|
[87]
Изъяснительныя замѣчанія.
Признанія.
Къ пѣснѣ 2-й.—Образъ глазъ-солнцъ часто повторяется какъ въ Испанской поэзіи, такъ и въ Индійской, съ которою поэзія Испанская являетъ часто поразительное сходство,—надо думать, въ виду повышенной страстности того и другого народа.
Къ пѣснѣ 8-й.—Въ Испаніи доселѣ не рѣдкость пѣніе пѣсенъ подъ балкономъ, съ аккомпаниментомъ гитары. Пѣсни при этомъ и припоминаются и, вызываемыя тѣми или иными обстоятельствами, рождаются новыя, внезапно.
Къ пѣснѣ 9-й.—Сѣверянину нѣсколько странно слышать, какъ мужчина говоритъ, что его болѣе не веселятъ ни розы, ни жасмины. Для этого нужно любить цвѣты такъ, какъ ихъ любятъ въ Испаніи или Мексикѣ. Въ Испаніи вы постоянно можете видѣть, какъ возчикъ, лежащій на телѣгѣ, нагруженной чѣмъ-нибудь совсѣмъ не стихотворнымъ, мурлычетъ пѣсню, а во рту его стебель цвѣтка, красная головка котораго нарядно покачивается.
Къ пѣснѣ 11-й.—Шутливая форма многихъ Испанскихъ пѣсенъ, указывающая на южную грацію и тонкость ощущенія, совсѣмъ не указываетъ на шуточность чувствъ. Въ Испанскомъ нравѣ много тигринаго, кошачьяго. И Испанцы любятъ играть мягкими лапками, въ которыхъ спрятаны когти. Любятъ танцевать—вкругъ костра и надъ срывомъ.
[88]
Къ пѣснѣ 13-й.—Это напоминаетъ извѣстную пѣсенку Гейнриха Гейне, въ „Buch der Lieder“. Поэзія Гейне, вообще очень близкая къ народной поэзіи, особливо родственна съ Испанскими народными пѣснями.
Къ пѣснѣ 14-й.—Эта пѣсенка, сколько могъ замѣтить, особенно знаменита среди Испанцевъ. Имъ молчать, когда они любятъ, труднѣе, чѣмъ Норвежцу или Англичанину.
Къ пѣснѣ 26-й.—Въ своей поэмѣ „Эпипсихидіонъ“ Шелли, обращаясь къ Эмиліи Вивіани, говоритъ (Шелли, т. 3-й):
О, если бы мы были близнецами!
И далѣе:
…Хочу тобой дышать.
Ты слишкомъ поздно стала мной любима,
Я слишкомъ скоро началъ обожать
Тебя, мой кормчій, призракъ серафима…
Тебя я долженъ былъ бы на землѣ
Сопровождать отъ самаго рожденья,
Какъ тѣнь дрожать, склоняясь и любя,
Горѣть тобой и жить какъ отраженье.
Не какъ теперь:—О, я люблю тебя!
Къ пѣснѣ 27-й.—Воспоминаніе о встрѣчѣ душъ, бывшей до встрѣчи тѣлъ, до встрѣчи двухъ душъ, вотъ въ этихъ двухъ тѣлахъ, состояніе хорошо извѣстное каждому, кто воистину любилъ.
Къ пѣснѣ 28-й.—Вѣчная легенда Эроса и Психеи.
Къ пѣснѣ 33-й.—Есть такая разнопѣвность:
Говорятъ, что черное есть трауръ,
Говорятъ, что алое—веселье,
Нарядись въ зеленое, малютка,
Будешь ты надеждою моей.
[89]
Въ „Romancero General“—нѣчто въ родѣ нашихъ историческихъ былинъ—читаемъ, между прочимъ, описаніе ревнующаго кабальеро (2-а ed. I, ns. 46, 49).
Шесть его сопровождаютъ
Слугъ, что служатъ господину,
Всѣ въ зеленое одѣты:
Цвѣтъ надежды при любви.
