В городе можно было бы в случае крайней нужды и усталости сесть хотя бы на кучу серого снега, а здесь в семи верстах от Царского!…
Автомобиль лежал на боку, отделенный большой канавой от дороги в лужах. Екатерина Петровна посмотрела вслед уходившему без шубы шофёру и улыбнулась.
Видите, мисс Битти, как опасно делать такие признания: даже автомобиль не выдержал и сковырнулся…
Маленькая англичанка протянула руки вперед, будто прося о помощи.
— Ничего, ничего! Теперь придется маршировать по грязи часа два. Что ж делать! Не влюбляйтесь!
— Катя, вы сама, вы сами…
— Что я сама? Я сама влюбилась в Володю? У нас это запрещено законом, а я — человек рассудительный. Володя — мне брат.
— Вы сами заставили меня признаться… Вырвали у меня мой секрет и смеетесь… Вы — злая девушка, Катя!
— Я не смеюсь, я шучу. Если вам это неприятно, я перестану. Очень скучно ждать. Хорошо, что не холодно и нет дождя.
Екатерина Петровна подняла лицо к бледно-бурому небу и, запахнувшись широким пальто, продолжала:
— Только бы мама не стала беспокоиться. В театр, конечно, мы опоздали.
Мисс, казалось, не замечала печального и смешного их положения, может быть, даже несколько опасного посреди пустынной дороги, в мокроте, без всякого прикрытия и защиты от возможного дождя и фантазии первого встречного. Она словно позабыла, что она должна служить руководительницей и охраной вверенной ей девушки, и как младшая, прижалась к Екатерине Петровне. Та будто поняла состояние своей спутницы, улыбнулась покровительственно и произнесла:
— Ах, мисс, мисс, как это вы так? Не ожидала от вас этого!
— Не надо смеяться, но поговорите о нём! Я так долго молчала!
— Что же мне говорить о Володе! Лучше вы расскажите, как это с вами случилось… Вы, действительно, так долго молчали, что я решительно ничего не знаю.
Англичанка прошлась от лужи до лужи и начала неуверенно:
— Что же сказать, Катя? Я не знаю… Это случилось не вдруг, не с первой встречи. Я считала Владимира Петровича пустым молодым человеком, он даже лицом мне не нравился. И потом я же знала, что он — мне не пара, не женится на мне, так зачем же любить? Мне всегда казались смешными мечтательные привязанности, о которых читаешь в романах. Кто бы мог подумать, что со мною случится то же, что с героинями повестей, над которыми я так смеялась!? Это произошло еще в сентябре, когда Владимир Петрович стал собираться на войну. Однажды он встал рано, так что за утренним кофе мы оказались вдвоем. Беря чашку, он произнес: „Вот, мисс Бетти, я скоро уеду, некому будет наливать кофе. Может быть, вспомните обо мне“. Он говорил это без особенного значения, просто так, как говорил бы со швейцаром, но меня так поразило, что, может быть, я, действительно, никогда не увижу этого лица, которое мне совсем не нравилось, что я схватила вашего брата за руку и сказала несколько живее, чем следовало бы: „Нет, мы вас не забудем, я вас не забуду, Владимир Петрович!“ Он ничего не заметил и отнесся по-прежнему ласково и безразлично: „Спасибо, мисс. Вот какая вы добрая!“ — ответил он и вышел из комнаты. Но чем-то он был озабочен. С того дня всё и началось. И теперь я не могу, не могу, Катя, молчать.
— Вы хорошо сделали, мисс, что рассказали мне всё это. Всегда бывает легче когда выскажешься.
— Вот еще странность: я ничего не понимала в газетных известиях о войне, всё путала (я не очень тверда в географии). С тех же пор, с того дня у меня будто открылись глаза, я даже стала соображать, где какое местечко находится, и что значит то или другое военное передвижение. Часто я понимала лучше, т. е. в более выгодную для нас сторону то, что написано, но и тут чувство меня никогда не обманывало.
Вы — ужасная фантазерка, милая мисс, но хорошая, славная фантазерка! И всё-таки мне вас несколько жаль.
— Почему, Катя, почему? Вы думаете, что ваш брат меня не любит? Я это знаю, но люблю его от этого нисколько не меньше.
Екатерина Петровна на минуту нахмурилась и проговорила сквозь зубы:
— Ну, я бы так не могла!
Она остановилась и молча стада смотреть вдаль дороги, на которой ничего не показывалось. Взглянув на часики, она спокойно проговорила:
— Скоро шесть. Куда это Петр пропал? Меня одно тревожит, что дома будут беспокоиться.
