мействъ; одинъ, шутка-ли, сынъ пробста! Бабушка остановилась было на почтовой станціи, но тамъ такъ дерутъ! Хорошо, что госпожа Габріэль пригласила ее переѣхать къ нимъ; она и прожила у нихъ пять дней. То-то добрые люди, сущіе ангелы, особенно сама хозяйка! Она угощала бабушку пуншемъ, превкуснымъ, но прекрѣпкимъ! Черезъ мѣсяцъ Петька оправится и вернется въ столицу. «Онъ, вѣрно, сталъ важнымъ, избаловался тамъ!» сказала мать. «Не понравилось бы ему здѣсь на чердакѣ! Я рада, что учитель пѣнія пригласилъ его жить къ себѣ, а всетаки…» Тутъ мать заплакала. «Всетаки ужасно жить въ такой бѣдности, что даже собственнаго ребенка нельзя, какъ слѣдуетъ, устроить у себя дома!» «Смотри, не говори ничего такого Петькѣ!» сказала бабушка. «Ты не знаешь его такъ, какъ я». «Ѣсть и пить-то ему всетаки надо, какъ онъ тамъ ни важенъ!» продолжала мать. «Ну и что-жь, голодать не будетъ, пока у меня работа изъ рукъ не валится. Да и госпожа Гофъ предлагаетъ ему обѣдать у нея два раза въ недѣлю; теперь, вѣдь, она живетъ въ достаткѣ. Да, отвѣдала она въ своей жизни и сладкаго, и горькаго! Сама же разсказывала мнѣ, что разъ съ ней сдѣлалось дурно въ ложѣ, гдѣ сидятъ старыя танцовщицы: во весь день у нея не было во рту ничего, кромѣ воды да сухого кренделя. «Воды! воды!» закричали другія танцовщицы. «Булки, булки!» взмолилась она. Ей нужно было что-нибудь попитательнѣе воды! За то теперь у нея домъ полная чаша!»
А Петька все еще сидѣлъ въ тридцати миляхъ отъ столицы, но уже заранѣе блаженствовалъ при мысли, что скоро увидитъ родной городъ, театръ и все, что дорого и мило его сердцу. Теперь онъ научился цѣнить все это! И въ душѣ его и вокругъ все какъ будто пѣло, все ликовало, все было залито солнцемъ, полно юнаго веселья, ожиданья! Съ каждымъ днемъ силы его прибывали, цвѣтъ лица становился здоровѣе, расположеніе духа улучшалось. Зато госпожа Габріэль, по мѣрѣ приближенія разлуки, волновалась все больше и больше.
— Теперь вы вступаете на путь славы и соблазновъ. Вы очень красивы,—а похорошѣли-то вы въ нашемъ домѣ—но вы дитя природы, какъ и я, а это предохраняетъ отъ соблазновъ. Не надо быть слишкомъ чувствительнымъ, не надо быть и ломакой! Вотъ какъ, напримѣръ, королева Дагмара! Затягивала себѣ шелковые рукава по воскресеньямъ—экая бѣда! Стоило сокрушаться изъ за такихъ пустяковъ! Или вотъ Лукреція! Я бы никогда не подняла такого шума! И съ чего она закололась? Она была честна, невинна, это знала и она и весь городъ. Такъ, если съ ней и случилась бѣда… Я не буду говорить какая,—вы въ ваши годы и такъ понимаете, въ чемъ было дѣло!.. Словомъ, она была ни при чемъ! Такъ нѣтъ, давай вопить и цапъ за кинжалъ! А и нужды-то никакой не было! Я бы никогда такъ не поступила, и вы тоже. Мы съ вами дѣти при-
мейств; один, шутка ли, сын пробста! Бабушка остановилась было на почтовой станции, но там так дерут! Хорошо, что госпожа Габриэль пригласила её переехать к ним; она и прожила у них пять дней. То-то добрые люди, сущие ангелы, особенно сама хозяйка! Она угощала бабушку пуншем, превкусным, но прекрепким! Через месяц Петька оправится и вернётся в столицу. «Он, верно, стал важным, избаловался там!» — сказала мать. — «Не понравилось бы ему здесь на чердаке! Я рада, что учитель пения пригласил его жить к себе, а всё-таки…» — Тут мать заплакала. — «Всё-таки ужасно жить в такой бедности, что даже собственного ребёнка нельзя, как следует, устроить у себя дома!» — «Смотри, не говори ничего такого Петьке!» — сказала бабушка. — «Ты не знаешь его так, как я». — «Есть и пить-то ему всё-таки надо, как он там ни важен!» — продолжала мать. — «Ну и что ж, голодать не будет, пока у меня работа из рук не валится. Да и госпожа Гоф предлагает ему обедать у неё два раза в неделю; теперь, ведь, она живёт в достатке. Да, отведала она в своей жизни и сладкого, и горького! Сама же рассказывала мне, что раз с ней сделалось дурно в ложе, где сидят старые танцовщицы: во весь день у неё не было во рту ничего, кроме воды да сухого кренделя. «Воды! воды!» — закричали другие танцовщицы. — «Булки, булки!» — взмолилась она. Ей нужно было что-нибудь попитательнее воды! Зато теперь у неё дом полная чаша!»
А Петька всё ещё сидел в тридцати милях от столицы, но уже заранее блаженствовал при мысли, что скоро увидит родной город, театр и всё, что дорого и мило его сердцу. Теперь он научился ценить всё это! И в душе его и вокруг всё как будто пело, всё ликовало, всё было залито солнцем, полно юного веселья, ожиданья! С каждым днём силы его прибывали, цвет лица становился здоровее, расположение духа улучшалось. Зато госпожа Габриэль, по мере приближения разлуки, волновалась всё больше и больше.
— Теперь вы вступаете на путь славы и соблазнов. Вы очень красивы, — а похорошели-то вы в нашем доме — но вы дитя природы, как и я, а это предохраняет от соблазнов. Не надо быть слишком чувствительным, не надо быть и ломакой! Вот как, например, королева Дагмара! Затягивала себе шёлковые рукава по воскресеньям — экая беда! Стоило сокрушаться из-за таких пустяков! Или вот Лукреция! Я бы никогда не подняла такого шума! И с чего она закололась? Она была честна, невинна, это знала и она и весь город. Так, если с ней и случилась беда… Я не буду говорить какая, — вы в ваши годы и так понимаете, в чём было дело!.. Словом, она была ни при чём! Так нет, давай вопить и цап за кинжал! А и нужды-то никакой не было! Я бы никогда так не поступила, и вы тоже. Мы с вами дети при-