На копьѣ, съ желѣзкой рядомъ,
Голубую мчитъ онъ ленту:
Это—ревность, тѣхъ, кто любитъ.
Заставляетъ прегрѣшать.
Испанскій народъ сохраняетъ въ пѣсняхъ эту символику. Примѣръ тому—слѣдующія coplas.
Ужь давно, какъ зеленое
Мнѣ даетъ безпокойство,
Ибо всѣ мои чаянья
Обернулись въ лазурныя.
Говорятъ, что меня ты не любишь,
Мнѣ мало до этого дѣла,
Одѣваюсь завтра я въ трауръ
Изъ бѣлой тафты.
Сколь многіе съ надеждой
Превесело живутъ!
Ословъ на свѣтѣ сколько
Зеленое ѣдятъ!
Знаменитый Го́нгора, Испанскій утонченникъ старинныхъ временъ, писавшій за 300 лѣтъ до нынѣшнихъ „декадентовъ“, также любилъ символику красокъ.
Цвѣточки розмарина,
Малютка Исабель,
Сегодня голубые,
А завтра будутъ медъ.
Ревнуешь ты, малютка…
[90]
У разныхъ народовъ символика красокъ разная. Въ то время, какъ Испанцы связываютъ ревность съ голубымъ цвѣтомъ, Отелло погибаетъ мучимый зеленоглазымъ чудовищемъ ревности. Бретонцы полагаютъ, что голубой цвѣтъ неба есть цвѣтъ времени. Древніе Майи считали голубой цвѣтъ символомъ святости и цѣломудрія, а отсюда—счастія, какъ освобожденія отъ путъ вещества. Въ Египтѣ и въ Индіи голубой—это цвѣтъ боговъ. Вишну на своемъ семиглавомъ змѣѣ—голубой. Въ Египтѣ, въ Майѣ и въ Халдеѣ голубой цвѣтъ связывался со смертью и употреблялся при похоронахъ, какъ это доселѣ въ Бухарѣ. Желтый—въ Китаѣ и въ Майѣ—принадлежность царской фамиліи, красный—благородныхъ. Великій Египетскій сфинксъ былъ окрашенъ въ красный цвѣтъ. Римскіе солдаты выкрашивали свое тѣло въ красное—въ знакъ побѣдительной храбрости. У многихъ народовъ красный есть цвѣтъ жизни и страсти.
Символика и тайный смыслъ цвѣтовъ очень интересная и мало разработанная область. Вліяніе каждаго отдѣльнаго цвѣта на возникновеніе отдѣльныхъ, совершенно опредѣленныхъ, душевныхъ состояній есть фактъ несомнѣнный. Но психологія красокъ различествуетъ весьма, когда мы имѣемъ дѣло съ особо впечатлительными художественными натурами. Я лично могу сказать про себя, что ярко-красный цвѣтъ и золотисто-желтый вызываютъ во мнѣ ликующую радость жизни, при чемъ алый цвѣтъ тревожитъ, а золотистый умиротворяетъ въ волненіи. Зеленый цвѣтъ доставляетъ тихую радость, счастіе длительное. Голубой—вызываетъ уходящую мечтательность. Темно-синій подавляетъ. Лиловый производитъ гнетущее впечатлѣніе, и даже свѣтло-лиловый—связанъ съ чѣмъ-то зловѣщимъ. Бѣлый и черный цвѣтъ, отрицаемые, какъ таковые, но признаваемые глазомъ, при
[91]всемъ своемъ различіи производятъ однородное впечатлѣніе—изысканной красоты, благородства и стройности. Я сказалъ бы, что черный и бѣлый цвѣтъ, два эти предѣльные цвѣта, по ихъ дѣйствію на меня, такъ же похожи и такъ же различны, какъ черный лебедь и бѣлый лебедь. Ихъ одежда различна, а душа одна.
