[77]Давно, давно жилъ-былъ на свѣтѣ король; онъ такъ любилъ наряжаться, что тратилъ на наряды всѣ свои деньги, и смотры войскамъ, театры, загородныя прогулки занимали его только потому, что онъ могъ тогда показаться въ новомъ нарядѣ. На каждый часъ дня у него былъ особый нарядъ, и какъ про другихъ королей часто говорятъ:—„король въ совѣтѣ“—такъ про него говорили:—„король въ уборной.[1]“
Въ столицѣ короля жилось очень весело; каждый день почти пріѣзжали иностранные гости, и вотъ, разъ явились двое обманщиковъ. Они выдали себя за ткачей, которые умѣютъ изготовлять такую чудесную ткань, лучше которой ничего и представить себѣ нельзя: кромѣ необыкновенно красиваго рисунка и красокъ, она отличалась еще чуднымъ свойствомъ дѣлаться невидимой для всякаго человѣка, который былъ „не на своемъ мѣстѣ“ или непроходимо глупъ.
„Да, вотъ это такъ платье будетъ!“—подумалъ король.—„Тогда, вѣдь, я могу узнать, кто изъ моихъ сановниковъ не на своемъ мѣстѣ, и кто уменъ, кто глупъ. Пусть поскорѣе изготовятъ для меня такую ткань“.
И онъ далъ обманщикамъ большой задатокъ, чтобы они сейчасъ же принялись за дѣло.
[78]Тѣ поставили себѣ два ткацкихъ станка и стали дѣлать видъ, что усердно работаютъ, а у самихъ на станкахъ ровно ничего не было. Ни мало не стѣсняясь, они требовали для работъ тончайшаго шелку и самаго лучшаго золота, все это припрятывали въ свои карманы и продолжали сидѣть за пустыми станками съ утра до поздней ночи.
„Хотѣлось бы мнѣ посмотрѣть, какъ подвигается дѣло!“—думалъ король. Но тутъ онъ вспоминалъ о чудесномъ свойствѣ ткани, и ему становилось какъ-то не по себѣ. Конечно, ему нечего бояться за себя, но… все-таки пусть бы сначала пошелъ кто-нибудь другой! А молва о диковинной ткани облетѣла, между тѣмъ, весь городъ, и всякій горѣлъ желаніемъ поскорѣе убѣдиться въ глупости и негодности ближняго.
„Пошлю-ка я къ нимъ своего честнаго старика-министра“,—подумалъ король:—„ужъ онъ-то разсмотритъ ткань: онъ уменъ и съ честью занимаетъ свое мѣсто“.
И вотъ, старикъ-министръ вошелъ въ покой, гдѣ сидѣли за пустыми станками обманщики.
„Господи помилуй!“—думалъ министръ, тараща глаза.—„Я, вѣдь, ничего не вижу!“
Только онъ не сказалъ этого вслухъ.
Обманщики почтительно попросили его подойти поближе и сказать, какъ нравятся ему рисунокъ и краски. При этомъ они указывали на пустыя станки, а бѣдный министръ, какъ ни таращилъ глаза, все-таки ничего не видѣлъ. Да и нечего было видѣть.
„Ахъ ты, Господи!“—думалъ онъ.—„Неужели же я глупъ? Вотъ ужъ чего никогда-то не думалъ! Спаси Боже, если кто-нибудь узнаетъ!.. Или, можетъ быть, я не гожусь для своей должности?.. Нѣтъ, нѣтъ, никакъ нельзя признаться, что я не вижу ткани!“
— Что-жъ вы ничего не скажете намъ?—спросилъ одинъ изъ ткачей.
— О, это премило!—отвѣтилъ старикъ-министръ, глядя сквозь очки.—Какой рисунокъ, какія краски! Да, да, я доложу королю, что мнѣ чрезвычайно понравилась ваша работа!
— Рады стараться!—сказали обманщики и принялись расписывать, какой тутъ узоръ и сочетанье красокъ. Министръ слушалъ очень внимательно, чтобы потомъ повторить все это королю. Такъ онъ и сдѣлалъ.
[79]Теперь обманщики стали требовать еще больше шелку и золота; но они только набивали свои карманы, а на работу не пошло ни одной ниточки.
Потомъ король послалъ къ ткачамъ другого сановника. Съ нимъ было то же, что и съ первымъ. Ужъ онъ смотрѣлъ, смотрѣлъ, а все ничего, кромѣ пустыхъ станковъ, не высмотрѣлъ.
— Ну, какъ вамъ нравится?—спросили его обманщики, показывая ткань и объясняя узоры, которыхъ не бывало.
„Я не глупъ“,—думалъ сановникъ:—„значитъ, я не на своемъ мѣстѣ? Вотъ тебѣ разъ! Однако, нельзя и виду подать!“
И онъ сталъ расхваливать ткань, которой не видѣлъ, восхищаясь чудеснымъ рисункомъ и сочетаніемъ красокъ.
— Премило, премило!—доложилъ онъ королю.
