никто не хотѣлъ выдать себя за глупца или никуда негоднаго человѣка. Да, ни одинъ нарядъ короля не вызывалъ еще такихъ восторговъ.
— Да, вѣдь, онъ же совсѣмъ не одѣтъ!—закричалъ вдругъ одинъ маленькій мальчикъ.
— Ахъ, послушайте-ка, что говоритъ невинный младенецъ!—сказалъ его отецъ, и всѣ стали шепотомъ передавать другъ другу слова ребенка.
— Да, вѣдь, онъ совсѣмъ не одѣтъ!—закричалъ, наконецъ, весь народъ.
И королю стало жутко: ему казалось, что они правы, но надо же было довести церемонію до конца!
И онъ выступалъ подъ своимъ балдахиномъ еще величавѣе, а камергеры шли за нимъ, поддерживая шлейфъ, котораго не было.
никто не хотел выдать себя за глупца или никуда не годного человека. Да, ни один наряд короля не вызывал ещё таких восторгов.
— Да, ведь, он же совсем не одет! — закричал вдруг один маленький мальчик.
— Ах, послушайте-ка, что говорит невинный младенец! — сказал его отец, и все стали шёпотом передавать друг другу слова ребенка.
— Да, ведь, он совсем не одет! — закричал, наконец, весь народ.
И королю стало жутко: ему казалось, что они правы, но надо же было довести церемонию до конца!
И он выступал под своим балдахином ещё величавее, а камергеры шли за ним, поддерживая шлейф, которого не было.
Дѣло было въ Копенгагенѣ, на Восточной улицѣ, недалеко отъ Новой Королевской площади; въ одномъ домѣ собралось большое общество: приходится, вѣдь, время-отъ-времени принимать у себя гостей,—примешь, угостишь и можешь, въ свою очередь, ожидать приглашенія. Часть общества уже усѣлась за карточные столы, другіе же гости, съ самой хозяйкой во главѣ, ждали, не выйдетъ-ли чего-нибудь изъ словъ хозяйки: „Ну, надо бы и намъ придумать, чѣмъ заняться!“—а пока-что, бесѣдовали между собою о томъ, да о семъ.
Такъ вотъ, разговоръ шелъ себѣ помаленьку и, между прочимъ, коснулся среднихъ вѣковъ. Нѣкоторые изъ собесѣдниковъ считали эту эпоху куда лучше нашего времени; особенно горячо отстаивалъ это мнѣніе совѣтникъ Кнапъ; къ нему присоединилась хозяйка дома, и оба принялись опровергать слова Эрстеда, доказывавшаго въ только что вышедшемъ новогоднемъ альманахѣ, что наше время въ общемъ гораздо выше среднихъ вѣковъ. Самою лучшею и счастливѣйшею эпохой совѣтникъ признавалъ времена короля Ганса.[1]
Подъ шумокъ этой бесѣды, прерванной лишь на минуту появленіемъ вечерней газеты, въ которой, однако, нечего было
- ↑ Иоганн, иначе Ганс — король Дании, Норвегии и Швеции. (прим. редактора Викитеки)
Дело было в Копенгагене, на Восточной улице, недалеко от Новой Королевской площади; в одном доме собралось большое общество: приходится, ведь, время от времени принимать у себя гостей, — примешь, угостишь и можешь, в свою очередь, ожидать приглашения. Часть общества уже уселась за карточные столы, другие же гости, с самой хозяйкой во главе, ждали, не выйдет ли чего-нибудь из слов хозяйки: «Ну, надо бы и нам придумать, чем заняться!» — а пока что беседовали между собою о том, да о сём.
Так вот, разговор шёл себе помаленьку и, между прочим, коснулся средних веков. Некоторые из собеседников считали эту эпоху куда лучше нашего времени; особенно горячо отстаивал это мнение советник Кнап; к нему присоединилась хозяйка дома, и оба принялись опровергать слова Эрстеда, доказывавшего в только что вышедшем новогоднем альманахе, что наше время, в общем, гораздо выше средних веков. Самою лучшею и счастливейшею эпохой советник признавал времена короля Ганса.[1]
Под шумок этой беседы, прерванной лишь на минуту появлением вечерней газеты, в которой, однако, нечего было
- ↑ Иоганн, иначе Ганс — король Дании, Норвегии и Швеции. (прим. редактора Викитеки)