Въ своей поэмѣ „Фата-Моргана“ („Литургія Красоты“) я попытался свести въ художественное цѣлое свои ощущенія отъ различныхъ красокъ. Дальнѣйшую попытку въ этомъ направленіи, очень интересную, сдѣлалъ, въ будущемъ весьма крупный, но и теперь уже несомнѣнный, поэтъ, Сергѣй Городецкій, въ поэмѣ „Радуга“ („Дикая Воля“).
Настанетъ время—и оно не такъ далеко—когда жизнь наша, въ большихъ, въ великихъ городахъ, такъ же, какъ среди природы, построенная на принципѣ художественной гармоніи, каждому цвѣту дастъ опредѣленное мѣсто и точно выработанныя соотношенія, и мы будемъ играть красками съ той же увѣренностью и съ тѣми же великими послѣдствіями, какъ теперь мы играемъ электричествомъ и паромъ.
Къ пѣснѣ 34-й.—Есть разнопѣвность:
Протянись ко мнѣ, голубка,
Да войду въ твое гнѣздо.
Ты одна, мнѣ разсказали,
Я хочу съ тобой побыть.
Этотъ мотивъ повторяется различно.
— Птичка неба, разскажи мнѣ,
Гдѣ твое гнѣздо?
— А оно въ соснѣ зеленой,
Скрытно межь вѣтвей.
[92]
Подобная же Португальская пѣсня звучитъ съ угрожающей ироніей (Theophilo Braga, Cancioneiro е romancеirо geral portuguez, Porto, 1867, II, 75, 1):
Помираешь, чтобъ развѣдать,
Гдѣ постель моя. Но, слушай,
На прибрежьи, надъ рѣкою,
Тамъ, гдѣ шпажная трава.
Къ пѣснѣ 35-й.—Разнопѣвность:
Видитъ Богъ, что тебѣ бы я отдалъ,
За смуглый твой цвѣтъ золотистый,
Глаза мои, ясныя очи,
Хотя бы остался слѣпымъ.
Къ пѣснѣ 36-й.—Тотъ же мотивъ въ Итальянской пѣснѣ (Тоскана) (Giuseppe Tigri, Canti popolari toscani, Firenze. 1869, n. 337).
Въ двоихъ я, въ двухъ юношей я влюблена,
Къ кому прилѣпиться, никакъ не пойму я:
Поменьше—красивый, въ немъ чара нѣжна,
Того, кто побольше, терять не хочу я.
Тому, что поменьше, я жизнь отдала,
Тому, что поболѣе, пальму въ расцвѣтѣ.
Къ тому, что поменьше, душа вся ушла,
Къ тому, что поболѣе, пальма вся въ цвѣтѣ.
Тому, кто поменьше, все сердце, весь свѣтъ,
Тому, кто побольше, фіалокъ букетъ.
Къ пѣснѣ 37-й.—Разнопѣвность:
Полно, купидончикъ,
Зря шутить со мною,
Если не люблю я,
Знала я любовь.
Полно, купидончикъ,
Зря шутить со мною,
Если не люблю я,
Вѣрно, полюблю.
Къ пѣснѣ 39-й.—Португальская пѣсня (Braga, II, 112, 1):
Лишь одно твое словечко
Есть судьбы моей рѣшенье:
Скажешь: да, даешь мнѣ жизнь,
Скажешь: нѣтъ, и смерть мнѣ въ этомъ.
Къ пѣснѣ 41-й.—Разнопѣвность:
Я зовусь—коль есть здѣсь мѣсто,
Родственникъ—когда есть случай,
Братъ двоюродный—коль можешь,
Ждущій да или же нѣтъ.
Къ пѣснѣ 42-й.—Разнопѣвность:
Луна, чтобы выйти на волю,
Позволенія проситъ у неба,
И я, чтобъ съ тобой говорить,
Прошу позволенья смиренно.
