|
[87]
Изъяснительные замечания
Признания
К песне 2-й. — Образ глаз-солнц часто повторяется как в Испанской поэзии, так и в Индийской, с которою поэзия Испанская являет часто поразительное сходство, — надо думать, ввиду повышенной страстности того и другого народа.
К песне 8-й. — В Испании доселе не редкость пение песен под балконом, с аккомпаниментом гитары. Песни при этом и припоминаются и, вызываемые теми или иными обстоятельствами, рождаются новые, внезапно.
К песне 9-й. — Северянину несколько странно слышать, как мужчина говорит, что его более не веселят ни розы, ни жасмины. Для этого нужно любить цветы так, как их любят в Испании или Мексике. В Испании вы постоянно можете видеть, как возчик, лежащий на телеге, нагруженной чем-нибудь совсем не стихотворным, мурлычет песню, а во рту его стебель цветка, красная головка которого нарядно покачивается.
К песне 11-й. — Шутливая форма многих Испанских песен, указывающая на южную грацию и тонкость ощущения, совсем не указывает на шуточность чувств. В Испанском нраве много тигриного, кошачьего. И Испанцы любят играть мягкими лапками, в которых спрятаны когти. Любят танцевать — вкруг костра и над срывом.
[88]
К песне 13-й. — Это напоминает известную песенку Гейнриха Гейне, в «Buch der Lieder». Поэзия Гейне, вообще очень близкая к народной поэзии, особливо родственна с Испанскими народными песнями.
К песне 14-й. — Эта песенка, сколько мог заметить, особенно знаменита среди Испанцев. Им молчать, когда они любят, труднее, чем Норвежцу или Англичанину.
К песне 26-й. — В своей поэме «Эпипсихидион» Шелли, обращаясь к Эмилии Вивиани, говорит (Шелли, т. 3-й):
О, если бы мы были близнецами!
И далее:
…Хочу тобой дышать.
Ты слишком поздно стала мной любима,
Я слишком скоро начал обожать
Тебя, мой кормчий, призрак серафима…
Тебя я должен был бы на земле
Сопровождать от самого рожденья,
Как тень дрожать, склоняясь и любя,
Гореть тобой и жить как отраженье.
Не как теперь: — О, я люблю тебя!
К песне 27-й. — Воспоминание о встрече душ, бывшей до встречи тел, до встречи двух душ, вот в этих двух телах, состояние хорошо известное каждому, кто воистину любил.
К песне 28-й. — Вечная легенда Эроса и Психеи.
К песне 33-й. — Есть такая разнопевность:
Говорят, что чёрное есть траур,
Говорят, что алое — веселье,
Нарядись в зелёное, малютка,
Будешь ты надеждою моей.
[89]
В «Romancero General» — нечто вроде наших исторических былин — читаем, между прочим, описание ревнующего кабальеро (2-а ed. I, ns. 46, 49).
Шесть его сопровождают
Слуг, что служат господину,
Все в зелёное одеты:
Цвет надежды при любви.
На копьё, с железкой рядом,
Голубую мчит он ленту:
Это — ревность, тех, кто любит.
Заставляет прегрешать.
Испанский народ сохраняет в песнях эту символику. Пример тому — следующие coplas.
Уж давно, как зелёное
Мне дает беспокойство,
Ибо все мои чаянья
Обернулись в лазурные.
Говорят, что меня ты не любишь,
Мне мало до этого дела,
Одеваюсь завтра я в траур
Из белой тафты.
Сколь многие с надеждой
Превесело живут!
Ослов на свете сколько
Зелёное едят!
Знаменитый Гонгора, Испанский утонченник старинных времён, писавший за 300 лет до нынешних «декадентов», также любил символику красок.
Цветочки розмарина,
Малютка Исабель,
Сегодня голубые,
А завтра будут мёд.
