[283]X.
Весело собралась бабушка въ обратный путь, отъ всего сердца благодаря Создателя за исцѣленіе Петьки. Всетаки онъ еще переживетъ ее! Въ вагонѣ у нея оказались премилые сосѣди: аптекарь съ дочкой. Они говорили о Петькѣ съ такою любовью, словно онъ былъ имъ родной. Аптекарь объявилъ, что изъ юноши выйдетъ великій артистъ: голосъ, вѣдь, вернулся къ нему, а въ такомъ горлѣ лежатъ милліоны! Какъ не радоваться, слушая такія рѣчи! И бабушка слѣпо вѣрила имъ, упивалась ими и даже не замѣтила, какъ доѣхала до столицы. Невѣстка встрѣтила ее на вокзалѣ. «Благодареніе Господу за желѣзную дорогу!» сказала бабушка. «Благодареніе Ему и за то, что я и не замѣтила, какъ доѣхала по ней! Этимъ я обязана милѣйшимъ сосѣдямъ своимъ!» И она крѣпко пожала руки аптекарю и его дочкѣ. «Машина благодатная выдумка! Особенно цѣнишь ее, когда сойдешь съ нея!» Затѣмъ пошли разсказы о дорогомъ мальчикѣ. Мать узнала, что онъ теперь внѣ опасности, и что живется ему очень хорошо. Хозяева его люди состоятельные, держатъ троихъ людей: двухъ дѣвушекъ и одного парня, и обращаются съ Петькой, какъ съ сыномъ. Вмѣстѣ съ нимъ учатся два мальчика изъ важныхъ
[284]семействъ; одинъ, шутка-ли, сынъ пробста! Бабушка остановилась было на почтовой станціи, но тамъ такъ дерутъ! Хорошо, что госпожа Габріэль пригласила ее переѣхать къ нимъ; она и прожила у нихъ пять дней. То-то добрые люди, сущіе ангелы, особенно сама хозяйка! Она угощала бабушку пуншемъ, превкуснымъ, но прекрѣпкимъ! Черезъ мѣсяцъ Петька оправится и вернется въ столицу. «Онъ, вѣрно, сталъ важнымъ, избаловался тамъ!» сказала мать. «Не понравилось бы ему здѣсь на чердакѣ! Я рада, что учитель пѣнія пригласилъ его жить къ себѣ, а всетаки…» Тутъ мать заплакала. «Всетаки ужасно жить въ такой бѣдности, что даже собственнаго ребенка нельзя, какъ слѣдуетъ, устроить у себя дома!» «Смотри, не говори ничего такого Петькѣ!» сказала бабушка. «Ты не знаешь его такъ, какъ я». «Ѣсть и пить-то ему всетаки надо, какъ онъ тамъ ни важенъ!» продолжала мать. «Ну и что-жь, голодать не будетъ, пока у меня работа изъ рукъ не валится. Да и госпожа Гофъ предлагаетъ ему обѣдать у нея два раза въ недѣлю; теперь, вѣдь, она живетъ въ достаткѣ. Да, отвѣдала она въ своей жизни и сладкаго, и горькаго! Сама же разсказывала мнѣ, что разъ съ ней сдѣлалось дурно въ ложѣ, гдѣ сидятъ старыя танцовщицы: во весь день у нея не было во рту ничего, кромѣ воды да сухого кренделя. «Воды! воды!» закричали другія танцовщицы. «Булки, булки!» взмолилась она. Ей нужно было что-нибудь попитательнѣе воды! За то теперь у нея домъ полная чаша!»
А Петька все еще сидѣлъ въ тридцати миляхъ отъ столицы, но уже заранѣе блаженствовалъ при мысли, что скоро увидитъ родной городъ, театръ и все, что дорого и мило его сердцу. Теперь онъ научился цѣнить все это! И въ душѣ его и вокругъ все какъ будто пѣло, все ликовало, все было залито солнцемъ, полно юнаго веселья, ожиданья! Съ каждымъ днемъ силы его прибывали, цвѣтъ лица становился здоровѣе, расположеніе духа улучшалось. Зато госпожа Габріэль, по мѣрѣ приближенія разлуки, волновалась все больше и больше.
