проваливался и только на третій упорнымъ трудомъ одолѣлъ всѣ препятствія. Не будь жены, онъ, можетъ-быть, не найдя въ себѣ достаточно энергіи, махнулъ бы на все рукою. Но Вѣрочка не давала ему падать духомъ и постоянно поддерживала въ немъ бодрость… Она пріучилась встрѣчать каждую неудачу съ яснымъ, почти веселымъ лицомъ. Она отказывала себѣ во всемъ необходимомъ, чтобы создать для мужа хотя и дешевый, но все-таки необходимый для занятаго головной работой человѣка комфортъ. Она бывала, по мѣрѣ необходимости, его переписчицей, чертежницей, чтицей, репетиторшей и памятной книжкой.
Прошло минутъ пять тяжелаго молчанія, тоскливо нарушаемаго хромымъ ходомъ будильника, давно знакомымъ и надоѣвшимъ: разъ, два, три-три: два чистыхъ удара, третій съ хриплымъ перебоемъ. Алмазовъ сидѣлъ, не снимая пальто и шапки и отворотившись въ сторону… Вѣра стояла въ двухъ шагахъ отъ него, также молча, съ страданіемъ на красивомъ, нервномъ лицѣ. Наконецъ она заговорила первая, съ той осторожностью, съ которой говорятъ только женщины у кровати близкаго трудно-больного человѣка…
— Коля, ну какъ же твоя работа?.. Плохо?
Онъ передернулъ плечами и не отвѣчалъ.
— Коля, забраковали твой планъ? Ты скажи, все равно, вѣдь вмѣстѣ обсудимъ.
Алмазовъ быстро повернулся къ женѣ и заговорилъ горячо и раздраженно, какъ обыкновенно говорятъ, высказывая долго сдержанную обиду.
— Ну да, ну да, забраковали, если ужъ тебѣ такъ хочется знать. Неужели сама не видишь? Все къ чорту пошло!.. Всю эту дрянь, — и онъ злобно ткнулъ ногой портфель съ чертежами: — всю эту дрянь хоть въ печку выбрасывай теперь! Вотъ тебѣ и академія! Черезъ мѣ-
проваливался и только на третий упорным трудом одолел все препятствия. Не будь жены, он, может быть, не найдя в себе достаточно энергии, махнул бы на все рукою. Но Верочка не давала ему падать духом и постоянно поддерживала в нем бодрость… Она приучилась встречать каждую неудачу с ясным, почти веселым лицом. Она отказывала себе во всем необходимом, чтобы создать для мужа хотя и дешевый, но все-таки необходимый для занятого головной работой человека комфорт. Она бывала, по мере необходимости, его переписчицей, чертежницей, чтицей, репетиторшей и памятной книжкой.
Прошло минут пять тяжелого молчания, тоскливо нарушаемого хромым ходом будильника, давно знакомым и надоевшим: раз, два, три-три: два чистых удара, третий с хриплым перебоем. Алмазов сидел, не снимая пальто и шапки и отворотившись в сторону… Вера стояла в двух шагах от него так же молча, с страданием на красивом, нервном лице. Наконец она заговорила первая, с той осторожностью, с которой говорят только женщины у кровати близкого труднобольного человека…
— Коля, ну как же твоя работа?.. Плохо?
Он передернул плечами и не отвечал.
— Коля, забраковали твой план? Ты скажи, все равно, ведь вместе обсудим.
Алмазов быстро повернулся к жене и заговорил горячо и раздраженно, как обыкновенно говорят, высказывая долго сдержанную обиду.
— Ну да, ну да, забраковали, если уж тебе так хочется знать. Неужели сама не видишь? Все к черту пошло!.. Всю эту дрянь, — и он злобно ткнул ногой портфель с чертежами, — всю эту дрянь хоть в печку выбрасывай теперь! Вот тебе и академия! Через ме-