Ревнуешь ты, малютка…
[90]
У разных народов символика красок разная. В то время, как Испанцы связывают ревность с голубым цветом, Отелло погибает мучимый зеленоглазым чудовищем ревности. Бретонцы полагают, что голубой цвет неба есть цвет времени. Древние Майи считали голубой цвет символом святости и целомудрия, а отсюда — счастья, как освобождения от пут вещества. В Египте и в Индии голубой — это цвет богов. Вишну на своём семиглавом змее — голубой. В Египте, в Майе и в Халдее голубой цвет связывался со смертью и употреблялся при похоронах, как это доселе в Бухаре. Жёлтый — в Китае и в Майе — принадлежность царской фамилии, красный — благородных. Великий Египетский сфинкс был окрашен в красный цвет. Римские солдаты выкрашивали своё тело в красное — в знак победительной храбрости. У многих народов красный есть цвет жизни и страсти.
Символика и тайный смысл цветов очень интересная и мало разработанная область. Влияние каждого отдельного цвета на возникновение отдельных, совершенно определённых, душевных состояний есть факт несомненный. Но психология красок различествует весьма, когда мы имеем дело с особо впечатлительными художественными натурами. Я лично могу сказать про себя, что ярко-красный цвет и золотисто-жёлтый вызывают во мне ликующую радость жизни, причём алый цвет тревожит, а золотистый умиротворяет в волнении. Зелёный цвет доставляет тихую радость, счастье длительное. Голубой — вызывает уходящую мечтательность. Тёмно-синий подавляет. Лиловый производит гнетущее впечатление, и даже светло-лиловый — связан с чем-то зловещим. Белый и чёрный цвет, отрицаемые, как таковые, но признаваемые глазом, при
[91]всём своём различии производят однородное впечатление — изысканной красоты, благородства и стройности. Я сказал бы, что чёрный и белый цвет, два эти предельные цвета, по их действию на меня, так же похожи и так же различны, как чёрный лебедь и белый лебедь. Их одежда различна, а душа одна.
В своей поэме «Фата-Моргана» («Литургия Красоты») я попытался свести в художественное целое свои ощущения от различных красок. Дальнейшую попытку в этом направлении, очень интересную, сделал, в будущем весьма крупный, но и теперь уже несомненный, поэт, Сергей Городецкий, в поэме «Радуга» («Дикая Воля»).
Настанет время — и оно не так далеко — когда жизнь наша, в больших, в великих городах, так же, как среди природы, построенная на принципе художественной гармонии, каждому цвету даст определённое место и точно выработанные соотношения, и мы будем играть красками с той же уверенностью и с теми же великими последствиями, как теперь мы играем электричеством и паром.
К песне 34-й. — Есть разнопевность:
Протянись ко мне, голубка,
Да войду в твоё гнездо.
Ты одна, мне рассказали,
Я хочу с тобой побыть.
Этот мотив повторяется различно.
— Птичка неба, расскажи мне,
Где твоё гнездо?
— А оно в сосне зелёной,
Скрытно меж ветвей.
[92]
Подобная же Португальская песня звучит с угрожающей иронией (Theophilo Braga, Cancioneiro е romancеirо geral portuguez, Porto, 1867, II, 75, 1):
Помираешь, чтоб разведать,
Где постель моя. Но, слушай,
На прибрежьи, над рекою,
Там, где шпажная трава.
К песне 35-й. — Разнопевность:
Видит Бог, что тебе бы я отдал,
За смуглый твой цвет золотистый,
Глаза мои, ясные очи,
Хотя бы остался слепым.
К песне 36-й. — Тот же мотив в Итальянской песне (Тоскана) (Giuseppe Tigri, Canti popolari toscani, Firenze. 1869, n. 337).
В двоих я, в двух юношей я влюблена,
К кому прилепиться, никак не пойму я:
Поменьше — красивый, в нём чара нежна,
Того, кто побольше, терять не хочу я.
Тому, что поменьше, я жизнь отдала,
Тому, что поболее, пальму в расцвете.
К тому, что поменьше, душа вся ушла,
К тому, что поболее, пальма вся в цвете.
Тому, кто поменьше, всё сердце, весь свет,
Тому, кто побольше, фиалок букет.
К песне 37-й. — Разнопевность:
Полно, купидончик,
Зря шутить со мною,
Если не люблю я,
Знала я любовь.