— Теперь вы вступаете на путь славы и соблазновъ. Вы очень красивы,—а похорошѣли-то вы въ нашемъ домѣ—но вы дитя природы, какъ и я, а это предохраняетъ отъ соблазновъ. Не надо быть слишкомъ чувствительнымъ, не надо быть и ломакой! Вотъ какъ, напримѣръ, королева Дагмара! Затягивала себѣ шелковые рукава по воскресеньямъ—экая бѣда! Стоило сокрушаться изъ за такихъ пустяковъ! Или вотъ Лукреція! Я бы никогда не подняла такого шума! И съ чего она закололась? Она была честна, невинна, это знала и она и весь городъ. Такъ, если съ ней и случилась бѣда… Я не буду говорить какая,—вы въ ваши годы и такъ понимаете, въ чемъ было дѣло!.. Словомъ, она была ни при чемъ! Такъ нѣтъ, давай вопить и цапъ за кинжалъ! А и нужды-то никакой не было! Я бы никогда такъ не поступила, и вы тоже. Мы съ вами дѣти
[285]природы и должны оставаться ими при всякихъ обстоятельствахъ. Совѣтую вамъ держаться этого правила во всю вашу артистическую карьеру. То-то радость будетъ прочесть о васъ въ газетѣ! Когда-нибудь вы заѣдете въ нашъ городишко и опять, можетъ быть, выступите въ роли Ромео, но я тогда уже не буду кормилицей! Я буду сидѣть въ партерѣ и наслаждаться.
А что̀ ей было хлопотъ и заботъ со стиркой и глаженьемъ! Надо было отпустить Петьку домой съ такимъ же запасомъ чистаго бѣлья, съ какимъ онъ пріѣхалъ. Она продѣла также въ его янтарное сердечко новую черную ленточку. Кромѣ этого сердечка ей бы ничего не хотѣлось получить отъ Петьки на память, но сердечка она не получила. Самъ Петька получилъ отъ господина Габріэля на память французскій словарь, служившій имъ при занятіяхъ и весь испещренный на поляхъ собственноручными примѣчаніями господина Габріэля. Хозяйка же поднесла юношѣ букетъ изъ розъ и сердечной травки. Розы, конечно, скоро увянутъ, но травка могла перезимовать, если ее не ставить въ воду. Кромѣ того госпожа Габріэль написала на листочкѣ для альбома изреченіе Гёте: «Umgang mit Frauen ist das Element guter Sitten», но не въ подлинникѣ, а въ собственномъ переводѣ: «Общеніе съ дамами—условіе хорошихъ нравовъ. Гёте».—Онъ былъ великій человѣкъ!—прибавила она.—Жаль только, что онъ написалъ Фауста,—я его совсѣмъ не понимаю. И Габріэль говоритъ то же.—Юный Массенъ преподнесъ Петькѣ не совсѣмъ неудачный рисунокъ, изображавшій висѣвшаго на висѣлицѣ господина Габріэля съ розгой въ рукахъ. Подпись внизу гласила: «Первый путеводитель великаго артиста на пути науки». Примусъ подарилъ Петькѣ пару новыхъ туфель, вышитыхъ самою женою пробста; онѣ были такъ велики, что Примусъ еще нѣсколько лѣтъ не могъ бы пользоваться ими. На подошвахъ было написано чернилами: «На память отъ горюющаго друга. Примусъ».
На вокзалъ провожалъ Петьку весь домъ. «Никто не скажетъ, что вы уѣзжаете безъ sans adieu!» сказала госпожа Габріэль, цѣлуя Петьку на прощаніе. «Я не стѣсняюсь!» заявила она. «Открыто все можно, лишь бы не тайкомъ!» Вотъ раздался свистокъ, юный Массенъ и Примусъ прокричали «ура», «домашній скарбъ» подхватилъ, госпожа Габріэль отерла глаза и замахала платкомъ; супругъ ея ограничился однимъ словомъ: «Vale!»
Мимо оконъ вагона замелькали деревни и мѣстечки. Было-ли ихъ обитателямъ такъ же весело, какъ Петькѣ? Онъ думалъ объ этомъ, думалъ о своемъ счастьѣ, о золотомъ яблокѣ, которое видѣла у него въ рукѣ бабушка, когда онъ былъ ребенкомъ, вспоминалъ о своей счастливой находкѣ въ канавкѣ, но больше всего думалъ о своемъ вновь обрѣтенномъ голосѣ, и о познаніяхъ, которыми онъ запасся за эти два года. Онъ сталъ, вѣдь, совсѣмъ инымъ человѣкомъ! Внутри его все ликовало
[286]и пѣло отъ радости, и много ему надо было имѣть надъ собою власти, чтобы не запѣть во всеуслышаніе въ вагонѣ.
