишь напрасный звукъ, 15 Строительство людей—лишь тѣнь, зарница.
Есть въ Книгѣ книгъ завѣтная страница,
Прочти,—стрѣла поетъ, ты взялъ свой лукъ.
Убійство и любовь такъ близко рядомъ,
Хоть двое иногда десятки лѣтъ 20 Живутъ, любя, и ни единымъ взглядомъ
Не предадутъ—въ нихъ сторожащій—свѣтъ.
И такъ умрутъ. И гдѣ всей тайны слѣдъ!
Въ лучисто-длинномъ спискѣ тѣхъ любимыхъ,
Которыя умѣли цѣловать, 25 Есть Клеопатра. На ея кровать
Прилегъ герой, чья жизнь—въ огнѣ и въ дымахъ
Сожженныхъ деревень и городовъ.
Еще герой. Мигъ страсти вѣчно-новъ.
Еще, еще. Но кто же ты—волчица? 30 И твой дворецъ—игралищный вертепъ?
Кто скажетъ такъ, тотъ глупъ, и глухъ, и слѣпъ.
Коль въ мірѣ всемъ была когда царица,
Ей имя—Клеопатра, знакъ судебъ,
Съ кѣмъ ходъ столѣтій губящихъ содруженъ. 35 Ей лучшая блеснула изъ жемчужинъ,
И съ милымъ растворивъ ее въ винѣ,
Она сожгла на медленномъ огнѣ
Два сердца,—въ дымахъ нѣжныхъ благовоній,
Любовникъ лучшій, былъ сожженъ Антоній.
40 Но гдѣ, въ какомъ неистовомъ законѣ
Означено, что дьяволъ есть во мнѣ?
Вѣдь ангела люблю я при Лунѣ,
Для ангела сплетаю маргаритки,
Для ангела стихи свиваю въ свитки, 45 И ангела зову въ моемъ бреду,
Когда звѣздой въ любви пою звѣзду.
Но жадный я, и въ жадности упоренъ.
Неумолимъ. Всѣ хищники сердецъ—
Во мнѣ, во мнѣ. Мой ликъ ночной повторенъ, 50 Хотя изъ звѣздъ мой царственный вѣнецъ.
Гдѣ нѣтъ начала, не придетъ конецъ,
Разбѣгъ двухъ душъ неравенъ и неровенъ.
Но тамъ, гдѣ есть разорванность сердецъ,
Есть молнія, и въ срывахъ струнъ—Бетховенъ.
6.
Ты видалъ ли дождь осенній, ты слыхалъ ли, какъ шуршитъ
онъ, какъ змѣится безъ конца?
Темной ночью намъ не спится, ты слыхалъ ли темной ночью,
какъ струится дождь небесъ?
Ты считалъ ли, разскажи мнѣ, ты считалъ ли слезы сердца,
что не знаютъ слезъ лица?
Темной ночью ты узналъ ли, темной ночью, сколько въ
сердцѣ жгучихъ словъ и тьмы завѣсъ?
7.
Я былъ на охотѣ въ родимомъ болотѣ, И выслѣдилъ пару я птицъ.
Красивы всѣ птицы въ веселомъ полетѣ, Красивы и падая ницъ.
5 И вотъ я намѣтилъ, и въ жаждѣ добычи Красивую птицу убилъ.
И тотчасъ же вздрогнулъ отъ жалобы птичьей, Къ повторности не было силъ.
А быстрая птица, той птицы подруга, 10 Совсѣмъ не боясь палача,
И все сокращая очерченность круга, Летала, забвенно крича.
Мнѣ стало печально отъ жалобы птичьей, И дважды я поднялъ ружье. 15 Но сердце той птицы излитое въ кличѣ, Сцѣпило все сердце мое.
И вотъ, не воззвавши крылатаго друга, Понявъ, что убита любовь,
Красавица вѣтра, любимица Юга, 20 На кровь опрокинула кровь.
5 И между нихъ проворно вьются змѣи,
Но жалить—нѣтъ, не жалятъ никого.
Есть часъ,—забудешь всѣ свои затѣи,
И рядомъ врагъ, не чувствуешь его.
Превыше же звѣрей несутся птицы, 10 И тонетъ въ дымѣ—Солнца красный шаръ.
Кто гонитъ эти числа, вереницы?
Вся степь гудитъ. Въ огнѣ. Въ степяхъ—пожаръ.
Забывъ себя, утративъ ликъ всегдашній,
Живое убѣгаетъ отъ Огня. 15 Но брошу домъ, прощусь съ родимой пашней,
Лишь ты приди, ласкай и жги меня.
Насъ гонитъ всѣхъ Огонь неизмѣримый,
И всѣ бѣгутъ, увидѣвъ страшный цвѣтъ.
Но я вступлю и въ пламени и въ дымы, 20 Но я люблю всемірный пересвѣтъ.
Его постичь пытаться я не стану,
Чтобъ былъ Огонь, онъ долженъ пѣть и жечь.
Я вѣрю солнцеликому обману,
Въ немъ правда дней, въ немъ божеская рѣчь.
25 И снова—Зло, и снова—звѣздность Блага,
Отъ грома бурь до сказки ручейка.
Во мнѣ пропѣла огненная влага,
Во мнѣ поютъ несчетные вѣка.
Земля съ Луной, въ неравномъ устремленьи, 30 Должны въ мірахъ любиться безъ конца.
Влюбленный, лишь въ томленьи и влюбленьи,
Пѣвецъ высотъ узнаетъ жизнь пѣвца.
И я опять—у кратера вулкана,
И я опять—близь нѣжнаго цвѣтка. 35 Сгорю. Сожгу. Сгорѣлъ. Въ душѣ—багряно.
Есть Фениксъ дней, что царствуетъ вѣка!
К. Д. Бальмонтъ. Бѣлый Зодчій. — СПб: Издательство "Сиринъ", 1914