Полно, купидончик,
Зря шутить со мною,
Если не люблю я,
Верно, полюблю.
К песне 39-й. — Португальская песня (Braga, II, 112, 1):
Лишь одно твоё словечко
Есть судьбы моей решенье:
Скажешь: да, даёшь мне жизнь,
Скажешь: нет, и смерть мне в этом.
К песне 41-й. — Разнопевность:
Я зовусь — коль есть здесь место,
Родственник — когда есть случай,
Брат двоюродный — коль можешь,
Ждущий да или же нет.
К песне 42-й. — Разнопевность:
Луна, чтобы выйти на волю,
Позволения просит у неба,
И я, чтоб с тобой говорить,
Прошу позволенья смиренно.
К песне 43-й. — Португальская песня (Braga, II, 116, 5):
Вот возьми, пред тобой моё сердце,
Если хочешь убить его, можешь,
Но заметь, что внутри — это ты здесь,
Коль убьёшь его, также умрёшь.
К песне 44-й. — Разнопевность:
У ног твоих сердце моё,
Возьми, чтоб восстал я, взнесённый!
Взгляни, не люблю ли тебя,
У ног я твоих, побеждённый!
[94]
К песне 45-й. — Разнопевность:
Вырву камни в улице твоей,
Всю её сплошным песком покрою,
Чтобы все я видеть мог следы,
Тех, кто ходит под твою решётку.
К песне 46-й. — Итальянская песня (Сицилия) (Giuseppe Pitré, Cantі popolari siciliani, Palermo, 189, I, n. 136):
Или да мне скажи,
Или нет мне скажи,
Не могу же я быть
На полях без межи.
Требуя определённого ответа, влюблённый, взамен, может предложить нечто определённое — и он не скупится. Как восклицает Испанский поэт Беккер:
За взгляд один я мир бы отдал,
За луч улыбки всё бы небо,
За поцелуй… О, я не знаю,
Что дал бы я за поцелуй!
Португальская же песня говорит (Braga, II, 83, 7):
За один твой нежный взгляд
Дал бы жизни половину,
За улыбку дал бы жизнь,
За поцелуй я дал бы вечность.
К песне 47-й. — Разнопевность:
Хоть бы стала ты змеёю
И скользнула в бездны моря,
За тобой я, за тобою,
Что замыслил, то свершу.
[95]
К песне 48-й. — Португальская песня (Braga, II, 71, 2):
Я влюблённый, влюблённая ты,
Кто из нас будет более твёрдый?
Я как солнце гонюсь за тобой,
Ты как тень от меня убегаешь.
К песне 50-й. — Все, конечно, помнят Латинский стих:
Gutta cavat lapidem, non vi, sed saepe cadendo.
Капля камень долбит, не силой, но частым паденьем.
Есть Португальская песня (Braga, II, 17, 7):
Нет, нет, говоришь ты, не будет,
Любить никогда я не стану.
Вода упадает на камень
Так долго, что камень смягчит.
К песне 51-й. — Всечеловеческое или, вернее, всемужчинское заблуждение, что женщина и непостоянство суть одно. Мужчины много более заслуживают рекриминаций[1]. — В старинных romances мысль о неверности женщины часто повторяется (Duran, Romancero general, I, ns. 22, 50):
Отлучка моя будет краткой,
Да не будет такой твоя твёрдость:
Постарайся, хоть женщина ты,
Быть на всех других непохожей.
Слову женщины не верить,
Слово женское — пушинка,
В быстром ветре пух летящий
Или надпись на воде.
[96]
Другие romances более вежливы (ib., 25):
Справедливо ты промолвил —
Низки женщины. Однако
И весьма они различны,
Как солдаты под ружьём.
И ещё:
Все дурные — невозможность,
Все хорошие — нельзя.
Травы есть, что жизнь даруют,
Травы есть, в которых смерть.
К песне 54-й. — Разнопевность:
Чтобы тебя я полюбила,
Должна семь раз я повторить:
Люблю, люблю, люблю, люблю я,
Люблю любить, тебя любить.