Обе девушки так внимательно смотрели в одну сторону, что не заметили, как с другой, подскакивая на ухабах, приближался чей-то автомобиль, едва чернея в сумерках. Только когда он подъехал совсем близко и зачем-то остановился, пыхтя по луже, они обернулись. Из окна высунулась женская голова и рука в перчатке, которая помогала не совсем долетавшему до места голосу новой пассажирки. Из быстрого говора можно было разобрать только отдельные французские слова. Наконец, видя, что пешеходы к ней не подходят, дама рискнула выйти из каретки и сама направилась к ним, не переставая говорить. Маленького роста, она всё время жестикулировала, изображая своим миловидным, с сильным гримом лицом, ужас.
— С вами, что-нибудь случилось? — спросила Екатерина Петровна.
— Со мною? Нет! Что со мною случится!? С вами, с вами, бедное дитя! Я вижу: две дамы, мотор на боку… говорю Андрэ остановиться… Вы ждете вашего шофёра? Это такой ужасный народ! Теперь хоть не так пьют. Я бы давно прогнала своего, но он делает такое виноватое лицо, что я не могу!… Я не могу видеть виноватых лиц. Как говорится у вашего Достоевского: „Все — тебя, ты — всех, — и никто не виноват“. О, вы — свежая нация! Вы не думайте, что я читала Достоевского… Мне некогда, а это мой друг всегда говорит, когда изменяет.
Дама вдруг остановила свой поток, вздохнула, но через секунду снова заговорила:
— Вы, конечно, поедете со мною. Шофёру мы оставим записку. И вы заедете ко мне выпить рюмочку, вы совсем промокли и продрогли. Не больше, как на четверть часа. Потом я вас доставлю домой. Нельзя же оставлять людей в таком положении!…
Екатерина Петровна и мисс Брайтон не протестовали, потому что не могли найти даже минуты, в которую можно было бы произнести какую-нибудь реплику. Приезжая дама всё говорила и в то же время оттесняла их к своему экипажу, будто загоняла цыплят. Хлопнув дверцей, она вздохнула с облегчением и сев глубже на диванчик, произнесла:
— Я — Клодина Пелье. Вам, вероятно, ничего не говорит это имя, но есть круги, где оно очень известно, даже знаменито. Всякий знаменит, чем может.
Услышав фамилию Гамбаковой, француженка мельком, но пристально, взглянула иа Екатерину Петровну и спросила:
— У вас нет родственников на войне?
— Мой брат — военный. Может быть, вы его знаете?
— Не думаю… Теперь у всех кто-нибудь „там“!…
Клодина настояла, чтобы девушки заехали к ней. Она просила так мило и искренне, — это было по дороге, Екатерина Петровна и Бетти, действительно, продрогли и проголодались, — так что всё соединилось, чтобы просьба сердобольной француженки была исполнена.
— Не больше, как на четверть часа! — повторила она еще раз, введя спутниц в небольшое зальце, и вышла распорядиться о кофе и коньяке.
— Вот приключение! — проговорила Екатерина Петровна вполголоса, — вообще, какая-то романическая поездка: сначала ваше признание, несчастье с мотором, теперь эта встреча. Надеюсь, что на этом и кончится всё…
— Кем бы могла быть эта дама? — произнесла англичанка в раздумье.
— Не всё ли равно! Какая-нибудь актриса, певица с открытой сцены… Я не знаю! Вероятно, это последний раз, что мы ее видим. Добрый человек во всяком случае.
— У меня только одно желание: уехать скорее домой, или хотя бы позвонить туда.
Мисс Брайтон направилась к небольшому рабочему столу, где среди коробок и фотографий стоял телефон. Но не успела она поднять трубку, как опустилась на близ стоящий стул.
— Что же вы не звоните, мисс?
Ответа не было. Екатерина Петровна быстро подошла к неподвижной и бледной англичанке и, взяв ее за руки, спросила:
— Но что случилось? Что с вами?
Та молча показала глазами на карточку, изображавшую молодого военного и украшенную надписью: „Милым ножкам Кло-кло её Вова“.
— Что это, Володина карточка?
И Екатерина Петровна прочла вслух надпись. Кажется, расстроенное сознание мисс только и ждало этих слов, вслух произнесенных, чтобы окончательно покинуть ее. Англичанка не свалилась, так как сидела уже на довольно широком стуле, но голова её беспомощно закинулась и руки, сжимавшие грудь, упали.
