Сведения о крушениях и бедствиях, претерпенных судами в полярных морях, представляют особый интерес, но как наши военные суда давно уже не были в полярных плаваниях, то мы приведём здесь сведение о крушении частной шхуны «Ермак» в 1862 году, бывшей под командою морского офицера.
Шхуна «Ермак», сто пятьдесят тонн, и норвежский палубный бот «Эмбрио», семнадцать тонн, оставили место зимовки деревню Кую (по р. Печоре на сорок верст к NO от Пустозерска) 1 августа 1862 г. в пять с четвертью часов пополудни с SW ветром. На шхуне находились: командир лейтенант Павел Крузенштерн, вольный штурман Вильгельм Матисен, воспитанник архангельского шкиперского училища унтер-штурман Черноусов, волонтер барон Алексей Будберг, боцман Панкратов, фельдшер Лычев[1], тринадцать матросов из 3-го ластового экипажа, два юнги, оба крестьяне пустозёрского общества, и один вольнонаемный повар.
На боте: за командира унтер-офицер Иван Короткой, помощник его, мезенский мещанин Рогачев[2] и три матроса 3-го ластового экипажа.
Войдя в Югорский шар 14 августа и встречая на пути льды, шхуна разлучилась с ботом «Эмбрио», который 13 сентября возвратился в Кую. Унтер-офицер Короткой, командир бота, донес, что 16 августа сплошной лед разделил суда на двухверстное расстояние и густой туман, продолжавшийся два дня, скрыл от них шхуну. Между тем в Карском море стали носиться сплошные массы льда и несколько раз окружали бот; один раз напором льда выломило две доски в борту. Достигнув Югорского шара, бот простоял там две недели в ожидании возвращения шхуны; люди с бота несколько раз объезжали берег на оленях до устьев р. Кары с целью увидеть шхуну, но в объездах своих ничего не видали, кроме льдов, более и более наносимых течением Карского моря. Сообщив самоедскому старшине о случившемся, унтер-офицер Короткой просил его подать помощь шхуне, если увидит ее во льдах, и затем пошел обратно в Кую. По приходе у него оставалось провизии только на два месяца. Шхуну же понесло сильным течением в Карское море; по обсервациям шхуну несло на O. 28 августа увидели на O берег залива Мутного; 29-го дул свежий SW. Шхуну несло на NO.
На прилагаемой карте означен путь шхуны и обратный путь ее экипажа в деревню Кую. Командир шхуны донес: 30 августа в семь часов утра ветер стал стихать и перешел к W. В восемь часов глубина оказалась 87 саж. Погода теплая и горизонт в тумане. До полуночи погода была ясная и мы наблюдали при + 1° Реомюра северное сияние. Лед вокруг шхуны, давший сильное движение, не позволял нам сойти сверху; переборки в жилой палубе смялись и шхуну подняло из воды на один фут. В пять часов шхуну сильно сжало и она получила несколько ударов. В шестом часу движение льдов остановилось; во всю ночь нас несло на восток. В шесть часов пополуночи глубина уже уменьшилась до 35 сажен, грунт — ил; в четыре часа 31 августа задул SO и к вечеру усилился до сильнейшего риф-марсельного, причем изредка находили убийственные порывы с дождем; глубина в восемь часов пополудни оказалась 28 сажен, грунт — жидкий синий ил. В полночь ветер вдруг стих до маловетрия и пошел проливной дождь; в два часа пополуночи задул весьма свежий SSW; барометр понизился до 29,63.
1 сентября шторм, в полном значении слова; барометр упал до 29,14; глубина 26 сажен. В полночь шхуну несло к NNO со скоростью около одной мили в час. На воздухе +3° Реомюра. Ожидая ежеминутно гибели шхуны, я приказал поставить на льдине палатку и в нее выгрузить часть провизии из трюма, также приказал выкинуть несколько сажен дров, чтобы иметь топливо для варки пищи на льду. Самое низкое состояние барометра в ночь на первое сентября было 29,05. Шторм к утру от SSW перешел к WSW и потом на W. Берега никакого не видать. В семь часов пополуночи пошел снег и град. В восемь часов барометр и анероиды начали подниматься.
В полной уверенности, что тысячелетие России праздновалось 1 сентября, я, несмотря на шторм, велел выдать двойную порцию водки и сварить пунш. Команда на час забыла свое критическое положение. Среди льдов и бури раздавались веселые песни. Во весь день 1 сентября шхуну валило быстро на O. Зная, что восточный берег в довольно близком расстоянии от шхуны, и ожидая ежеминутно сильного удара несущихся льдов о материк, я был убежден, что шхуна не переживет этого напора.