Къ пѣснѣ 43-й.—Португальская пѣсня (Braga, II, 116, 5):
Вотъ возьми, предъ тобой мое сердце,
Если хочешь убить его, можешь,
Но замѣть, что внутри—это ты здѣсь,
Коль убьешь его, также умрешь.
Къ пѣснѣ 44-й.—Разнопѣвность:
У ногъ твоихъ сердце мое,
Возьми, чтобъ возсталъ я, взнесенный!
Взгляни, не люблю ли тебя,
У ногъ я твоихъ, побѣжденный!
[94]
Къ пѣснѣ 45-й.—Разнопѣвность:
Вырву камни въ улицѣ твоей,
Всю ее сплошнымъ пескомъ покрою,
Чтобы всѣ я видѣть могъ слѣды,
Тѣхъ, кто ходитъ подъ твою рѣшетку.
Къ пѣснѣ 46-й.—Итальянская пѣсня (Сицилія) (Giuseppe Pitré, Cantі popolari siciliani, Palermo, 189, I, n. 136):
Или да мнѣ скажи,
Или нѣтъ мнѣ скажи,
Не могу же я быть
На поляхъ безъ межи.
Требуя опредѣленнаго отвѣта, влюбленный, взамѣнъ, можетъ предложить нѣчто опредѣленное—и онъ не скупится. Какъ восклицаетъ Испанскій поэтъ Беккеръ:
За взглядъ одинъ я міръ бы отдалъ,
За лучъ улыбки все бы небо,
За поцѣлуй… О, я не знаю,
Что далъ бы я за поцѣлуй!
Португальская же пѣсня говоритъ (Braga, II, 83, 7):
За одинъ твой нѣжный взглядъ
Далъ бы жизни половину,
За улыбку далъ бы жизнь,
За поцѣлуй я далъ бы вѣчность.
Къ пѣснѣ 47-й.—Разнопѣвность:
Хоть бы стала ты змѣею
И скользнула въ бездны моря,
За тобой я, за тобою,
Что замыслилъ, то свершу.
[95]
Къ пѣснѣ 48-й.—Португальская пѣсня (Braga, II, 71, 2):
Я влюбленный, влюбленная ты,
Кто изъ насъ будетъ болѣе твердый?
Я какъ солнце гонюсь за тобой,
Ты какъ тѣнь отъ меня убѣгаешь.
Къ пѣснѣ 50-й.—Всѣ, конечно, помнятъ Латинскій стихъ:
Gutta cavat lapidem, non vi, sed saepe cadendo.
Капля камень долбитъ, не силой, но частымъ паденьемъ.
Есть Португальская пѣсня (Braga, II, 17, 7):
Нѣтъ, нѣтъ, говоришь ты, не будетъ,
Любить никогда я не стану.
Вода упадаетъ на камень
Такъ долго, что камень смягчитъ.
Къ пѣснѣ 51-й.—Всечеловѣческое или, вѣрнѣе, всемужчинское заблужденіе, что женщина и непостоянство суть одно. Мужчины много болѣе заслуживаютъ рекриминацій[1].—Въ старинныхъ romances мысль о невѣрности женщины часто повторяется (Duran, Romancero general, I, ns. 22, 50):
Отлучка моя будетъ краткой,
Да не будетъ такой твоя твердость:
Постарайся, хоть женщина ты,
Быть на всѣхъ другихъ непохожей.
Слову женщины не вѣрить,
Слово женское—пушинка,
Въ быстромъ вѣтрѣ пухъ летящій
Или надпись на водѣ.
[96]
Другіе romances болѣе вѣжливы (ib., 25):
Справедливо ты промолвилъ—
Низки женщины. Однако
И весьма онѣ различны,
Какъ солдаты подъ ружьемъ.
И еще:
Всѣ дурныя—невозможность,
Всѣ хорошія—нельзя.
Травы есть, что жизнь даруютъ,
Травы есть, въ которыхъ смерть.
Къ пѣснѣ 54-й.—Разнопѣвность:
Чтобы тебя я полюбила,
Должна семь разъ я повторить:
Люблю, люблю, люблю, люблю я,
Люблю любить, тебя любить.