Вотъ показались башни столицы, вотъ и строенія. Поѣздъ подошелъ къ вокзалу. Тутъ ждали Петьку мать съ бабушкой и еще кто-то—госпожа Гофъ, супруга придворнаго переплетчика, урожденная дѣвица Франсенъ. Она не забывала своихъ друзей ни въ горѣ, ни въ радости и не преминула расцѣловать Петьку такъ же сердечно, какъ мать и бабушка. «Гофъ не могъ прійти со мною!» сказала она. «Онъ сидитъ за переплетомъ разныхъ сочиненій для библіотеки Его Величества. Тебѣ повезло, и мнѣ тоже. Теперь у меня есть мужъ, собственный уютный уголокъ и кресло-качалка. Два раза въ недѣлю ты обѣдаешь у насъ. Вотъ посмотришь на мое житье-бытье. Настоящій балетъ!»
Матери и бабушкѣ почти и не удалось поговорить съ Петькой, зато онѣ смотрѣли на него, и глаза ихъ такъ и сіяли радостью. Петька сѣлъ на извозчика и поѣхалъ къ учителю пѣнія, а мать съ бабушкой смотрѣли ему вслѣдъ, смѣясь и плача.
— Какой же онъ красавчикъ!—сказала бабушка.
— А выраженіе у него все такое же хорошее, честное, какъ и прежде!—замѣтила мать.—Такимъ онъ и останется всю жизнь!
Извозчикъ остановился передъ дверями квартиры учителя пѣнія; хозяина не оказалось дома. Петьку встрѣтилъ и проводилъ въ отведенную ему комнату старый слуга. По стѣнамъ комнатки висѣли портреты композиторовъ, а на печкѣ стоялъ ослѣпительно бѣлый гипсовый бюстъ. Старикъ, немножко тугой на смѣкалку, но до нельзя преданный своему господину, показалъ Петькѣ, куда уложить бѣлье, куда развѣсить платье и обѣщалъ свое содѣйствіе по части чистки сапоговъ. Тутъ явился и самъ хозяинъ и сердечно привѣтствовалъ Петьку на новосельѣ.
— Вотъ и все помѣщеніе!—сказалъ онъ Петькѣ.—Не побрезгуй! Клавикорды въ залѣ къ твоимъ услугамъ. Завтра испробуемъ твой голосъ! А это нашъ кастелянъ, нашъ домоправитель!—прибавилъ онъ, кивая на старика.—Ну, все въ порядкѣ! Даже Карлъ-Марія Веберъ выбѣленъ къ твоему пріѣзду за̀ново! Онъ непозволительно закоптѣлъ!.. Да, вѣдь, это вовсе не Веберъ! Это Моцартъ! Откуда онъ взялся?
— Это старикъ Веберъ!—отвѣтилъ слуга.—Я самъ снесъ его къ мастеру бѣлить и сегодня утромъ принесъ обратно.
— Но это же бюстъ Моцарта, а не Вебера!
— Извините, сударь!—стоялъ на своемъ слуга.—Это старикъ Веберъ, только онъ сталъ почище, вотъ вы и не узнали его! Спросите хоть у мастера!—Спросили, и оказалось, что бюстъ Вебера нечаянно разбили въ мастерской и вмѣсто него дали слугѣ бюстъ Моцарта,—все равно, вѣдь, чей бюстъ стоитъ на печкѣ!
[287]
Въ первый день рѣшено было не пѣть и не играть, но когда нашъ юный другъ вошелъ въ залу, гдѣ стояли клавикорды, а на пюпитрѣ лежала раскрытая опера «Іосифъ», онъ запѣлъ своимъ звонкимъ, какъ колокольчикъ, голосомъ: «Пришла моя весна». Сколько чувства, сколько души, дѣтской невинности и въ то же время мужественной силы было въ его пѣніи! Учитель даже прослезился.
— Вотъ какъ надо пѣть!—сказалъ онъ.—А со временемъ пойдетъ и еще лучше! Ну, закроемъ теперь клавикорды! Тебѣ нуженъ отдыхъ!
— Мнѣ еще надо побывать у матери и у бабушки! Я обѣщалъ!—И Петька поспѣшилъ туда.
Лучи заходящаго солнца освѣщали знакомый ему съ дѣтства дворъ. Стѣны дома такъ и блестѣли. Ни дать—ни взять алмазный дворецъ! Мать и бабушка жили наверху, подъ самой крышей, но Петька живо взлетѣлъ по лѣстницамъ, шагая черезъ три ступеньки заразъ. Его встрѣтили горячими поцѣлуями и объятіями.