Но еще с полуночи этот ветер стал стихать, глубина уменьшилась до 20 саж.; грунт — тот же ил. В два часа пополуночи лед стал останавливаться. Шхуну носом выпихнуло на лед на пять футов и положило на левый борт на 30°. Среди ночи треск, шум и вдруг прибывшая до двух футов вода в трюме заставила меня отдать приказание перебраться на лед. Люди с своими котомками находились все на палубе, ожидая команды «оставить шхуну», и мы тотчас перебрались к палатке. Но только что перебрались на лед, шум, треск и движение льдин прекратились; шхуна осталась на боку; течи особенной не было. Сильно уставшие, мы легли спать опять на шхуне, предвидя, что лед, упершись в берег, не будет нас беспокоить эту ночь. Льдина, на которой стояла палатка, несмотря на толщину в шесть сажень, дала, как я увидел на рассвете, огромную трещину. Итак, пришлось еще раз обмануться в надеждах! Я думал, что если шхуну сломает, иметь по крайней мере убежище на льду; но если в первый шторм эта, по-видимому, громадная и неразрушимая льдина сломается, то что будет с нею во второй или третий шторм?
Вполне поняв тогда невозможность благополучной зимовки в открытом море, я начал думать серьезно об оставлении шхуны и понемногу готовиться к тому. Шторм к рассвету 2 сентября смягчился и сделался довольно ясный день, так что в девять часов мы успели сделать обсервацию и в полдень взяли полуденную высоту: широта оказалась по обсервации 69°54′ N, а долгота 66°00′ O, так что материк должен был находиться не более восемнадцати итальянских миль от места шхуны; однако берега не было видно с марса. В полночь глубина девятнадцать сажен. Движение и направление шхуны почти незаметны на ONO. День теплый; термометр показывал +2° Реомюра. В три пополудни ветер стих до ровного брамсельного и перешел к S; погода сделалась пасмурная и сырая. В пять часов ветер, перешедший в SW четверть, засвежел до риф-марсельного и пошел сильнейший дождь. Барометр, поднявшийся до полудня на 29,85, после полудня начал понижаться опять и в восемь часов вечера стоял 29,59, термометр, +1° Реомюра.
Ветер мало-помалу переходил к W и дул свежо с проливным дождем.
К утру 3 сентября ветер стих и погода стала довольно ясная. Я спустил грот-стеньгу. По наблюдениям, долгота 66°00′ O. Шхуну более никуда не несет; глубина та же. В полдень нашел густой туман, а после полудня ветер засвежел с дождем. Для облегчения шхуны я выгрузил все бочки с водою. Ветер к вечеру весьма засвежел. В восемь с половиной часа лед кругом судна дал сильное движение и треск послышался во всех членах шхуны; переборки в палубе были смяты и палуба поднималась по временам совершенно горбом. В ту же минуту вынесли на льдину все инструменты и выбросили провизию и вещи команды; все складено в шлюпки и палатку. В четыре часа лед опять перестал двигаться; шхуну выперло носом на лед и положило набок; корма осела ахтерштевнем на 9½ фута. 4 сентября в восемь часов пополуночи начал я выгрузку трюма. На лед были перенесены: вся провизия, все дрова, все запасы, также паруса. После обеда начали выгружать железный балласт, что было чрезвычайно трудно; весь задний трюм был наполнен водою; сколь возможно было, работали помпы и нам удалось выкачать к вечеру большую часть накопившейся в трюме воды.
Ночь на пятое сентября была прекрасная, но холодная; термометр показывал −5° Реомюра. В одиннадцать часов вечера наблюдали прекрасное северное сияние. Замечая по диплоту, что шхуну уже не несет ни в какую сторону, и зная, что восточный берег Карского моря находится в близком расстоянии, по наблюдениям не далее восемнадцати — двадцати двух итальянских миль, я отправил 5 сентября в четыре часа пополуночи сделать рекогносцировку берега подштурмана Черноусова и матроса Молчанова, вооруженных гарпунами и револьверами, пешком по льду на O с тем, чтобы они по возможности шли скоро вперед до одиннадцати часов, а потом воротились назад по своим следам к шхуне. Подштурман Черноусов, исполняя буквально приказание, нашел на пути в десять и три четверти часа утра на высокую ледяную гору и, поднимаясь на нее, смотрел в трубу на O; но хотя погода была ясная, не увидел берега и возвратился на шхуну, не встречая на пути открытых полых мест. По его рассказам он был весьма часто принужден перелезать через высокие, обрывистые льдины и перескакивать через трещины. Имея лот с линем с собою, Черноусов нашел глубину на том месте, с которого воротился, в 17 сажен, грунт ил. Несмотря на препятствия, он шел довольно скоро и, по его мнению, сделал в одну сторону двадцать одну версту от четырех до одиннадцати часов.
