При входѣ на одной изъ улицъ, прилегающихъ къ Marché aux Chevaux, гдѣ немного мрачные дома богачей находятся рядомъ съ конторами и торговыми магазинами, постояннымъ приливомъ и отливомъ процвѣтающаго улья — проходитъ на разстояніи сорока метровъ, темная ст-ѣна, разрушающаяся, по крайней мірѣ, втеченіе двухъ вѣковъ, но достаточно массивная, чтобы еще просуществовать долгое время.
Посрединѣ огромныя ворота ведутъ на большой дворъ, окруженный съ трехъ сторонъ старинными зданіями.
На солидной черной двери красуется широкая мѣдная доска, на которой большими буквами значится Дальмансъ-Дейнцъ и Ко. Граверъ хотѣлъ прибавить: колоніальные товары. Но зачѣмъ? замѣтили ему. Въ Антверпенѣ всѣ знаютъ, что Дальмансъ-Дейнцъ, единственные Дальмансъ-Дейнцъ крупные торговцы колоніальными товарами; это дѣло переходило по наслѣдству отъ отца къ сыну и ведетъ свое начало отъ временъ австрійскаго владычества, можетъ быть отъ Ганзейскаго союза.
Если кто проникаетъ въ ворота, глубокія, какъ какая-нибудь туннель крѣпостей, попадаетъ во дворъ, то сначала наталкивается на невысокаго, живого, хотя и толстаго, старика, съ краснымъ лицомъ, небольшими худыми ногами, болѣе короткими, чѣмъ надо, но постоянно находящимися въ движеніи. Это привратникъ. Какъ только онъ замѣчаетъ кого-нибудь, онъ снимаетъ черную фуражку съ лакированнымъ козырькомъ, и если кто спроситъ у него, гдѣ находится патронъ, директоръ фирмы, онъ отвѣтитъ, сообразно времени дня: «дома, пожалуйте, сударь», или же «направо, у стола».
Дворъ, вымощенный голубыми камнями, обыкновенно заваленъ мѣшками, бочками, боченками, плетенными бутылями, мѣхами и корзинами всѣхъ цвѣтовъ и размѣровъ.
Но привратникъ, радуясь на ваше удивленіе, объяснитъ вамъ, что все это только ничтожный складъ, только образцы.
Въ порту Сенъ-Феликсъ, или въ докахъ, на старыхъ бассейнахъ, можно видѣть привозимые или отправляемые товары фирмы Дальмансъ-Дейнцъ.
Тяжелыя колымаги, запряженныя огромными лошадьми «націй», ждутъ на улицѣ, чтобы ихъ нагрузили или сняли бы съ нихъ грузъ. Г. Ванъ Ліеръ, завѣдующій складомъ, въ одной жилеткѣ, худой, бритый, съ глазами таможеннаго надсмотрщика, съ карандашомъ и книжкой въ рукѣ, записываетъ, заноситъ цифры, просматриваетъ счета, иногда, точно бѣлка, соскакиваетъ на тюки товаровъ, которые онъ провѣряетъ, испуская крики и требованія, распекаетъ своихъ помощниковъ, торопитъ телѣжниковъ на столь же непонятномъ языкѣ, какъ санскритскій, для тѣхъ, кто не посвященъ въ тайны колоніальныхъ товаровъ.
Выгрузчики, высокіе люди, сложенные, какъ античные боги, съ ихъ кожаными фартуками, голыми руками, красные, услужливые, поднимаютъ тяжелые тюки, и, взваливъ тяжесть на плечо, кажутся несущими перышко. Тѣлежникъ, въ синей блузѣ, бархатныхъ панталонахъ, круглой, потерявшей свою форму и выцвѣтшей отъ дождя шляпѣ, съ кнутомъ подъ мышкой, съ почтеніемъ слушаетъ замѣчанія Ванъ Ліера.
— Минусъ! посторонитесь немного! Дайте сударю пройти, — скажетъ этотъ властелинъ съ улыбкой, понимая затруднительность вашего положенія, когда вы прыгаете черезъ мѣшки и ящики, не зная, чѣмъ еще кончится эта гимнастика.
