вопросы задаешь. Да потому, что онъ вотъ уже двадцать лѣтъ мѣстность эту знаетъ лучше, чѣмъ свою спальню. Самый безобразнѣйшій педантъ, какіе только есть на свѣтѣ, да еще нѣмецъ вдобавокъ… Ну и окажется въ концѣ концовъ, что я лгу и въ препирательство вступаю… Кромѣ того…
Во все время разговора онъ вытаскивалъ изъ стоявшей передъ нимъ пепельницы горѣлыя спички и ломалъ ихъ на мелкіе кусочки, а когда замолчалъ, то съ озлобленіемъ швырнулъ ихъ на полъ. Видно было, что этому сильному человѣку хочется заплакать.
Мужъ и жена долго сидѣли въ тяжеломъ разумьѣ, не произнося ни слова. Но вдругъ Вѣрочка энергичнымъ движеніемъ вскочила съ кресла.
— Слушай, Коля, намъ надо сію минуту ѣхать! Одѣвайся скорѣй.
Николай Евграфовичъ весь сморщился, точно отъ невыносимой физической боли.
— Ахъ, не говори, Вѣра, глупостей. Неужели ты думаешь, я поѣду оправдываться и извиняться. Это значитъ надъ собой прямо приговоръ подписать. Не дѣлай, пожалуйста, глупостей.
— Нѣтъ, не глупости, — возразила Вѣра, топнувъ ногой. — Никто тебя не заставляетъ ѣхать съ извиненіемъ… А просто, если тамъ нѣтъ такихъ дурацкихъ кустовъ, то ихъ надо посадить сейчасъ же.
— Посадить?.. Кусты?.. — вытаращилъ глаза Николай Евграфовичъ.
— Да, посадить. Если ужъ сказалъ разъ неправду, — надо поправлять. Собирайся, дай мнѣ шляпку… Кофточку… Не здѣсь ищешь, посмотри въ шкапу… Зонтикъ!
Пока Алмазовъ, пробовавшій-было возражать, но не выслушанный, отыскивалъ шляпку и кофточку, Вѣра
вопросы задаешь. Да потому, что он вот уже двадцать лет местность эту знает лучше, чем свою спальню. Самый безобразнейший педант, какие только есть на свете, да еще немец вдобавок… Ну и окажется в конце концов, что я лгу и в препирательство вступаю… Кроме того…
Во все время разговора он вытаскивал из стоявшей перед ним пепельницы горелые спички и ломал их на мелкие кусочки, а когда замолчал, то с озлоблением швырнул их на пол. Видно было, что этому сильному человеку хочется заплакать.
Муж и жена долго сидели в тяжелом раздумье, не произнося ни слова. Но вдруг Верочка энергичным движением вскочила с кресла.
— Слушай, Коля, нам надо сию минуту ехать! Одевайся скорей.
Николай Евграфович весь сморщился, точно от невыносимой физической боли.
— Ах, не говори, Вера, глупостей. Неужели ты думаешь, я поеду оправдываться и извиняться. Это значит над собой прямо приговор подписать. Не делай, пожалуйста, глупостей.
— Нет, не глупости, — возразила Вера, топнув ногой. — Никто тебя не заставляет ехать с извинением… А просто, если там нет таких дурацких кустов, то их надо посадить сейчас же.
— Посадить?.. Кусты?.. — вытаращил глаза Николай Евграфович.
— Да, посадить. Если уж сказал раз неправду, — надо поправлять. Собирайся, дай мне шляпку… Кофточку… Не здесь ищешь, посмотри в шкафу… Зонтик!
Пока Алмазов, пробовавший было возражать, но не выслушанный, отыскивал шляпку и кофточку, Вера