Ненависть и презрение
К песне 5-й. — Испанки очень любят ходить к обедне. Так что уйти из церкви, когда там можно было бы ещё быть, для Испанки действительное лишение.
К песне 8-й. — Португальская песня (Braga, II, 93, 7):
Обманщик, да позволит Небо,
Чтоб заплатил ты за обман,
И чтоб тебе, когда полюбишь,
Любовь была бы не верна.
[97]
И ещё:
Неблагодарный, да свершится.
Что ты за это зло заплатишь,
Чтоб тот, кому ты очень верен,
Тебе бы очень изменил.
К песне 9-й. — Во всех тех песнях, где выражается ненависть и презрение возненавидевшей женщины, гораздо более тонкости, остроумия, находчивости и настоящей змеиной злости, нежели в словах мужчины, которые почти всегда элементарны и, во всяком случае, являют мало изобретательности. Можно подумать, что, побыв вместе с мужчиной, женщина не только научается мужским, по-мужски твёрдым, мыслям, но и вовсе похищает его мужской ум, и, отточив свою нежность, превращает её в острие ненависти.
К песне 51-й. — Разнопевность:
То и дело всё твердишь мне —
Умираю, умираю.
А умри, тогда увидим,
И тогда скажу я: да.
К песне 66-й. — Разнопевность:
Ах, Мария, не по вкусу
Ни один тебе мужчина!
Короля, быть может, хочешь?
Их в колоде карт четыре.
Франсиско Родригес Марин, которому нельзя не верить, говорит об Испанских песнях ненависти и презрения (Cantos Populares Espanoles, t. III, p. 283),
[98]что значительное число песен, выражающих ненависть, суть порождения расы Гитан, особливо те, в которых изобличается душа низкая и мысль трусливая и предательская. Он обращает внимание на то, что число coplas de odio (песен ненависти) незначительно в сравнении с песнями, посвящёнными другим чувствам. Объяснение этому даётся одной народной Испанской песней:
Кто воистину любит, забывает тот поздно,
И хотя бы забыл, не начнёт ненавидеть;
И увидевши то, что любил он любовью,
Снова любит, едва лишь к нему обратится.
Колыбельные песни
Ни у одного Европейского народа нет таких изящных и нежных, тонко-воздушных колыбельных песенок, как у Испанцев. Странно думать, что именно в Испанском национальном темпераменте, — в его историческом прошлом, — так много жестокого и тёмного. Как истинно-страстные люди, Испанцы во всём доходят до крайности и предельности, и если чрезвычайно жестоки их завоевательные набеги, исключительно-нежны кроткие состояния Испанской души. Нужно ещё заметить, что ни один, кажется, народ в Европе не испытывает такой нежной любви к детям, как именно Испанцы. Ни в одной стране, во время многочисленных моих путешествий, я не видал, чтобы взрослые, не только женщины, но и мужчины, выказывали такую заботливость и ласковость к детям. Грубой же сцены с детьми я не видел в Испании ни разу,
[99]хотя изъездил Испанию из конца в конец и бывал в ней многократно.
Припевы «Эа-ля-эа», «Эа-ля-ро-ро», «Эа-ля-нана» играют в Испанской колыбельной напевности ту же роль, как у нас припев «Баюшки-баю», «Баю-бай», «Баю-баю».
Песенки 26-я и 27-я нуждаются в пояснении. Испанское предание гласит, что святой Иоанн Креститель весьма любит небесные шумы. День его, 24 июня, праздновался шумными торжествами, на это указывают громовые раскаты, обычно совпадающие с данным временем. Во избежание подобной сумятицы, Господь заставляет его спать три дня без перерыва, считая с кануна Иванова дня. И святой не может таким образом праздновать свой день, ибо, когда просыпается, он уже прошёл. В области Бадахоса есть соответствующая поговорка:
Когда бы святой Иоанн
Праздник свой знал,
Тогда бы, в весельи, святой Иоанн
По всем небесам громыхал.
Или ещё:
Тогда бы он небо с землёй
Сочетал в напев громовой.