Скоро весь городъ заговорилъ о восхитительной ткани.
Наконецъ, король самъ пожелалъ полюбоваться диковинкой, пока она еще не снята со станка. Съ цѣлою свитой избранныхъ царедворцевъ и сановниковъ, въ числѣ которыхъ находились и первые два, уже видѣвшіе ткань, явился король къ обманщикамъ, ткавшимъ изо-всѣхъ силъ на пустыхъ станкахъ.
— Magnifique![2] Не правда-ли?—заговорили первые два сановника.—Не угодно-ли полюбоваться? Какой рисунокъ… краски! И они тыкали пальцами въ пространство, воображая, что всѣ остальные-то видятъ ткань.
„Что, что такое?!“—подумалъ король:—„Я ничего не вижу! Вѣдь это ужасно! Глупъ, что-ли, я? Или не гожусь въ короли? Это было бы хуже всего!“
— О, да, очень, очень мило!—сказалъ, наконецъ, король.—Вполнѣ заслуживаетъ моего одобренія!
И онъ съ довольнымъ видомъ кивалъ головой, разсматривая пустые станки,—онъ не хотѣлъ признаться, что ничего не видитъ. Свита короля глядѣла во всѣ глаза, но видѣла не больше его самого; тѣмъ не менѣе, всѣ повторяли въ одинъ голосъ:
— Очень, очень мило!—и совѣтовали королю сдѣлать себѣ изъ этой ткани нарядъ для предстоящей торжественной процессіи.
— Magnifique! Чудесно! Excellent![3]—только и слышалось со всѣхъ сторонъ; всѣ были въ такомъ восторгѣ!
Король наградилъ каждаго обманщика орденомъ и пожаловалъ ихъ въ придворные ткачи.
[80]Всю ночь наканунѣ торжества просидѣли обманщики за работой и сожгли больше шестнадцати свѣчей,—такъ они старались кончить къ сроку новый нарядъ для короля. Они притворялись, что снимаютъ ткань со станковъ, кроятъ ее большими ножницами и потомъ шьютъ иголками безъ нитокъ.
Наконецъ, они объявили:
— Готово!
Король, въ сопровожденіи свиты, самъ пришелъ къ нимъ одѣваться. Обманщики поднимали кверху руки, будто держали что-то, приговаривая:
— Вотъ панталоны, вотъ камзолъ, вотъ кафтанъ! Чудесный нарядъ! Легокъ, какъ паутина, и не почувствуешь его на тѣлѣ! Но въ этомъ-то вся и прелесть!
— Да, да!—говорили придворные, но они ничего не видали,—нечего, вѣдь, было и видѣть.
— Соблаговолите теперь раздѣться и стать вотъ тутъ передъ большимъ зеркаломъ!—сказали королю обманщики.—Мы нарядимъ васъ!
Король раздѣлся, и обманщики принялись наряжать его: они дѣлали видъ, какъ будто надѣваютъ на него одну часть одежды за другой и, наконецъ, прикрѣпляютъ что-то въ плечахъ и на таліи,—это они надѣвали на него королевскую мантію! А король въ это время поворачивался передъ зеркаломъ во всѣ стороны.
— Боже, какъ идетъ! Какъ чудно сидитъ!—шептали въ свитѣ.—Какой рисунокъ, какія краски! Роскошный нарядъ!
— Балдахинъ ждетъ!—доложилъ оберъ-церемонимейстеръ.
— Я готовъ!—сказалъ король.—Хорошо-ли сидитъ платье?
И онъ еще разъ повернулся передъ зеркаломъ: надо, вѣдь, было показать, что онъ внимательно разсматриваетъ свой нарядъ.
Камергеры, которые должны были нести шлейфъ королевской мантіи, сдѣлали видъ, будто приподняли что-то съ полу, и пошли за королемъ, вытягивая передъ собой руки,—они не смѣли и виду подать, что ничего не видятъ.
И вотъ, король шествовалъ по улицамъ подъ роскошнымъ балдахиномъ, а въ народѣ говорили:
— Ахъ, какой нарядъ! Какая роскошная мантія! Какъ чудно сидитъ!
Ни единый человѣкъ не сознался, что ничего не видитъ,
[81]никто не хотѣлъ выдать себя за глупца или никуда негоднаго человѣка. Да, ни одинъ нарядъ короля не вызывалъ еще такихъ восторговъ.
— Да, вѣдь, онъ же совсѣмъ не одѣтъ!—закричалъ вдругъ одинъ маленькій мальчикъ.
— Ахъ, послушайте-ка, что говоритъ невинный младенецъ!—сказалъ его отецъ, и всѣ стали шепотомъ передавать другъ другу слова ребенка.
— Да, вѣдь, онъ совсѣмъ не одѣтъ!—закричалъ, наконецъ, весь народъ.
И королю стало жутко: ему казалось, что они правы, но надо же было довести церемонію до конца!
И онъ выступалъ подъ своимъ балдахиномъ еще величавѣе, а камергеры шли за нимъ, поддерживая шлейфъ, котораго не было.