— Мисс, мисс, придите в себя! Это глупо! Мы сейчас поедем…
Из соседней комнаты раздался голос приближавшейся Клодины: „Кто сейчас уедет? Что я слышу? Не раньше, чем выпьем кофе! Что это, вашей подруге дурно? — воскликнула она, едва переступив порог зала. Она быстро расстегнула девушке лиф и смочила виски одеколоном, стоявшим тут же.
— Она сейчас придет в себя, она устала: подъем нервов, потом упадок… Вы не бойтесь, мое дитя, это бывает. Ваша подруга — не замужем, т. е. она девушка?
— Девушка.
— Бедняжка! — произнесла француженка и поцеловала сидевшую в лоб.
— Откуда у вас карточка брата?
— Ах, эта! Ну, откуда! Откуда всегда бывает… Он знаком со мною. Я не могу объяснить вам точнее…
— Я понимаю, — перебила ее Екатерина Петровна и смолкла.
— Конечно, вы можете понимать меня, как вы меня поняли, но я люблю его от души. Это — настоящая любовь, это — не устройство. Я просто люблю его, потому что он красивый, веселый, и потом он — герой. Я знаю: это — дело сердца, без которого женщина прожить не может. Может быть, вам не следует этого говорить. Простите, так вышло само собою.
Клодина даже покраснела от волнения. Она не выпускала из рук карточки, жестикулируя ею во время речи. Гостья вдруг пожала руку француженке и быстро проговорила:
— Конечно, я неопытна в такой жизни, но я всё понимаю. Благодарю вас.
Хозяйка обрадовалась, как прощенный ребенок. Сразу повеселев, она даже слегка обняла за талью Екатерину Петровну и дружески продолжала:
— Ведь правда? Кому это мешает? Если ваш брат вздумает, скажем, жениться, разве я буду устраивать скандал? Никогда на свете! Конечно, еслиг бы моя подруга стала с ним кокетничать, я бы ее отколотила зонтиком или оттаскала за косы, а так… дела — делами, любовь — любовью… не правда ли?
Екатерина Петровна улыбнулась, но ничего не поспела ответить, так как мисс Брайтон уже пришла в себя. Казалось, она слышала часть разговора, или во время обморока ей стало ясным, почему в этом доме находится фотография Гамбакова, — во всяком случае, взяв хозяйку за руку, она тихо прошептала: —
— Как вы счастливы, m-lle!
Та взглянула на Екатерину Петровну вопросительно. — Да, да! ответила девушка чуть слышно. Брови Клодины нахмурились и она готова была уже вырвать свою руку из тонких пальцев англичанки, но наблюдавшая эту немую сцену Гамбакова, вступила дружески:
— Вам не следует ревновать, m-lle Клодина. Любовь мисс Брейтон вам не опасна. Лучше давайте все втроем ждать Володю и желать ему остаться целым. Мы все его любим по своему.
Хозяйка, отведя девушку в сторону и понизив голос, спросила:
— Может быть, эта англичанка имеет какие-нибудь права на Вову? Это бывает. Живет она у вас в доме…
— Нет, нет… уверяю вас. Она даже не выдавала и никогда не выдает своей любви…
— Так что это — пустяки, фантазия?
— Ну да!
— Смешно!
— Не забывайте, что она — англичанка.
— Вы нравы: когда рассудительный человек начнет глупить и мечтать, то это — прочно, добросовестно.
Клодина совсем развеселилась и всё тащила пить кофе, по было уже поздно. Простились, как подруги. Мисс Брайтон, будто собравшись с духом, вдруг сказала:
— Простите меня, m-lle, но позвольте мне как-нибудь зайти к вам. Вы мне расскажете что-нибудь о Владимире Петровиче.
— Конечно, конечно, я вам расскажу про него такие штучки! — воскликнула Клодина, смеясь.
Екатерина Петровна ее остановила:
— Ну, слишком много не болтайте, Клодина. Не забывайте, что это — английская девица.
— Нет! — отозвалась англичанка, — всё… мне можно и штучки… ничего!…
— Но, милая, мы вот так говорим, а Володя приедет и женится на барышне нашего круга, которую будет любить.
Обе слушательницы посмотрели удивленно.
— Ну да, — начала Клодина, — что ж делать! Всякий может остепениться! А человек ко всему приноравливается. Я не умру. Нет. Я слишком весела для этого!
— А я? — заметила мисс Брайтон, — а я, что же? Я не изменюсь конечно! Ведь я не ищу никаких прав, я просто люблю!
