Куст сирени (Куприн)/ПСС 1912 (ДО)

Кустъ сирени
авторъ Александръ Ивановичъ Купринъ (1870—1938)

Полное собраніе сочиненій А. И. Куприна (1912—1915)

Опубл.: 1894. Источникъ: Полное собраніе сочиненій А. И. Куприна (1912) т. 7. — СПб.: Т-во А. Ф. Марксъ, 1912.

КУСТЪ СИРЕНИ.

Николай Евграфовичъ Алмазовъ едва дождался, пока жена отворила ему двери, и, не снимая пальто, въ фуражкѣ прошелъ въ свой кабинетъ. Жена, какъ только увидѣла его насупившееся лицо со сдвинутыми бровями и нервно закушенной нижней губой, въ ту же минуту поняла, что произошло очень большое несчастіе… Она молча пошла слѣдомъ за мужемъ. Въ кабинетѣ Алмазовъ простоялъ съ минуту на одномъ мѣстѣ, глядя куда-то въ уголъ. Потомъ онъ выпустилъ изъ рукъ портфель, который упалъ на полъ и раскрылся, а самъ бросился въ кресло, злобно хрустнувъ сложенными вмѣстѣ пальцами…

Алмазовъ, молодой небогатый офицеръ, слушалъ лекціи въ академіи генеральнаго штаба и теперь только-что вернулся оттуда. Онъ сегодня представлялъ профессору послѣднюю и самую трудную практическую работу — инструментальную съемку мѣстности…

До сихъ поръ всѣ экзамены сошли благополучно, и только одному Богу да женѣ Алмазова было извѣстно, какихъ страшныхъ трудовъ они стоили… Начать съ того, что самое поступленіе въ академію казалось сначала невозможнымъ. Два года подъ рядъ Алмазовъ торжественно проваливался и только на третій упорнымъ трудомъ одолѣлъ всѣ препятствія. Не будь жены, онъ, можетъ-быть, не найдя въ себѣ достаточно энергіи, махнулъ бы на все рукою. Но Вѣрочка не давала ему падать духомъ и постоянно поддерживала въ немъ бодрость… Она пріучилась встрѣчать каждую неудачу съ яснымъ, почти веселымъ лицомъ. Она отказывала себѣ во всемъ необходимомъ, чтобы создать для мужа хотя и дешевый, но все-таки необходимый для занятаго головной работой человѣка комфортъ. Она бывала, по мѣрѣ необходимости, его переписчицей, чертежницей, чтицей, репетиторшей и памятной книжкой.

Прошло минутъ пять тяжелаго молчанія, тоскливо нарушаемаго хромымъ ходомъ будильника, давно знакомымъ и надоѣвшимъ: разъ, два, три-три: два чистыхъ удара, третій съ хриплымъ перебоемъ. Алмазовъ сидѣлъ, не снимая пальто и шапки и отворотившись въ сторону… Вѣра стояла въ двухъ шагахъ отъ него, также молча, съ страданіемъ на красивомъ, нервномъ лицѣ. Наконецъ она заговорила первая, съ той осторожностью, съ которой говорятъ только женщины у кровати близкаго трудно-больного человѣка…

— Коля, ну какъ же твоя работа?.. Плохо?

Онъ передернулъ плечами и не отвѣчалъ.

— Коля, забраковали твой планъ? Ты скажи, все равно, вѣдь вмѣстѣ обсудимъ.

Алмазовъ быстро повернулся къ женѣ и заговорилъ горячо и раздраженно, какъ обыкновенно говорятъ, высказывая долго сдержанную обиду.

— Ну да, ну да, забраковали, если ужъ тебѣ такъ хочется знать. Неужели сама не видишь? Все къ чорту пошло!.. Всю эту дрянь, — и онъ злобно ткнулъ ногой портфель съ чертежами: — всю эту дрянь хоть въ печку выбрасывай теперь! Вотъ тебѣ и академія! Черезъ мѣсяцъ опять въ полкъ, да еще съ позоромъ, съ трескомъ. И это изъ-за какого-то поганаго пятна… О, чортъ!

— Какое пятно, Коля? Я ничего не понимаю.

Она сѣла на ручку кресла и обвила рукой шею Алмазова. Онъ не сопротивлялся, но продолжалъ смотрѣть въ уголъ съ обиженнымъ выраженіемъ.

— Какое же пятно, Коля? — спросила она еще разъ.