Я совершенно разоружил шхуну и из рангоута построил палатку на льду, покрыв ее в четыре ряда парусами, положил якоря в разные стороны и к ним закрепил бакштаги с палатки; кроме того, обложил палатку цепным канатом.
Ветер с утра совершенно стих; погода была ясная; меридиональная высота 22°11′50″ дала нам широту 65°50′ N, глубина не меняется и грунт тот же: синий жидкий ил. В восемь часов вечера барометр стоял 30,10, на воздухе −2° Реомюра. Ночь была тихая, но к утру 6 сентября ветер, бывший весь день пятого числа S, перешел к SW и нагнал туман и дождь. Я начал готовить лодку, взятую на этот предмет из Печоры к походу по льду. Для большей крепости обил подводную часть медью; погода дождливая; маловетрие из SW четверти, к вечеру мороз; озера пресной воды на льду замерзли на полдюйма толщиною. Ветер перешел к W, сделался свежим брамсельным, но опять стих к утру 7 сентября и в десять часов перешел к S. Погода пасмурная и дождь; позднее время года, наступившие морозы и отчаянное положение шхуны, стоявшей уже неделю почти на одном месте, заставили меня думать о средствах спасения людей. Желая иметь мнение нижних чинов, я велел им выбрать из среды своей троих и составить совет для решения способа спасения всех. Этот совет состоял из меня и старшего штурмана Матисена, подштурмана Черноусова, исправляющего должность боцмана унтер-офицера Панкратова и трех матросов: Попова, Резанова и Молчанова, выбранных командою. На этом совете было решено следующее: если даже удастся нам удержать шхуну на воде, то по недостатку дров невозможно провести зиму в открытом море, ибо 7 сентября находилось топлива на шхуне на четыре месяца, а по истечении этого времени пришлось бы сжечь шхуну. Если же шхуну окончательно раздавит и мы ее потеряем, тогда придется жить на льду, в палатке, не имея дров во время сильных морозов зимою; более чем вероятно, что в палатке мы все замерзли бы. Ко всему этому нужно присовокупить, что большая льдина, предполагаемое нами зимовье, где складен был весь наш провиант, дала во время бури 1 сентября большую трещину, разделившую ее на две части. Если в один шторм сделалась трещина, то в другой и третий льдина могла раздробиться на мелкие части и в таком случае все находящиеся на ней в живых должны быть разъединены и погибнуть от стужи.
Выслушав мнение всех и понимая вполне, что единственное спасение наше — стараться достигнуть берега, я решился оставить шхуну и направиться к восточному берегу, оставляя все имущество с тем, что если обстоятельства позволят, то на оленях приехать к шхуне и вывезти на берег по возможности все инструменты, материалы и провиант. Немедленно велел я приступить к изготовлению шлюпки; в нее положили двенадцать пудов сухарей, несколько окороков, полведра белого рома, большой ящик с нужными инструментами, книгами, картами и четыре большие овчинные одеяла. Людям я приказал каждому иметь ранец из парусины для помещения тридцати пяти фунтов сухарей и одной перемены белья; сверх ранцев скатать самоедскую малицу с пимами и люптами, в руках иметь пику; на каждого из нас приходилось нести с лишком по семьдесят фунтов.