Ненависть и презрѣніе.
Къ пѣснѣ 5-й.—Испанки очень любятъ ходить къ обѣднѣ. Такъ что уйти изъ церкви, когда тамъ можно было бы еще быть, для Испанки дѣйствительное лишеніе.
Къ пѣснѣ 8-й.—Португальская пѣсня (Braga, II, 93, 7):
Обманщикъ, да позволитъ Небо,
Чтобъ заплатилъ ты за обманъ,
И чтобъ тебѣ, когда полюбишь,
Любовь была бы не вѣрна.
[97]
И еще:
Неблагодарный, да свершится.
Что ты за это зло заплатишь,
Чтобъ тотъ, кому ты очень вѣренъ,
Тебѣ бы очень измѣнилъ.
Къ пѣснѣ 9-й.—Во всѣхъ тѣхъ пѣсняхъ, гдѣ выражается ненависть и презрѣніе возненавидѣвшей женщины, гораздо болѣе тонкости, остроумія, находчивости и настоящей змѣиной злости, нежели въ словахъ мужчины, которые почти всегда элементарны и, во всякомъ случаѣ, являютъ мало изобрѣтательности. Можно подумать, что, побывъ вмѣстѣ съ мужчиной, женщина не только научается мужскимъ, по-мужски твердымъ, мыслямъ, но и вовсе похищаетъ его мужской умъ, и, отточивъ свою нѣжность, превращаетъ ее въ остріе ненависти.
Къ пѣснѣ 51-й.—Разнопѣвность:
То и дѣло все твердишь мнѣ—
Умираю, умираю.
А умри, тогда увидимъ,
И тогда скажу я: да.
Къ пѣснѣ 66-й.—Разнопѣвность:
Ахъ, Марія, не по вкусу
Ни одинъ тебѣ мужчина!
Короля, быть-можетъ, хочешь?
Ихъ въ колодѣ картъ четыре.
Франсиско Родригесъ Маринъ, которому нельзя не вѣрить, говоритъ объ Испанскихъ пѣсняхъ ненависти и презрѣнія (Cantos Populares Espanoles, t. III, p. 283),
[98]что значительное число пѣсенъ, выражающихъ ненависть, суть порожденія расы Гитанъ, особливо тѣ, въ которыхъ изобличается душа низкая и мысль трусливая и предательская. Онъ обращаетъ вниманіе на то, что число coplas de odio (пѣсенъ ненависти) незначительно въ сравненіи съ пѣснями, посвященными другимъ чувствамъ. Объясненіе этому дается одной народной Испанской пѣсней:
Кто воистину любитъ, забываетъ тотъ поздно,
И хотя бы забылъ, не начнетъ ненавидѣть;
И увидѣвши то, что любилъ онъ любовью,
Снова любитъ, едва лишь къ нему обратится.
Колыбельныя пѣсни.
Ни у одного Европейскаго народа нѣтъ такихъ изящныхъ и нѣжныхъ, тонко-воздушныхъ колыбельныхъ пѣсенокъ, какъ у Испанцевъ. Странно думать, что именно въ Испанскомъ національномъ темпераментѣ,—въ его историческомъ прошломъ,—такъ много жестокаго и темнаго. Какъ истинно-страстные люди, Испанцы во всемъ доходятъ до крайности и предѣльности, и если чрезвычайно жестоки ихъ завоевательные набѣги, исключительно-нѣжны кроткія состоянія Испанской души. Нужно еще замѣтить, что ни одинъ, кажется, народъ въ Европѣ не испытываетъ такой нѣжной любви къ дѣтямъ, какъ именно Испанцы. Ни въ одной странѣ, во время многочисленныхъ моихъ путешествій, я не видалъ, чтобы взрослые, не только женщины, но и мужчины, выказывали такую заботливость и ласковость къ дѣтямъ. Грубой же сцены съ дѣтьми я не видѣлъ въ Испаніи ни разу,
[99]хотя изъѣздилъ Испанію изъ конца въ конецъ и бывалъ въ ней многократно.