Какъ чисто, какъ уютно было въ этой коморкѣ! Вотъ и печка, «старый медвѣдь», вотъ и сундукъ—«гора съ сокровищами»! Здѣсь онъ гарцовалъ когда-то на своей деревянной лошадкѣ! На стѣнѣ попрежнему висѣли знакомыя картины: портретъ короля и два силуэта—одинъ Спасителя, другой покойнаго отца Петьки, вырѣзанные изъ черной бумаги. По словамъ матери, силуэтъ очень напоминалъ отца сбоку, но, конечно, сходство было бы еще полнѣе, если бы бумага была бѣлая и красная,—отецъ-то былъ бѣлый, румяный, красавецъ! А Петька былъ вылитый отецъ. Разговорамъ и разсказамъ не было конца. На ужинъ были приготовлены разварныя поросячьи ножки,—кромѣ Петьки поджидали еще госпожу Гофъ.
— Но, какъ вздумалось этимъ двумъ старичкамъ пожениться?—спросилъ Петька.
— Думали-то они объ этомъ многіе годы!—сказала мать.—Но ты, вѣдь, знаешь, Гофъ былъ женатъ. Онъ женился, какъ говорилъ, въ отместку дѣвицѣ Франсенъ! Она, вѣдь, страсть какъ важничала въ дни своей славы! За женою онъ взялъ большое приданое, но она была ужъ больно стара да и на костыляхъ, а умирать все не хотѣла! Ему и пришлось ждать такъ долго, что я ничуть бы не удивилась, если бы онъ, какъ человѣкъ въ сказкѣ, потерялъ терпѣніе и сталъ каждое воскресенье выносить старуху на солнышко, чтобы Господь увидѣлъ и вспомнилъ ее поскорѣе!
— Дѣвица Франсенъ тоже ждала терпѣливо!—сказала бабушка.—Но не думала я, что она дождется! Однако, въ прошломъ году старуха умерла, и дѣвица Франсенъ стала госпожею Гофъ!—Госпожа Гофъ оказалась легка на поминѣ.—А мы, только что говорили о васъ!—привѣтствовала ее бабушка.—Говорили о вашемъ долготерпѣніи и наградѣ.
[288]
— Да!—сказала госпожа Гофъ.—Не удалось намъ пожениться въ дни нашей молодости, такъ возьмемъ свое хоть теперь! Къ тому же «пока не калѣка, все еще молодъ!» говоритъ мой Гофъ. У него все такія мѣткія выраженія! Мы съ нимъ, по его выраженію, хоть и старыя, да хорошія сочиненія, переплетенныя въ одинъ томъ, съ золотымъ обрѣзомъ. И я такъ счастлива, такъ довольна и своимъ мужемъ и своимъ уголкомъ у печки—изразцовой печки! Какъ затопишь ее вечеромъ, такъ тепло держится до вечера другого дня! Просто благодать! Словно въ балетѣ «Островъ Цирцеи». Помните вы меня въ роли Цирцеи?
— Вы были восхитительны!—сказала бабушка.—Какъ, однако, человѣкъ мѣняется съ годами!—Сказано это было не въ обиду гостьѣ, и она и не обидѣлась. Приступили къ поросячьимъ ножкамъ и чаепитію.
На другой день Петька отправился съ визитомъ къ коммерсанту. Приняла его сама хозяйка, пожала ему руку и усадила возлѣ себя. Въ разговорѣ онъ выразилъ ей свою искреннюю благодарность,—онъ зналъ, что неизвѣстнымъ благодѣтелемъ его былъ коммерсантъ. Жена послѣдняго, однако, ничего объ этомъ не знала. «Впрочемъ, это такъ на него похоже!» сказала она. «Не стоитъ и говорить объ этомъ». Самъ же коммерсантъ чуть не разсердился, когда Петька завелъ объ этомъ рѣчь и при немъ. «Вы сильно ошибаетесь!» сказалъ онъ Петькѣ, прервалъ бесѣду и ушелъ.
Феликсъ былъ уже студентомъ и готовился къ дипломатической карьерѣ. «Мужъ мой называетъ это сумасбродствомъ!» замѣтила хозяйка. «У меня же на этотъ счетъ нѣтъ собственнаго мнѣнія. Все въ рукахъ Божіихъ!» Феликсъ не вышелъ къ Петькѣ; у него былъ урокъ фехтованія.
Вернувшись домой, Петька разсказалъ учителю о своей неудачной попыткѣ поблагодарить коммерсанта.
— Да кто же сказалъ тебѣ, что именно онъ твой такъ называемый благодѣтель?—спросилъ учитель.
— Мать и бабушка!—отвѣтилъ Петька.
— Ну, вѣрно, такъ оно и есть.
— А вы знаете, кто настоящій благодѣтель?—спросилъ Петька.
— Знаю, да не скажу кто!.. Итакъ, мы каждое утро будемъ съ тобой заниматься пѣніемъ.
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.255—312