Утром 9 сентября термометр показывал −4° Реомюра. Ветер тихий, NNO. Команду я разбудил в четыре утра, и после хорошего обеда, помолившись богу, оставил шхуну в широте 69°57′ N и долготе 66°2′ O. Впереди с компасом шел я сам, потом под надзором штурмана Матисена люди тянули лодку, шестнадцать человек; далее фельдшер Лычев и вольный повар тянули саночки с дровами и провизией и, наконец, два вольные юнги при помощи собаки, принадлежащей Матисену, везли еще небольшие санки. Перебираясь беспрерывно через трещины и торосы, изредка через хребты, мы уже через два часа удостоверились в невозможности тащить за собою хоть малейшую вещь. Сани и лодка сломались, люди неоднократно оступались в трещины и многие совершенно вымокли. Тогда я решился оставить лодку — это было в девять часов утра. Каждый из нас по своим силам взял на спину сухари, рассчитывая на двадцать дней ходу; самым сильным из команды я роздал нести, кроме сухарей, шканечные и метеорологические журналы, зрительную трубу, анероид, термометр, карты, по которым плавали, лот в два фунта с линем, фунт чаю и маленький чайник. Для защиты против белых медведей, также для пропитания, на случай недостатка провизии, взял четыре винтовки, одно двуствольное ружье, три револьвера, два пистолета, порох, пули и дробь. Оба хронометра отпущенные мне в Петербурге, я принужден был оставить. Впоследствии я благодарил бога, что, кроме провизии и самых нужных вещей, не позволил взять с собой ничего. Пред оставлением лодки я позволил выпить команде по одному стакану белого рома, причем в последний раз мы поели досыта. В десять с четвертью, опять помолившись искренно богу, мы отправились дальше; мачты нашей шхуны еще виднелись. Погода была довольно ясная; термометр показывал −5° Реомюра. Хотя было весьма трудно лазить через торосы и скакать через трещины, мы со свежими силами двигались довольно скоро на O. Я сам шел впереди с компасом, выбирая дорогу. В первом часу, замечая, что команда растянулась версты на две, что задние держатся с большим трудом, я остановился для отдыха возле ледяной горы. Поднявшись на нее, я в трубу уже не мог увидеть шхуны; горизонт был везде одинаков; ледяные горы со всех сторон загораживали вид. Когда последние из людей подошли к месту отдыха, мне сказали, что один человек, именно кузнечный мастер Сытников, отстал и идти вперед не в состоянии, потому что пьян и находится довольно далеко назади. Я немедленно вызвал охотников спасти товарища; но общее молчание доказало мне, что каждый думал более о сбережении собственных сил. Тогда я сбросил с плеч ношу и с боцманом Панкратовым отправился отыскивать потерянного человека; нам пришлось проходить почти три версты, пока нашли Сытникова спящим. Разбудив его, я велел ему встать и идти за нами, но, будучи пьян, он совершенно упал духом. Оставляя лодку, Сытников украдкой выпил три стакана рому. Не имея другого средства привести несчастного в чувство, я начал его тормошить изо всех сил, но он не вставал, плакал и говорил: «Ваше благородие, оставьте меня, мне суждено умереть здесь». Поняв, что он должен проспаться, и в таком виде, как был, идти не в состоянии, я снял с него малицу, думая, что скорее пройдет дурь из головы и оставил его в одной рубашке, приказав ему, когда проспится, приложить все старание, чтоб догнать нас по следам. Он мне это обещал, но я простился с ним, вполне убежденный, что вижу его в последний раз. Лишь только я догнал команду и успел навьючить на себя котомку, мы отправились по возможности скорее, держа курс на O. Люди шли молча и видно было, что потеря человека на них сильно подействовала. Изредка то один, то другой спрашивали меня: «Ваше благородие, скажите правду, после вас Сытников живой не остался?..» Ветер сделался резкий, начал падать мелкий снег. В два часа я вдруг был остановлен криком; матрос Резанов сбросил ношу и побежал на этот крик.
Оказалось, что матрос Вишников провалился в озеро пресной воды и без помощи непременно бы потонул. Когда он прибыл к нашему привалу, то до того дрожал, что сам не мог снять с себя мокрое платье. Сухого у него ничего не было; поделившись с ним нашими платьями, мы с трудом оживили его; окончательно согрелся он только к вечеру; анероид утоплен им при падении. Команде, не привыкшей к новому роду передвижения, было весьма трудно ходить с тяжелою ношею на плечах и с некоторыми делалась тошнота; но все, зная, что единственное спасение — достигнуть берега, молча и скрипя зубами работали ногами.