Припѣвы „Эа-ля-эа“, „Эа-ля-ро-ро“, „Эа-ля-нана“ играютъ въ Испанской колыбельной напѣвности ту же роль, какъ у насъ припѣвъ „Баюшки-баю“, „Баю-бай“, „Баю-баю“.
Пѣсенки 26-я и 27-я нуждаются въ поясненіи. Испанское преданіе гласитъ, что святой Іоаннъ Креститель весьма любитъ небесные шумы. День его, 24 іюня, праздновался шумными торжествами, на это указываютъ громовые раскаты, обычно совпадающіе съ даннымъ временемъ. Во избѣжаніе подобной сумятицы, Господь заставляетъ его спать три дня безъ перерыва, считая съ кануна Иванова дня. И святой не можетъ такимъ образомъ праздновать свой день, ибо, когда просыпается, онъ уже прошелъ. Въ области Бадахоса есть соотвѣтствующая поговорка:
Когда бы святой Іоаннъ
Праздникъ свой зналъ,
Тогда бы, въ весельи, святой Іоаннъ
По всѣмъ небесамъ громыхалъ.
Или еще:
Тогда бы онъ небо съ землей
Сочеталъ въ напѣвъ громовой.
Въ нѣкоторыхъ Андалузскихъ селеніяхъ его называютъ безпокойнымъ.
Ивановъ день и Иванова ночь во всѣхъ Европейскихъ странахъ связаны съ цѣлымъ рядомъ примѣтъ и обычаевъ. Русскіе говорятъ, что на Ивановъ день солнце на всходѣ играетъ. Сербы говорятъ: на Ивановъ день солнце на небѣ трижды останавливается. См. интересную книгу — А. Ермоловъ. Народная сельскохозяйственная мудрость въ пословицахъ, поговоркахъ и
[100]примѣтахъ. Т. 1. Всенародный Мѣсяцесловъ. С.-Петербургъ. 1901 года.
Въ пятомъ томѣ своего собранія Испанскихъ Народныхъ Пѣсенъ Маринъ приводитъ, въ примѣчаніяхъ, интересную литургическую драму, столь же нѣжную, сколь краткую.
Мавританскій царь и Христіанка.
1.
(У Мавританскаго царя была плѣнница, которая пѣла, покуда спалъ ея ребенокъ):
1-й голосъ. Когда дѣткой была я,
Въ лугахъ я гуляла,
За мотыльками
По лугамъ убѣгала.
Когда дѣткой была я,
Въ лугахъ я блуждала,
За мотыльками,
Какъ они, я летала.
Въ лугъ я ушла,
По травѣ я пошла,
Розы тамъ сѣя.
Шипы собрала.
Эа! эа! эа!
Не такъ ужь дурна я лицомъ.
А если дурна я, скажу, не робѣя:
Такъ да будетъ, и дѣло съ концомъ.
Эа! пою я, усталая.
Если дурна я, какое же дѣло вамъ въ томъ?
Сонъ тебя, дѣточка, сонъ подкрѣпи.
Спи, мое дитятко малое,
Спи.
[101]
(Царь, который слушалъ, отвѣчаетъ):
2-й голосъ. Люблю тебя, дѣтка моя,
Люблю тебя, спи.
Больше люблю, чѣмъ цвѣточки, что вѣтеръ
Колыбелитъ весной на степи.
Больше, чѣмъ звоны ручья,
Что поетъ: „Торопи же себя, торопи“.
Я люблю тебя, дѣтка моя,
Спи.
И меня полюби.
Какъ цвѣточки, тебя я люблю,
Прошепчи мнѣ сквозь сонъ: „Вотъ я сплю“.
Сонъ тебя, сонъ подкрѣпи,
Дѣточка, спи.