— Ахъ, ну, обыкновенное пятно, зеленой краской. Ты вѣдь знаешь, я вчера до трехъ часовъ не ложился, нужно было окончить. Планъ прекрасно вычерченъ и иллюминованъ. Это всѣ говорятъ. Ну, засидѣлся я вчера, усталъ, руки начали дрожать — и посадилъ пятно… Да еще густое такое пятно… жирное. Сталъ подчищать и еще больше размазалъ. Думалъ я, думалъ, что̀ теперь изъ него сдѣлать, да и рѣшилъ кучу деревьевъ на томъ мѣстѣ изобразить… Очень удачно вышло, и разобрать нельзя, что пятно было. Приношу нынче профессору. «Такъ, такъ, н-да. А откуда у васъ здѣсь, поручикъ, кусты взялись?» Мнѣ бы нужно было такъ и разсказать, какъ все было. Ну, можетъ-быть, засмѣялся бы только… Впрочемъ, нѣтъ, не разсмѣется, — аккуратный такой нѣмецъ, педантъ. Я и говорю ему: «Здѣсь, дѣйствительно, кусты растутъ». А онъ говоритъ: «Нѣтъ, я эту мѣстность знаю, какъ свои пять пальцевъ, и здѣсь кустовъ быть не можетъ». Слово за слово, у насъ съ нимъ завязался крупный разговоръ. А тутъ еще много нашихъ офицеровъ было. «Если вы такъ утверждаете, говоритъ, что на этой сѣдловинѣ есть кусты, то извольте завтра же ѣхать туда со мной верхомъ… Я вамъ докажу, что вы или небрежно работали, или счертили прямо съ трехверстной карты»…

— Но почему же онъ такъ увѣренно говоритъ, что тамъ нѣтъ кустовъ?

— Ахъ, Господи, почему? Какіе ты, ей-Богу, дѣтскіе вопросы задаешь. Да потому, что онъ вотъ уже двадцать лѣтъ мѣстность эту знаетъ лучше, чѣмъ свою спальню. Самый безобразнѣйшій педантъ, какіе только есть на свѣтѣ, да еще нѣмецъ вдобавокъ… Ну и окажется въ концѣ концовъ, что я лгу и въ препирательство вступаю… Кромѣ того…

Во все время разговора онъ вытаскивалъ изъ стоявшей передъ нимъ пепельницы горѣлыя спички и ломалъ ихъ на мелкіе кусочки, а когда замолчалъ, то съ озлобленіемъ швырнулъ ихъ на полъ. Видно было, что этому сильному человѣку хочется заплакать.

Мужъ и жена долго сидѣли въ тяжеломъ раздумьѣ, не произнося ни слова. Но вдругъ Вѣрочка энергичнымъ движеніемъ вскочила съ кресла.

— Слушай, Коля, намъ надо сію минуту ѣхать! Одѣвайся скорѣй.

Николай Евграфовичъ весь сморщился, точно отъ невыносимой физической боли.

— Ахъ, не говори, Вѣра, глупостей. Неужели ты думаешь, я поѣду оправдываться и извиняться. Это значитъ надъ собой прямо приговоръ подписать. Не дѣлай, пожалуйста, глупостей.

— Нѣтъ, не глупости, — возразила Вѣра, топнувъ ногой. — Никто тебя не заставляетъ ѣхать съ извиненіемъ… А просто, если тамъ нѣтъ такихъ дурацкихъ кустовъ, то ихъ надо посадить сейчасъ же.

— Посадить?.. Кусты?.. — вытаращилъ глаза Николай Евграфовичъ.

— Да, посадить. Если ужъ сказалъ разъ неправду, — надо поправлять. Собирайся, дай мнѣ шляпку… Кофточку… Не здѣсь ищешь, посмотри въ шкапу… Зонтикъ!

Пока Алмазовъ, пробовавшій-было возражать, но не выслушанный, отыскивалъ шляпку и кофточку, Вѣра быстро выдвигала ящики столовъ и комодовъ, вытаскивала корзины и коробочки, раскрывала ихъ и разбрасывала по полу.

— Серьги… Ну, это пустяки… За нихъ ничего не дадутъ… А вотъ это кольцо съ солитеромъ дорогое… Надо непремѣнно выкупить… Жаль будетъ, если пропадетъ. Браслетъ… тоже дадутъ очень мало. Старинный и погнутый… Гдѣ твой серебряный портсигаръ, Коля?

Черезъ пять минутъ всѣ драгоцѣнности были уложены въ ридикюль. Вѣра, уже одѣтая, послѣдній разъ оглядывалась кругомъ, чтобы удостовѣриться: не забыто ли что-нибудь дома.

— Ѣдемъ, — сказала она наконецъ рѣшительно.

— Но куда же мы поѣдемъ? — пробовалъ протестовать Алмазовъ. — Сейчасъ темно станетъ, а до моего участка почти десять верстъ.

— Глупости… Ѣдемъ!

Раньше всего Алмазовы заѣхали въ ломбардъ. Видно было, что оцѣнщикъ такъ давно привыкъ къ ежедневнымъ зрѣлищамъ человѣческихъ несчастій, что они вовсе не трогали его. Онъ такъ методично и долго разсматривалъ привезенныя вещи, что Вѣрочка начинала уже выходить изъ себя. Особенно обидѣлъ онъ ее тѣмъ, что попробовалъ кольцо съ брильянтомъ кислотой и, взвѣсивъ, оцѣнилъ его въ три рубля.

— Да вѣдь это настоящій брильянтъ, — возмущалась Вѣра: — онъ сто̀итъ тридцать семь рублей и то по случаю.

Оцѣнщикъ съ видомъ усталаго равнодушія закрылъ глаза.

