кофе. Можетъ быть, вспомните обо мнѣ“. Онъ говорилъ это безъ особеннаго значенія, просто такъ, какъ говорилъ бы со швейцаромъ, но меня такъ поразило, что, можетъ быть, я, дѣйствительно, никогда не увижу этого лица, которое мнѣ совсѣмъ не нравилось, что я схватила вашего брата за руку и сказала нѣсколько живѣе, чѣмъ слѣдовало бы: „Нѣтъ, мы васъ не забудемъ, я васъ не забуду, Владиміръ Петровичъ!“ Онъ ничего не замѣтилъ и отнесся попрежнему ласково и безразлично: „Спасибо, миссъ. Вотъ какая вы добрая!“ — отвѣтилъ онъ и вышелъ изъ комнаты. Но чѣмъ-то онъ былъ озабоченъ. Съ того дня все и началось. И теперь я не могу, не могу, Катя, молчать.
— Вы хорошо сдѣлали, миссъ, что разсказали мнѣ все это. Всегда бываетъ легче когда выскажешься.
— Вотъ еще странность: я ничего не понимала въ газетныхъ извѣстіяхъ о войнѣ, все путала (я не очень тверда въ географіи). Съ тѣхъ же поръ, съ того дня у меня будто открылись глаза, я даже стала соображать, гдѣ какое мѣстечко находится, и что значитъ то или другое военное передвиженіе. Часто я понимала лучше, т.-е. въ болѣе выгодную для насъ сторону то, что написано, но и тутъ чувство меня никогда не обманывало.
Вы — ужасная фантазерка, милая миссъ, но хорошая, славная фантазерка! И все-таки мнѣ васъ нѣсколько жаль.
— Почему, Катя, почему? Вы думаете, что вашъ братъ меня не любитъ? Я это знаю, но люблю его отъ этого нисколько не меньше.
Екатерина Петровна на минуту нахмурилась и проговорила сквозь зубы:
— Ну, я бы такъ не могла!
Она остановилась и молча стада смотрѣть въ даль
кофе. Может быть, вспомните обо мне“. Он говорил это без особенного значения, просто так, как говорил бы со швейцаром, но меня так поразило, что, может быть, я, действительно, никогда не увижу этого лица, которое мне совсем не нравилось, что я схватила вашего брата за руку и сказала несколько живее, чем следовало бы: „Нет, мы вас не забудем, я вас не забуду, Владимир Петрович!“ Он ничего не заметил и отнесся по-прежнему ласково и безразлично: „Спасибо, мисс. Вот какая вы добрая!“ — ответил он и вышел из комнаты. Но чем-то он был озабочен. С того дня всё и началось. И теперь я не могу, не могу, Катя, молчать.
— Вы хорошо сделали, мисс, что рассказали мне всё это. Всегда бывает легче когда выскажешься.
— Вот еще странность: я ничего не понимала в газетных известиях о войне, всё путала (я не очень тверда в географии). С тех же пор, с того дня у меня будто открылись глаза, я даже стала соображать, где какое местечко находится, и что значит то или другое военное передвижение. Часто я понимала лучше, т. е. в более выгодную для нас сторону то, что написано, но и тут чувство меня никогда не обманывало.
Вы — ужасная фантазерка, милая мисс, но хорошая, славная фантазерка! И всё-таки мне вас несколько жаль.
— Почему, Катя, почему? Вы думаете, что ваш брат меня не любит? Я это знаю, но люблю его от этого нисколько не меньше.
Екатерина Петровна на минуту нахмурилась и проговорила сквозь зубы:
— Ну, я бы так не могла!
Она остановилась и молча стада смотреть вдаль