Какъ ручей, тебя я люблю.
1-й голосъ. Я назареянка,
Была назареянка.
Разъ назареянка,
Не для тебя я.
У Дѣвы Пречистой,
У Дѣвы Лучистой
Такъ дремало Дитя засыпая.
И Дѣва, вздыхая,
И Дѣва Святая,
Дремала она, засыпая.
На горѣ на Голгоѳской
Были вѣтви оливы.
Были птички среди вѣтвей.
Кровь Христа утишали,
И въ вѣтвяхъ распѣвали
Четыре щегленка и одинъ соловей.
[102]
2.
1-й голосъ. Ты бѣлая голубка,
Ты бѣлая какъ снѣгъ,
Сядь у рѣки и испей.
2-й голосъ. У меня сизыя крылья,
Крылья какъ ирисы,
Темныя въ лазурности своей.
1-й голосъ. Бѣлая голубка,
Иди со мной.
Крыло у тебя ранено
Острою стрѣлой.
Бѣлая голубка,
Иди со мной.
2-й голосъ. Не крыло мое ранено,
А душа пронзена,
Оттого эта алая
Кровь здѣсь видна.
1-й голосъ. У тебя сизыя крылья,
Крылья какъ ирисы,
Бѣлая голубка,
Иди со мной.
2-й голосъ. Я одна-одинешенька,
Я одна здѣсь пою,
Безъ дружка, безъ любови я,
И въ чужомъ я краю.
Я одна-одинешенька,
Я одна здѣсь пою.
1-й голосъ. Замолчи, о, голубка,
Я плачу съ тобой.
Ты ранишь мнѣ сердце
Своею мольбой.
[103]
Я дамъ тебѣ крылья,
Чтобъ ты легкой была,
Чтобъ на вольную волю
Улетѣть ты могла.
„Испанскія Колыбельныя Пѣсни“, „Nanas ó coplas de cuna“, родственны по тону съ „Дѣтскими Пѣсенками“, „Rimas Infantiles“. Эти дѣтскія пѣсенки связаны съ различными дѣтскими играми, подобными нашимъ играмъ въ прятки, въ жгутъ, въ четъ и нечетъ, въ горѣлки. Привожу нѣкоторыя.
1.
Кто даетъ, кто даетъ,
Прямо въ рай пойдетъ.
Кто даетъ и вновь отниметъ,
Адъ его охотно приметъ.
2.
Поцѣлуйчикъ, разъ.
Поцѣлуйчикъ, два.
Поцѣлуйчикъ, три.
Поцѣлуйчикъ, гдѣ?
3.
Мотылекъ, мотылекъ,
Словно розовый цвѣтокъ,
Ты на свѣчкѣ и готовъ.
Сколько стало мотыльковъ?
4.
Бабочка крылатая,
Быстро-тароватая,
На свѣчку попала.
Сколько бабочекъ стало?
[104]
5.
Мотылечекъ, мотылекъ,
Роза съ головы до ногъ,
Былъ крылатъ, и былъ ты смѣлъ,
Вотъ на свѣчку налетѣлъ.
— Мотылечекъ здѣсь?—Я здѣсь.
— Ишь ты, какъ наряденъ весь.
— Рубашонокъ сшилъ?—А вотъ.
— Ну, теперь начнемъ мы счетъ.
Сколько сшилъ?—Всего одну.
— Это значитъ на луну.
— Цѣлыхъ двѣ.—Для солнца.—Три.
— Ну, сочти ихъ—и бери.
6.
— Сестрица лягушка!
— Что надо, подружка?
— Гдѣ мужъ твой изъ водъ?
— Явился и ждетъ.
— Наряденъ ли онъ?
— Какъ свѣжій лимонъ.
— Къ обѣднѣ пойдемъ?
— Не знаю я, въ чемъ.
— Пойдемъ подъ конецъ.
— Замкнулся ларецъ.
— Такъ пить! Гдѣ вода?
— Жбанъ скрылся. Бѣда!
