Мы говорим, но мы не знаем,
Что есть воистину любовь.
Но если ты овеян раем,
Своё блаженство славословь.
5 И если взят ты поцелуем,
Что вот поёт в твоей мечте,
Ликуй, — мы все светло ликуем,
Скользя на призрачной черте.
И та черта вдвойне прекрасна, 10 Затем, что тает, чуть представ.
Весна — пожар, душа — всевластна,
Красивы зори в море трав.
2
Помню я, в моей счастливой детской
Пела птичка, не синичка, канареечка.
Я простой мальчонка был, не светский,
Был зверёнком, у зверёнка есть лазеечка.
5 Я смотрел на луч на половице,
Как в окне он по-иному паутинится,
Как лампадка теплится в божнице,
Как в углу ручной мой ёж лежит, щетинится.
Целый мир мне — малая кроватка, 10 Я зажмурюсь — свет в глазах играет красками,
Пляшут искры, всё во мне загадка,
Каждый шорох шепчет тайну, манит сказками.
Там в саду жужжать не перестанут,
Точно струны, шмель тяжёлый, пчёлы с осами. 15 В кладезь вечный миги эти канут,
Месяц страсти встанет красный над утёсами.
Правят миром страшные Старухи,
И давно уж не звенит мне канареечка.
Но любил я так — как любят духи, 20 Ах ты, птичка солнцеличка, златофеечка!
3
Тринадцать лет! Тринадцать лет! Ужели это много?
Звучит напев, играет свет.
Узнать любовь в тринадцать лет! 5 Скажите, ради Бога.
Тринадцать лет! Тринадцать лет! Ужели это мало?
Ведь вдвое — жизнь, когда — поэт,
И вдвое — мысль, и вдвое — свет, 10 И пенье крови — ало.
Товарищ раз пришёл хмельной, И не один, а с нею.
Её оставил он со мной,
Уйдя, зажёг весну весной, 15 И вот я пламенею.
Она была как мысль светла,
Хоть прямо с улицы пришла, 20 Гулящая солдатка.
Но вот, хоть мной утрачен счёт Всех дрогнувших со мною,
Всё ж стих мой верный воспоёт
Того, с кем первый пил я мёд, 25 Кто дал припасть мне к зною.
О, страх и сладость — вдруг упасть С горы крутой, робея!
Восторг — впервые ведать страсть,
И цельным быть, и быть как часть, 30 Тесней, ещё теснее!
Достоин любящий — венца, И волен соколёнок.
И с нежной бледностью лица
Она шептала без конца: — 35 «Мой милый! Мой милёнок!»
Тринадцать лет! Тринадцать лет! Мы в это время дети.
Но вот, чтоб ведать этот свет,
Готов я встретить пытку бед 40 Тринадцати столетий!
4
Я узнал твой тонкий очерк в дни пленительные, —
Дни Июня, мгла расцвета нежной рощи и сердец, — В наши Северные сумерки медлительные,
Я любил тебя, был юный, обожал, и был певец.
5 Кем была ты, чем была ты, чаровательница?
Тонкой девушкой невинной, и блудницею ночей? Что ты пела? Что ты смела, пламедательница?
Поцелуй в твоём был взоре, поцелуй горячий, чей?
Вешний лес, ещё застывший, жив подснежниками, 10 Снег растает, с днища прахов пламя выбросит цветы. Нам Судьба в любви велела быть мятежниками.
Где бы ты мне ни явилась, счастье можешь дать лишь ты.
Я издревле плавал в безднах за сокровищами,
Уплывавшими в мечтанье, в посмеянье кораблю. 15 Слава, смелый, путь избравший — быть с чудовищами!
Слава тайне всех созвездий! Слава той, кого люблю!
5
Лишь между скал живёт орёл свободный,
Он должен быть свиреп и одинок.
Но почему ревнивец благородный
Убил любовь, чтоб, сократив свой срок, 5 Явивши миру лик страстей и стона,
Ножом убить себя? О, Дездемона!
Пусть мне о том расскажет стебелёк.
А если нет, — пускай расскажет Этна!
Падёт в солому искра незаметно, 10 Рубином заиграет огонёк,
Сгорят дома, пылает вся столица,
Что строил миллион прилежных рук,
И, в зареве, всё — шабаш, рдяны лица,
Тысячелетье — лишь напрасный звук, 15 Строительство людей — лишь тень, зарница.
Есть в Книге книг заветная страница,
Прочти, — стрела поёт, ты взял свой лук.
Убийство и любовь так близко рядом,
Хоть двое иногда десятки лет 20 Живут, любя, и ни единым взглядом
Не предадут — в них сторожащий — свет.
И так умрут. И где всей тайны след!
В лучисто-длинном списке тех любимых,
Которые умели целовать, 25 Есть Клеопатра. На её кровать
Прилёг герой, чья жизнь — в огне и в дымах
Сожжённых деревень и городов.
Ещё герой. Миг страсти вечно-нов.
Ещё, ещё. Но кто же ты — волчица? 30 И твой дворец — игралищный вертеп?
Кто скажет так, тот глуп, и глух, и слеп.
Коль в мире всём была когда царица,
Ей имя — Клеопатра, знак судеб,
С кем ход столетий губящих содружен. 35 Ей лучшая блеснула из жемчужин,
И с милым растворив её в вине,
Она сожгла на медленном огне
Два сердца, — в дымах нежных благовоний,
Любовник лучший, был сожжён Антоний.
40 Но где, в каком неистовом законе
Означено, что дьявол есть во мне?
Ведь ангела люблю я при Луне,
Для ангела сплетаю маргаритки,
Для ангела стихи свиваю в свитки, 45 И ангела зову в моём бреду,
Когда звездой в любви пою звезду.
Но жадный я, и в жадности упорен.
Неумолим. Все хищники сердец —
Во мне, во мне. Мой лик ночной повторен, 50 Хотя из звёзд мой царственный венец.
Где нет начала, не придёт конец,
Разбег двух душ неравен и неровен.
Но там, где есть разорванность сердец,
Есть молния, и в срывах струн — Бетховен.
6
Ты видал ли дождь осенний, ты слыхал ли, как шуршит
он, как змеится без конца?
Тёмной ночью нам не спится, ты слыхал ли тёмной ночью,
как струится дождь небес?
Ты считал ли, расскажи мне, ты считал ли слёзы сердца,
что не знают слёз лица?
Тёмной ночью ты узнал ли, тёмной ночью, сколько в
сердце жгучих слов и тьмы завес?
7
Я был на охоте в родимом болоте, И выследил пару я птиц.
Красивы все птицы в весёлом полёте, Красивы и падая ниц.
5 И вот я наметил, и в жажде добычи Красивую птицу убил.
И тотчас же вздрогнул от жалобы птичьей, К повторности не было сил.
А быстрая птица, той птицы подруга, 10 Совсем не боясь палача,
И всё сокращая очерченность круга, Летала, забвенно крича.
Мне стало печально от жалобы птичьей, И дважды я поднял ружьё. 15 Но сердце той птицы излитое в кличе, Сцепило всё сердце моё.
И вот, не воззвавши крылатого друга, Поняв, что убита любовь,
Красавица ветра, любимица Юга, 20 На кровь опрокинула кровь.
К. Д. Бальмонт. Белый зодчий. — СПб: Издательство «Сирин», 1914