Кто-нибудь изъ колоссовъ подвигаетъ, точно обшлагомъ своего рукава, одинъ изъ надоѣдливыхъ боченковъ и вы, съ благодарностью человѣка, потерпѣвшаго кораблекрушеніе, въ концѣ-концовъ, толкаете въ углу, образуемомъ стѣною улицы и самимъ зданіемъ, стеклянную дверь, на которой стоитъ слово: Контора.
Но вы входите еще только въ переднюю.
Новая дверь. Будьте смѣлы! Внутренняя дверь, обитая кожею, скользитъ безъ всякаго шума. Двадцать неутомимыхъ перьевъ скрипятъ по бумагѣ книгъ или скользятъ по шелковистой копіи писемъ; двадцать конторокъ, прислоненныхъ одна къ другой, тянутся во всю длину конторы, освѣщенной со стороны двора шестью высокими окнами; двадцать служащихъ, сидящихъ на табуреткахъ, углубились въ работу, кажется, не замѣчаютъ вашего прихода. Вы кашляете, не осмѣливаясь прибѣгнуть къ простому вопросу…
— Иностранные товары? Корреспонденція? Касса?.. Финики… Сливы… Оливковое масло?.. — васъ спрашиваютъ машинально, даже не смотря на васъ, министры этихъ различныхъ департаментовъ Нѣтъ, отвѣчаете вы, въ концѣ концовъ, какому-нибудь молодому человѣку, съ тихимъ видомъ, — нѣтъ, я хотѣлъ бы видѣть г. Дальманса… — Дальманса-Дейнца! — поправляетъ васъ испуганно молодой человѣкъ… Г. Дальмансъ-Дейнцъ… вотъ дверь передъ вами… позвольте, я сначала узнаю… можетъ быть, онъ занять… Ваше имя, сударь?
Наконецъ, послѣдняя формальность исполнена, вы проходите вдоль цѣлой линіи конторокъ, мимо двадцати служащихъ, толстыхъ или худыхъ, болѣзненныхъ или полнокровныхъ, блондиновъ или брюнетовъ, различнаго возраста, отъ шестидесяти до восемнадцати лѣтъ но всѣхъ одинаково занятыхъ, всѣхъ презирающихъ причину, изъ-за которой вы пришли сюда, вы, простой наблюдатель, артистъ, непостоянный работникъ, въ этой средѣ безконечной кипучей дѣятельности, одного изъ храмовъ Меркурія съ крылатыми ногами.
Развѣ только г. Линенъ, старый кассиръ, подниметъ на васъ свою лысую голову съ золотыми очками, или г. Битерманъ, его помощникъ, занимающійся корреспонденціей на иностранныхъ языкахъ, взглянетъ на васъ, одну минуту.
Но можно ли все это принимать въ расчетъ когда вы находитесь передъ главнымъ шефомъ фирмы? Войдите, говоритъ онъ своимъ звонкимъ голосомъ. Онъ здѣсь, передъ вашими глазами, этотъ солидный человѣкъ, точно столбъ поддерживающій на своихъ плечахъ одинъ изъ домовъ Антверпена. Онъ взглянулъ на васъ своими голубоватыми, свѣтлосѣрыми глазами: но все это безъ наглости: съ перваго взгляда онъ опредѣляетъ васъ, такъ же быстро, какъ его человѣкъ устроитъ на биржѣ выгодное дѣло; у него въ глазахъ не только компасъ, но зондъ: онъ угадаетъ, что вы изъ себя представляете и попытается съ безупречною вѣрностью узнать, что приноситъ съ собою ваша физіономія.
Дальмансъ-Дейнцъ ужасный человѣкъ для случайныхъ финансистовъ и торгашей безъ совѣсти! Но для честныхъ людей онъ хорошій совѣтчикъ, благожелательный покровитель.