К вечеру мы нашли на полынью шириною до тридцати сажен; вода быстро лилась на север, и хотя мы шли долго к S, держась всё у самой полыньи, но удобной переправы найти не могли. Барон Будберг разбил термометр при падении в трещину, так что теперь никаких инструментов уже более не имелось. Наконец, мы нашли довольно хорошее место, совершенно закрытое торосами от ветра; когда мы сняли наши ноши, то чувствовали сильную боль в плечах, так что некоторые не могли поднять рук. Все очередовались на часах, каждый по получасу; огнестрельное оружие постоянно было в исправности в ожидании нападения белых медведей. Мы спали в наших малицах хорошо, но не сухо; так как тюфяков не было, то мы должны были лечь на голый лед и в ночь под каждым из нас образовалась лужа, и при этом все платье промокало. При рассвете 10 сентября, во время нашего завтрака, состоявшего из одних черных сухарей, мы были весьма обрадованы: отставший Сытников догнал нас; он всю ночь шел по следам, что в темноте было нелегко и служит неоспоримым доказательством, что самосохранение есть чувство, которое берет во всяком случае свое. В шесть с половиной часов тронулись мы с места и сейчас же начали переправляться через полынью, близ которой ночевали. Мы нашли довольно узенькое место, где посредством небольшой льдины, поднимающей двух человек с грузом, и нашего лотлиня, устроили паром. Переправа продолжалась не более часа и я снова направил наш путь на O, в полном убеждении, что пройденная нами полынья была последняя. В полдень мы напали на свежие медвежьи следы, ведущие к высоким торосам в расстоянии не более полуверсты, но никто не изъявил желания охотиться. Многие до того устали, что начали бросать все, что можно было; полушубки казались им тяжелыми и их бросали, у некоторых дело дошло до сухарей. На каждом привале мы оставляли память по себе: кто лишнюю рубашку, кто сапоги, даже маленькие трубки бросали и казалось после этого, что гораздо легче идти! Вот что значит воображение! Вольнонаемный повар устал совершенно и принужден был оставить всю свою котомку с сухарями. Я сам шел довольно легко, не чувствуя особенной усталости, и единственное, что я бросил из моих вещей, были лишние волосы на голове, которые до того не были острижены по форме; а так как мы шли без шапок, то длинные волосы совершенно обмерзали и мешали смотреть вперед. Чем ближе становился берег, тем более встречали воды, и каждый раз, где узкое место позволяло, мы переправлялись, как в первый раз, на маленьких льдинах с помощью лотлиня, а где ширина была слишком велика, мы искали толстую льдину, плавающую на воде, и, перебираясь на нее, отталкивались как можно сильнее, гребли пиками, развешивали все наши малицы и таким образом, пользуясь легким SW ветром, правда, очень медленно, но достигали твердого противоположного льда и немедля отправлялись далее. К вечеру старший штурман Матисен почувствовал сильную боль в груди и тошноту; те же симптомы показались у фельдшера Лычева и они оба тащились с большим трудом. В семь с четвертью я нашел удобное место для ночлега и мы все без исключения, уставшие донельзя, сбросив с себя котомки, пали на лед и лежали некоторое время молча.
Глубина чрезвычайно медленно уменьшалась и 10 сентября вечером была еще четырнадцать сажен, грунт ил.
Некоторым из нас показалось, будто бы берег виден, но было уже слишком темно, чтобы разглядеть в трубу. Надев малицы и пимы с люптами, мы легли и спали на льду не хуже какой-нибудь красавицы на мягкой постели. Часовые чередовались чрез каждые полчаса. В тот день мы шли тринадцать с четвертью часов, останавливаясь изредка минут на десять.
Проснувшись рано утром 11-го, мы опять оказались в лужах. Когда рассвело, с высокого тороса я увидел на ONO берег. Вид этого берега подействовал на всю команду, как электрическая искра, и снова явилась надежда на спасение, которая вчерашнего дня уже оставила большинство! Действительно, я сам не очень верил в возможность выйти на берег. Назади, впереди, вправо и влево нас окружала вода, а лодки не было.
Надо было видеть людей, с какою быстротою они взяли на плечи ноши, какими победителями они смотрели и с какою уверенностью шли вперед, не давая мне времени вступить на свое место: «Ваше благородие, теперь берег в виду и мы можем впереди идти, одному ведь не выдержать каждый день прокладывать путь».