В некоторых Андалузских селениях его называют беспокойным.
Иванов день и Иванова ночь во всех Европейских странах связаны с целым рядом примет и обычаев. Русские говорят, что на Иванов день солнце на всходе играет. Сербы говорят: на Иванов день солнце на небе трижды останавливается. См. интересную книгу — А. Ермолов. Народная сельскохозяйственная мудрость в пословицах, поговорках и
[100]приметах. Т. 1. Всенародный Месяцеслов. С.-Петербург. 1901 года.
В пятом томе своего собрания Испанских Народных Песен Марин приводит, в примечаниях, интересную литургическую драму, столь же нежную, сколь краткую.
Мавританский царь и Христианка
1
(У Мавританского царя была пленница, которая пела, покуда спал её ребёнок):
1-й голос. Когда деткой была я,
В лугах я гуляла,
За мотыльками
По лугам убегала.
Когда деткой была я,
В лугах я блуждала,
За мотыльками,
Как они, я летала.
В луг я ушла,
По траве я пошла,
Розы там сея.
Шипы собрала.
Эа! эа! эа!
Не так уж дурна я лицом.
А если дурна я, скажу, не робея:
Так да будет, и дело с концом.
Эа! пою я, усталая.
Если дурна я, какое же дело вам в том?
Сон тебя, деточка, сон подкрепи.
Спи, моё дитятко малое,
Спи.
[101]
(Царь, который слушал, отвечает):
2-й голос. Люблю тебя, детка моя,
Люблю тебя, спи.
Больше люблю, чем цветочки, что ветер
Колыбелит весной на степи.
Больше, чем звоны ручья,
Что поёт: «Торопи же себя, торопи».
Я люблю тебя, детка моя,
Спи.
И меня полюби.
Как цветочки, тебя я люблю,
Прошепчи мне сквозь сон: «Вот я сплю».
Сон тебя, сон подкрепи,
Деточка, спи.
Как ручей, тебя я люблю.
1-й голос. Я назареянка,
Была назареянка.
Раз назареянка,
Не для тебя я.
У Девы Пречистой,
У Девы Лучистой
Так дремало Дитя засыпая.
И Дева, вздыхая,
И Дева Святая,
Дремала она, засыпая.
На горе на Голгофской
Были ветви оливы.
Были птички среди ветвей.
Кровь Христа утишали,
И в ветвях распевали
Четыре щеглёнка и один соловей.
[102]
2
1-й голос. Ты белая голубка,
Ты белая как снег,
Сядь у реки и испей.
2-й голос. У меня сизые крылья,
Крылья как ирисы,
Тёмные в лазурности своей.
1-й голос. Белая голубка,
Иди со мной.
Крыло у тебя ранено
Острою стрелой.
Белая голубка,
Иди со мной.
2-й голос. Не крыло моё ранено,
А душа пронзена,
Оттого эта алая
Кровь здесь видна.
1-й голос. У тебя сизые крылья,
Крылья как ирисы,
Белая голубка,
Иди со мной.
2-й голос. Я одна-одинёшенька,
Я одна здесь пою,
Без дружка, без любови я,
И в чужом я краю.
Я одна-одинешенька,
Я одна здесь пою.
1-й голос. Замолчи, о, голубка,
Я плачу с тобой.
Ты ранишь мне сердце
Своею мольбой.
[103]
Я дам тебе крылья,
Чтоб ты лёгкой была,
Чтоб на вольную волю
Улететь ты могла.
«Испанские Колыбельные Песни», «Nanas ó coplas de cuna», родственны по тону с «Детскими Песенками», «Rimas Infantiles». Эти детские песенки связаны с различными детскими играми, подобными нашим играм в прятки, в жгут, в чет и нечет, в горелки. Привожу некоторые.
1
Кто даёт, кто даёт,
Прямо в рай пойдёт.
Кто даёт и вновь отнимет,
Ад его охотно примет.
2
Поцелуйчик, раз.
Поцелуйчик, два.
Поцелуйчик, три.
Поцелуйчик, где?