— Намъ это все равно-съ, сударыня. Мы камней вовсе не принимаемъ, — сказалъ онъ, бросая на чашечку вѣсовъ слѣдующую вещь: — мы оцѣниваемъ только металлы-съ.

Зато старинный и погнутый браслетъ, совершенно неожиданно для Вѣры, былъ оцѣненъ очень дорого. Въ общемъ однако набралось около двадцати трехъ рублей. Этой суммы было болѣе чѣмъ достаточно.

Когда Алмазовы пріѣхали къ садовнику, бѣлая петербургская ночь уже разлилась по небу и въ воздухѣ синимъ молокомъ. Садовникъ, чехъ, маленькій старичокъ въ золотыхъ очкахъ, только-что садился со своей семьею за ужинъ. Онъ былъ очень изумленъ и недоволенъ позднимъ появленіемъ заказчиковъ и ихъ необычной просьбой. Вѣроятно, онъ заподозрѣлъ какую-нибудь мистификацію и на Вѣрочкины настойчивыя просьбы отвѣчалъ очень сухо:

— Извините. Но я ночью не могу посылать въ такую даль рабочихъ. Если вамъ угодно будетъ завтра утромъ — то я къ вашимъ услугамъ.

Тогда оставалось только одно средство: разсказать садовнику подробно всю исторію съ злополучнымъ пятномъ, и Вѣрочка такъ и сдѣлала. Садовникъ слушалъ сначала недовѣрчиво, почти враждебно, но, когда Вѣра дошла до того, какъ у нея возникла мысль посадить кустъ, онъ сдѣлался внимательнѣе и нѣсколько разъ сочувственно улыбался.

— Ну, дѣлать нечего, — согласился садовникъ, когда Вѣра кончила разсказывать: — скажите, какіе вамъ можно будетъ посадить кусты?

Однако изо всѣхъ породъ, какія были у садовника, ни одна не оказывалась подходящей: волей-неволей пришлось остановиться на кустахъ сирени.

Напрасно Алмазовъ уговаривалъ жену отправиться домой. Она поѣхала вмѣстѣ съ мужемъ за городъ, все время, пока сажали кусты, горячо суетилась и мѣшала рабочимъ, и только тогда согласилась ѣхать домой, когда удостовѣрилась, что дернъ около кустовъ совершенно нельзя отличить отъ травы, покрывавшей всю сѣдловинку.

На другой день Вѣра никакъ не могла усидѣть дома и вышла встрѣтить мужа на улицу. Она еще издали, по одной только живой и немного подпрыгивающей походкѣ, узнала, что исторія съ кустами кончилась благополучно… Дѣйствительно, Алмазовъ былъ весь въ пыли и едва держался на ногахъ отъ усталости и голода, но лицо его сіяло торжествомъ одержанной побѣды.

— Хорошо! Прекрасно! — крикнулъ онъ еще за десять шаговъ въ отвѣтъ на тревожное выраженіе женина лица. — Представь себѣ, пріѣхали мы съ нимъ къ этимъ кустамъ. Ужъ глядѣлъ онъ на нихъ, глядѣлъ, даже листочекъ сорвалъ и пожевалъ. «Что̀ это за дерево?» — спрашиваетъ. Я говорю: — «Не знаю, ваше-ство». — «Березка, должно-быть?» — говоритъ. Я отвѣчаю: — «Должно-быть, березка, ваше-ство». Тогда онъ повернулся ко мнѣ и руку даже протянулъ. — «Извините, говоритъ, меня, поручикъ. Должно-быть, я старѣть начинаю, коли забылъ про эти кустики». Славный онъ, профессоръ, и умница такой. Право, мнѣ жаль, что я его обманулъ. Одинъ изъ лучшихъ профессоровъ у насъ. Знанія — просто чудовищныя. И какая быстрота и точность въ оцѣнкѣ мѣстности — удивительно!

Но Вѣрѣ было мало того, что̀ онъ разсказалъ. Она заставляла его еще и еще разъ передавать ей въ подробностяхъ весь разговоръ съ профессоромъ. Она интересовалась самыми мельчайшими деталями: какое было выраженіе лица у профессора, какимъ тономъ онъ говорилъ про свою старость, что̀ чувствовалъ при этомъ самъ Коля…

И они шли домой такъ, какъ будто бы кромѣ нихъ никого на улицѣ не было: держась за руки и безпрестанно смѣясь. Прохожіе съ недоумѣніемъ останавливались, чтобы еще разъ взглянуть на эту странную парочку…

Николай Евграфовичъ никогда съ такимъ аппетитомъ не обѣдалъ, какъ въ этотъ день… Послѣ обѣда, когда Вѣра принесла Алмазову въ кабинетъ стаканъ чаю, — мужъ и жена вдругъ одновременно засмѣялись и поглядѣли другъ на друга.

— Ты — чему? — спросила Вѣра.

— А ты чему?

— Нѣтъ, ты говори первый, а я потомъ.

— Да такъ, глупости. Вспомнилась вся эта исторія съ сиренью. А ты?

— Я тоже глупости и тоже — про сирень. Я хотѣла сказать, что сирень теперь будетъ навсегда моимъ любимымъ цвѣткомъ…