Но, увы! — через час мы встретили воду; а когда переправились через нее, то увидели и большое пространство мелкого льда, где казалось невозможным перейти. Между тем красный песок был ясно виден на утесах материка, назади же была гибель. Что делать? Я пустился вперед, где ползая, где перескакивая с помощью пики, за мною люди. Бог нам помог. Чрез полтора часа мы достигли снова твердого льда. Господину Будбергу было труднее всех; в первый раз видя море и не имея морских ног, он часто проваливался в воду и без помощи людей наверное погиб бы. На сколько хватало человеческих сил, мы делали в этот день все, чтоб добраться до берега, но постоянно встречавшаяся вода иногда шириною до ста пятидесяти сажен, не позволяла скоро идти вперед. Где можно было, переправлялись посредством ледяного парома, а большею частью сжатые вместе на одной льдине пускались на волю божью с SW ветром и гребли нашими пиками. После обеда в четыре часа мы находились посредине широкой полыньи, когда вдруг недалеко от нашего плавучего острова показались шесть моржей, которые направились прямо на нас. Я стоял на краю и смотрел хладнокровно на зверей. Когда они приблизились вплоть, я ударил одного пикою, но без всякого успеха; один клыками начал подниматься к нам, другие осторожно наблюдали за успехами и неуспехами товарища. Положение наше было незавидное; удастся двум или трем зайти к нам, наша льдина, перегруженная уже людьми и багажом, должна или опрокинуться, или идти ко дну. Я успел выхватить винтовку и посадить в упор первому пулю в глаз. Морж упал обратно в воду и остальные скрылись. Мы без отдыха переправлялись и шли вперед до восьмого часа вечера; тогда выбрали ночлег под высокою горою, ибо начали по случаю совершенной темноты падать в трещины и в ляги. Лот показал одиннадцать сажен глубины, грунт жидкий ил. Льдина — наш ночлег — стояла на мели, но имела, как мы заметили по лоту, вращательное движение, однако оставалась на том же месте. Берег отстоял от нас еще на семь — восемь верст. Мы все уже начали чувствовать голод, ибо ели чрезвычайно мало, не зная, долго ли еще придется быть на льду; но морозы не давали спать долго и, конечно, от холода и голода явилась усталость. Господин Матисен, не евший ничего второй день и чувствуя сильную боль в груди, уже свыкался с мыслью о смерти на льду. Но весь день 11-го числа во время ходьбы его постоянно рвало, и одна твердая воля этого человека донесла его до третьего ночлега. 12 сентября поднялись на гору; кругом нашего острова я не видал льду; ветер ночью перешел к O и дул с силою брамсельного прямо с берега; в восемь часов нашел густой туман. Команда вовсе упала духом. По невозможности идти далее, мы легли на лед и молчали.
В одиннадцать часов, вероятно, с переменою течения с моря придвинулся лед и в двенадцать часов мы на маленькой льдине начали перебираться на идущий мимо нас лед, устроив паром с помощью лотлиня; я с подштурманом Черноусовым едва не остался тут: переправа продолжалась довольно долго, лед разошелся и когда паром наш в последний раз отваливал от другой льдины к нашему острову, лотлинь оказался коротким. Я привязывал ремни, подвязки и шарфы, также на той стороне привязывали все, что было, и паром почти дошел до нас; расстояние осталось около пяти футов, которое и удалось перескочить с помощью пик. Но я должен сказать, что неустрашимость, ловкость и сила матроса Резанова спасла и на этот раз нас. Снова надежда явилась, и мы весело и скоро пошли к берегу, который с каждым шагом становился ближе. Но вскоре вода опять преградила наш путь, и пока мы искали средства перейти через нее, ветер усилился и, вопреки течению, расстояние между нами и берегом увеличивалось. С довольно высокой ледяной горы я в трубу ясно видел, что вода, у которой мы стояли, была последняя и что за этой водой тянулась сплошная масса льда вплоть до берега, расстоянием не более четырех верст. Как близко было спасение! но тут по лоту опять заметили, что нас несет от берега в море; как ни старались, но не могли переправиться. Тогда мы надели малицы и пимы и сели на мешки в ожидании того, чего миновать было нельзя. А ветер с часа на час крепчал; наша льдина была почти гладкая, так что укрыться на ней было негде; она