3
Мотылёк, мотылёк,
Словно розовый цветок,
Ты на свечке и готов.
Сколько стало мотыльков?
4
Бабочка крылатая,
Быстро-тароватая,
На свечку попала.
Сколько бабочек стало?
[104]
5
Мотылёчек, мотылёк,
Роза с головы до ног,
Был крылат и был ты смел,
Вот на свечку налетел.
— Мотылёчек здесь? — Я здесь.
— Ишь ты, как наряден весь.
— Рубашонок сшил? — А вот.
— Ну, теперь начнём мы счёт.
Сколько сшил? — Всего одну.
— Это значит на луну.
— Целых две. — Для солнца. — Три.
— Ну, сочти их — и бери.
6
— Сестрица лягушка!
— Что надо, подружка?
— Где муж твой из вод?
— Явился и ждёт.
— Наряден ли он?
— Как свежий лимон.
— К обедне пойдём?
— Не знаю я, в чём.
— Пойдём под конец.
— Замкнулся ларец.
— Так пить! Где вода?
— Жбан скрылся. Беда!
7
Золото.
Се́ребро.
Медь.
Ничего.
[105]
Из колыбельных песен других Европейских народов особенною нежностью отличаются Финские колыбельные песни (одну из них читатель найдёт в моей «Литургии Красоты») и Польские «Колысанки». Привожу несколько польских баюканий («Pieśni Ludu». Zebrał Zygmunt Gloger. W latach. 1861—1891. W Krakowie. 1892).
1
Люляй, ой люляй,
Спрячь чёрные очи,
А очи закроешь,
Спи до полночи.
2
Колыбелька, качайся
От стены до стены.
Спи, мой розовый цветик,
Спи, так розовы сны.
3
Не пой, петушок, ты не пой,
Марысю мою не буди,
Малая ночка была,
Мало Марыся спала.
4
Скотинка, далечко
Не отходи,
Ведь я не пастушка,
Я малая детка.
В народных колыбельных песнях особенно трогательна та, повторяющаяся у разных народов, черта, что, напевая убаюкивающую песенку ребёнку,
[106]взрослый поющий превращается сам в дитя. И кажется, что это где-то в мировом пространстве затерянная душа, одна-одинокая, беспомощная, беззащитная, обращающаяся с полусонной мольбой к Неведомой Силе. И словно слышен полувнятный стон: «А слышат ли меня?» Как колыбель похожа на гроб, так в колыбельных песнях есть всегда запредельная смертная грусть. Да ведь и сон похож на смерть, и что же есть смерть как не сон, через который мы пробуждаемся в настоящую действительность?
Из всех колыбельных песен, которые, на каком-либо языке, мне приходилось читать или слышать, мне кажутся наиболее совершенными и бессмертными по своей озарённости две — одна Испанская и одна Русская.
Они обе красивы, как цветок, обрызганный росой. Испанская:
Спи, моё дитятко, спи,
Нет твоей матери дома,
Пречистая Дева Мария
Взяла её в дом свой служить.
И Русская «Бог тебя дал, Христос даровал». Воспроизвожу её из книги П. В. Шейна, Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах. Спб. 1898.
Бог тебя дал,
Христос даровал,
Пресвятая Похвала
В окошечко подала,
В окошечко подала,
Иваном назвала:
Нате-тко,
Да примите-тко.
Уж вы, нянюшки,
Уж вы, мамушки,
Водитеся,
Не ленитеся.
Старые старушки,
Укачивайте.
Красные девицы,
Убаюкивайте.
Спи-се с Богом,
Со Христом.
Спи со Христом,
Со ангелом.
Спи, дитя, до утра,
До солнышка.
Будет пора,
Мы разбудим тебя.
Сон ходит по лавке,
Дремота по избе.
Сон-то говорит:
«Я спать хочу».
Дремота говорит:
«Я дремати хочу».
По полу, по лавочкам
Похаживают,
Ванюшке в зыбочку
Заглядывают,
Заглядывают —
Спать укладывают.
|
|
К. Д. Бальмонт. Испанские народные песни — М: Т-во И. Д. Сытина, 1911.