Заложивъ перо за ухо, съ улыбкой на устахъ, съ открытымъ и привѣтливымъ лицомъ, онъ слушаетъ васъ, прерывая ваши вѣжливыя фразы словами: «очень хорошо», увѣренный въ томъ, что люди интересуются всѣмъ тѣмъ, что его касается. Его здоровье! Вы спрашиваете объ его здоровьѣ. Можно ли еще веселѣе выглядѣть въ пятьдесятъ пять лѣтъ? Его волосы, подстриженные и раздѣленные на двѣ стороны безупречнымъ проборомъ, мѣстами сѣдѣютъ, но не обнажаютъ благородной головы; позднѣе они составятъ бѣлый вѣнецъ и придадутъ этому симпатичному лицу новое выраженіе. Длинные бакенбарды, которые онъ гладитъ машинально рукою, тоже имѣютъ нѣсколько сѣдыхъ волосъ, но и такъ они очень красивы. А развѣ можно замѣтить на лбу хоть одну морщину, а этотъ розовый цвѣтъ лица, развѣ онъ не самый лучшій цвѣтъ лица безупречнаго человѣка, которому не грозитъ ни чахотка, ни ударъ?.. Онъ не носитъ даже очковъ. Золотое пенсне виситъ на шнуркѣ. Простое кокетство! Оно ему также безполезно, какъ и связка брелоковъ, привязанныхъ къ цѣпочкѣ часовъ. Его костюмъ простъ и корректенъ. Очень черное сукно и очень чистое бѣлье, вотъ единственна роскошь его одежды. Высокій, широкій въ плечахъ, онъ держится прямо какъ буква i, или скорѣе, какъ столбъ, столбъ, на которомъ покоятся интересы одной изъ древнѣйшихъ фирмъ въ Антверпенѣ.
Достойный уваженія Дальмансъ-Дейнцъ! На улицѣ онъ постоянно снимаетъ шляпу. Начиная съ учениковъ, отправлявшихся въ школу и кончая рабочими, всѣ кланяются ему. Даже престарѣлый и гордый баронъ Ванъ-деръ-Дорпенъ, его сосѣдъ, часто первый кланяется ему.
Въ спорныхъ случаяхъ товарищи-промышленники обращаются, большею частью, къ нему раньше, чѣмъ къ адвокату. Сколько разъ его участіе въ третейскомъ судѣ спасало многихъ отъ разоренія, предотвращало банкротства! — Вы спрашиваете объ его женѣ?.. Она слава Богу, поживаетъ прекрасно… «Я провожу васъ къ ней… Вы позавтракаете у насъ?.. Пока мы выпьемъ стаканъ вина».
Онъ кладетъ вамъ на плечо свою широкую руку въ знакъ согласія. Къ тому же, нельзя отказываться, когда такъ любезно просятъ. Онъ могъ бы проводить васъ прямо изъ конторы домой черезъ небольшую боковую дверь, но онъ долженъ дать еще нѣсколько распоряженій г. Битерману и Линену.
Ахъ, любезный человѣкъ Дальмансъ-Дейнцъ!
Его приказанія были отданы такимъ отеческимъ тономъ, который дѣлалъ изъ его служащихъ фанатически преданныхъ сообщниковъ.
Одна изъ причинъ популярности Дальманса въ Антверпенѣ состояла въ томъ, что фирма принимала къ себѣ въ число служащихъ и рабочихъ только фламандцевъ, преимущественно, антверпенцевъ, въ то время, какъ большинство другихъ торговыхъ фирмъ, напротивъ, отдавало предпочтеніе нѣмцамъ.
Уважаемый всѣми хозяинъ не хотѣлъ принимать иностранцевъ даже добровольцами. Онъ не отклонялся отъ того, чтобы увеличить расходы съ цѣлью дать заработать антверпенскимъ молодцамъ, jongens von Antverpen, какъ онъ ихъ называлъ, счастливый тѣмъ, что самъ вышелъ изъ ихъ среды.
Другіе промышленники находили оригинальнымъ такой способъ дѣйствія.
Онъ ведетъ васъ вглубь двора, въ домъ, древній фасадъ котораго покрытъ плюшемъ. Налѣво, противъ конторы, находятся конюшни и сараи. Надо подняться на четыре ступеньки, отодвинуть маркизу, которая виситъ передъ большой дверью.
— Жозефина! вотъ воскресшій изъ мертвыхъ…
И хорошій толчокъ въ спину ставитъ васъ передъ г-жей Дальмансъ.
Послѣдняя, занятая вязаніемъ крючкомъ, вскрикиваетъ отъ удивленія и восторгается счастливымъ вдохновеніемъ, приведшимъ васъ къ нимъ.