имела в окружности сто пятьдесят сажен и была толщиной от шести — пяти сажен. В скором времени мы потеряли из виду берег; глубина увеличивалась; мы быстро потеряли то расстояние, которое прошли с величайшим трудом и опасностью. Окружающий нас лед, неизвестно по каким причинам, двигался быстрее нашей льдины, так что в короткое время мы потеряли его из виду и уже не видали ни льда, ни берега, а сильное волнение начало раскачивать наш островок. Мы согревались с трудом; мороз был сильный и ветер к вечеру дошел до шторма; я ежеминутно ждал, что нашу льдину разобьет на мелкие части. Нас единственно спасало самоедское платье; не будь его — замерзли бы все. Мы легли спать по два человека, ноги друг другу в малицы, убирая головы также в малицы и таким образом спасались. Вечером в одиннадцатом часу небольшая часть нашей льдины отломилась и мы с трудом могли спасти четырех человек, спавших в том месте; между ними был и барон Будберг. Волнение ходило весьма сильное, поддавало через всю нашу льдину, так что мы, находясь, сколько можно было, под ветром, не могли, однако ж, укрыться от воды, весьма неприятной во время стужи. Наконец 13 сентября в семь часов пополуночи льдина наша была разбита пополам с ужасным шумом, уподоблявшимся пушечному выстрелу. Начало поддавать еще сильнее через крошечный наш островок. Здоровье господина Матисена нисколько не улучшалось, и он передал последнее свое желание: поклоны родственникам и тому подобное. Команду я старался ободрять рассказами о случаях на море и во льдах, где после неимоверных трудов люди все-таки спасались. Мое старание было, однако, не совсем успешно… Погода стала теплая, мороз был около одного градуса. С шести часов утра пошел сильный снег, превратившийся в дождь, к девяти часам нас мочило снизу и сверху; все мы были мокры донельзя. Один час мороза, вроде вчерашнего, положил бы конец всем нашим бедствиям. Но к полдню шторм улегся, весьма скоро сделалось маловетрие от SSW и остаток нашей льдины выдержал. Погода настала прекрасная, даже теплая и мы начали просушиваться. Ветер в скором времени засвежел до брамсельного, и мы с радостью заметили по лоту, что нас несет к берегу, который в скором времени и увидели.
С моря показались массы льда, которые быстрее нас двигались к берегу и начали с обеих сторон проходить мимо нас. Закат солнца был великолепный. В восемь часов вечера мы заметили, что необозримой величины ледяное поле со многими горами двигается прямо на нас. Мы приготовились перескочить, когда оно ударится о наш островок, и благополучно успели в этом, а через четверть часа успели найти ночлег. На этом большом переходе повар Ларионов и барон Будберг потерялись так, что мы принуждены были отыскивать их довольно долго. Глубина, к нашей радости, значительно уменьшилась, лот в девять часов вечера показал не более двенадцати сажен.
Ночь на 14 сентября была чрезвычайно холодная, но, к счастью, мы днем успели просушить платье. Настало великолепное утро; берег был недалеко; глубина 10 сажен 4 фута; ветер — чистый S; по лоту видно, что несет нас на ONO. Господину Матисену стало немного легче. Погода во весь день стояла чудная и довольно теплая; лед наш понемногу двигался к берегу, но сообщения с нашего поля к берегу еще нет. К вечеру ветер перешел к SO и сильно засвежел, только что вновь явившаяся надежда улыбнулась, нас начало сильно валить на NW. Сухари у некоторых почти вышли, и люди донельзя пали духом; многие выстроили небольшие ледяные домики, называя их своими гробницами.
15 сентября, с трех — девяти часов пополуночи шел сильный дождь и мокрый снег; все опять вымокли до нитки. Берег скрылся из виду, но к десяти часам погода прояснилась и мы начали просушивать платье. В пятидесяти шагах от нашего ледяного городка увидели мы песца, и я с винтовкой пошел, но не мог настичь его. Наши собаки до того исхудали, что остались кости да кожа; пудель мой при ветре не мог ходить без сильного дрейфа.
Вольнонаемный повар Павел Ларионов попался в воровстве: замечая, что у него остается весьма немного сухарей, он предпочел есть чужие и был пойман; но я ему простил на этот раз. К общей радости господину Матисену гораздо лучше и он чувствует себя готовым снова пуститься в путь.