7.
Золото.
Се́ребро.
Мѣдь.
Ничего.
[105]
Изъ колыбельныхъ пѣсенъ другихъ Европейскихъ народовъ особенною нѣжностью отличаются Финскія колыбельныя пѣсни (одну изъ нихъ читатель найдетъ въ моей „Литургіи Красоты“) и Польскія „Колысанки“. Привожу нѣсколько польскихъ баюканій („Pieśni Ludu“. Zebrał Zygmunt Gloger. W latach. 1861—1891. W Krakowie. 1892).
1.
Люляй, ой люляй,
Спрячь черныя очи,
А очи закроешь,
Спи до полночи.
2.
Колыбелька, качайся
Отъ стѣны до стѣны.
Спи, мой розовый цвѣтикъ,
Спи, такъ розовы сны.
3.
Не пой, пѣтушокъ, ты не пой,
Марысю мою не буди,
Малая ночка была,
Мало Марыся спала.
4.
Скотинка, далечко
Не отходи,
Вѣдь я не пастушка,
Я малая дѣтка.
Въ народныхъ колыбельныхъ пѣсняхъ особенно трогательна та, повторяющаяся у разныхъ народовъ, черта, что, напѣвая убаюкивающую пѣсенку ребенку,
[106]взрослый поющій превращается самъ въ дитя. И кажется, что это гдѣ-то въ міровомъ пространствѣ затерянная душа, одна-одинокая, безпомощная, беззащитная, обращающаяся съ полусонной мольбой къ Невѣдомой Силѣ. И словно слышенъ полувнятный стонъ: „А слышатъ ли меня?“ Какъ колыбель похожа на гробъ, такъ въ колыбельныхъ пѣсняхъ есть всегда запредѣльная смертная грусть. Да вѣдь и сонъ похожъ на смерть, и что же есть смерть какъ не сонъ, черезъ который мы пробуждаемся въ настоящую дѣйствительность?
Изъ всѣхъ колыбельныхъ пѣсенъ, которыя, на какомъ-либо языкѣ, мнѣ приходилось читать или слышать, мнѣ кажутся наиболѣе совершенными и безсмертными по своей озаренности двѣ—одна Испанская и одна Русская.
Онѣ обѣ красивы, какъ цвѣтокъ, обрызганный росой. Испанская:
Спи, мое дитятко, спи,
Нѣтъ твоей матери дома,
Пречистая Дѣва Марія
Взяла ее въ домъ свой служить.
И Русская „Богъ тебя далъ, Христосъ даровалъ“. Воспроизвожу ее изъ книги П. В. Шейна, Великоруссъ въ своихъ пѣсняхъ, обрядахъ, обычаяхъ, вѣрованіяхъ, сказкахъ, легендахъ. Спб. 1898.
Богъ тебя далъ,
Христосъ даровалъ,
Пресвятая Похвала
Въ окошечко подала,
Въ окошечко подала,
Иваномъ назвала:
Нате-тко,
Да примите-тко.
Ужь вы, нянюшки,
Ужь вы, мамушки,
Водитеся,
Не лѣнитеся.
Старыя старушки,
Укачивайте.
Красныя дѣвицы,
Убаюкивайте.
Спи-се съ Богомъ,
Со Христомъ.
Спи со Христомъ,
Со ангеломъ.
Спи, дитя, до утра,
До солнышка.
Будетъ пора,
Мы разбудимъ тебя.
Сонъ ходитъ по лавкѣ,
Дремота по избѣ.
Сонъ-то говоритъ:
„Я спать хочу“.
Дремота говоритъ:
„Я дремати хочу“.
По полу, по лавочкамъ
Похаживаютъ,
Ванюшкѣ въ зыбочку
Заглядываютъ,
Заглядываютъ—
Спать укладываютъ.
|
|
К. Д. Бальмонтъ. Испанскія народныя пѣсни — М: Т-во И. Д. Сытина, 1911.