В воскресенье 16 сентября ветер WSW и полыней по направлению к берегу с самых высоких торосов не видали. Хотя ни у меня, ни у людей надежды не было достигнуть берега, потому что уже несколько раз были обмануты, мы все-таки, помолившись богу, тронулись в путь в шесть часов. Шел сильный дождь, и мы все были мокры; первые два часа мы шли по весьма опасным местам, по сжатым маленьким льдинкам, между которыми проваливались постоянно, часто до груди, и наконец в восемь часов пополуночи достигли до сплошного льда, на котором была гора; с вершины ее увидели, к общей радости, берег в верстах пятнадцати или восемнадцати. Не отдыхая нисколько, мы пошли весьма скоро вперед и сделали привал не раньше одиннадцати часов. Берег отстоял от нас еще на 8 или 9 верст, но половина людей выбилась совершенно из сил и я принужден был дать полчаса отдыха. Особенно господин Будберг до того ослаб, что говорить уже не мог и падал на ровных местах. Мы все воспользовались этим временем и съели двойную порцию сухарей. Некоторые из команды повредили себе ноги при падении и тащились с трудом. До пяти часов мы шли без оглядки, не встречая полыней, осталось до берега не более одной версты. Около двух часов я сам был до того уставши, что помогала только сила воля. С величайшим трудом тащился я вперед; грудь и плечи болели донельзя, но эта слабость была непродолжительна: к шести часам я шел так же легко и быстро, как прежде. Последняя верста была необыкновенно тяжела для нас. Берег не дался нам без упорного боя, и я не знаю, попали ли бы мы вообще на него без помощи матроса Попова? Он шел передовым последнее время, и я любовался его неустрашимостью и находчивостью в преодолении всякого рода препятствий; все остальные довольно равнодушно смотрели на берег, как и на лед, и у каждого из них было одно желание — лечь и отдохнуть.
До берега оставалась открытая вода и изредка на мели стоявшие торосы; мы от тороса до тороса перегребали на льдинах. Наконец, в семь часов осталось не более пятидесяти сажен до берега, но здесь мы уже не находили средств переплыть. Остаться мокрыми на льду значило замерзнуть, поэтому я приказал каждому, кто как знает и как может, идти на берег, держаться, по возможности, двум или трем человекам вместе и друг друга вытаскивать из воды, если бы кто-нибудь провалился. Мы разделились; девизом всех была мысль: «Каждый за себя, бог за всех». Боцман Панкратов с двумя человеками первые достигли берега, и громкое ура их раздалось в темноте, повторенное с горы. Глубина при переправе весьма медленно уменьшалась; я часто бросал лот — девять сажен, шесть сажен, четыре сажени, три с половиной, одна сажень и, наконец, в шагах десяти от берега полфута глубины. Грунт все тот же — ил. В восемь часов, наконец, мы все соединились на высоком холме, мокрые до нитки, некоторые — по шею. Хотя мы были холодны, голодны и мокры и дров никаких не нашли, но мысль, что мы теперь на берегу и что нас не унесет в море, согревала нас. Мы расположились на возвышенности, потому что в тундре лежал снег. Так мы пролежали и продрожали всю ночь, изредка вставая для согревания; засвежевший W ветер и мороз, несмотря на усталость, не дали нам заснуть хорошенько. Утром, когда рассвело, каменья под нами чуть ли не были теплее наших тел. Только что начало рассветать, все разошлись за дровами и действительно нашли немного выкидного гнилого леса, который с трудом загорелся и я сварил в чайнике кофе; горячий кофе, хотя и без сахара, оживил нас немного.
Когда совсем рассвело, господин Матисен взял зрительную трубу и повел ею по горизонту; вдруг он закричал: «Чумы видны!» Я схватил трубу и увидел в пяти верстах от нашего ночлега верхушки двух чумов. Сию же минуту я отправил трех человек под командою боцмана Панкратова, вооруженных винтовками, пиками и револьверами, с приказанием: во что бы ни стало удержать этих людей. К нашему счастью, посланные могли держаться в долине большую часть дороги, так что из чумов заметили их уже поднявшихся на гору. Лишь только карачеи увидели путников, тотчас засуетились: кто побежал за оленями, кто готовил сани, ясно было видно, что они намеревались спастись бегством от незнакомцев; но им не дали время поправиться (дело нелегкое) со стадом, состоящим из двух тысяч голов. Откуда ни возьмись сила! Панкратов с своими людьми бежал стремглав и успел захватить карачеев в то время, когда они начали загонять оленей в юрок. Знаками приказал он запрячь трое саней и ехать к морю за нами, что и было исполнено немедля. Эти сани встретили нас уже на половине дороги. Скажу откровенно, что езда никогда не доставляла мне такого удовольствия, как в этот раз.
2 ноября я прибыл с командою в село Ижму. Дав людям отдохнуть одни сутки, я отправился с ними через Цеть-Цильму в деревню Кую, на устье р. Печоры. Устроив там все для зимовки людей, я отправился через тундру на оленях в г. Архангельск, оставив при команде старшего штурмана Матисена и барона Будберга.