Если мужъ отличается хорошимъ, прежде всего, симпатичнымъ лицомъ, что сказать объ его женѣ? Это тинъ антверпенской хозяйки, занятой чистотою дома.
Г-жѣ Дальмансъ сорокъ лѣтъ. Гладко причесанные, черные волосы окаймляютъ веселое лицо, на которомъ блестятъ каріе глаза и улыбаются пухлыя губы. Щеки толсты и румяны, точно спѣлое яблоко.
Она маленькаго роста и жалуется, что полнѣетъ. Между тѣмъ, это происходитъ не отъ лѣни. Она рано встаетъ, цѣлый день на ногахъ, двигается и работаетъ, какъ муравей. Она наблюдаетъ сама за всѣми домашними работами, вмѣшивается во все. Ничто не совершается достаточно быстро, по ея мнѣнію. Она показываетъ кухаркѣ, какъ приготовлять кушанья, и прислугѣ, какъ чистить мебель. Она бѣгаетъ изъ одного этажа въ другой. Только что она захочетъ присѣсть, взять въ руки газету или починить бѣлье, какъ вдругъ ее охватываетъ безпокойство за судьбу жаркого въ кастрюлькѣ или грушъ въ кладовой: Лиза можетъ развести слишкомъ большой огонь, а Пьеръ не перевернетъ плодовъ, которые начали портиться съ одного бока. Но она всегда въ духѣ; она отличается бдительностью, но не мелочностью. Она подаетъ милостыню бѣднымъ прихода, но не дозволитъ, чтобы дома пропала даромъ одна крошка хлѣба.
Какъ хорошо содержится старый домъ Дальмансъ-Дейнда! Въ большой комнатѣ, куда васъ ввели, васъ не поражаетъ самая современная роскошь, послѣдній фасонъ мебели, картины, которыя поспѣшно закончилъ модный художникъ. Нѣтъ, это простая и богатая обстановка. Мебель куплена не случайно, изъ-за какого-нибудь каприза, это солидные диваны, массивныя кресла изъ краснаго дерева, стиля empire, украшенные зеленоватымъ бархатомъ. Хозяева обновляютъ подушки очень заботливо; они полируютъ старинное дерево, обращаются съ креслами, какъ со старыми слугами дома, никогда не замѣняютъ ихъ новыми.
Позолота на зеркалахъ, рамахъ и люстрѣ потеряла давно свой блескъ, а краски на толстомъ коврѣ изъ Смирны выцвѣли отъ солнца, но старые семейные портреты выигрываютъ въ этихъ почернѣвшихъ медальонахъ; букеты, сверкавшіе на коврѣ, приняли гармоническій и спокойный оттѣнокъ сентябрьской листвы. Уже много лѣтъ эти огромныя алебастровыя вазы занимаютъ четыре угла обширной комнаты, кожа изъ Корду покрываетъ стѣны, круглый палисандровый столъ находится посреди зала, а часы, съ серебристымъ боемъ, звонятъ, находясь между бронзовыми канделябрами. Эти старинныя вещи имѣютъ богатый видъ; это реликвіи ихъ пенатовъ. Ажурные чехлы, произведеніе крючка доброй г-жи Дальмансъ, кажутся на подушкахъ изъ темнаго бархата суровыми и красивыми скатертями на алтарѣ.
Къ этому Дальмансъ-Дейнцу отправляется Гильомъ Добузье на другой день послѣ политическаго обѣда Фредди Бежара.
Эти оба человѣка, товарищи по коллэжу, глубоко уважали другъ друга, и когда-то часто видались, но показная и тщеславная роскошь Добузье, шумный образъ жизни, въ особенности, его странныя и космополитическія сношенія отдалили отъ него Дальманса, хотя тотъ и цѣнилъ въ томъ солидныя знанія, стараніе и честность. Прежде даже они серьезно подумывали о коммерческой ассоціаціи. Дальмансъ хотѣлъ вложить свой капиталъ въ фабрику. Но это было въ пору полнаго расцвѣта этой промышленности, и Добузье предпочелъ оставаться единственнымъ собственникомъ. Теперь же онъ пришелъ униженно просить помощи.
Дальмансъ-Дейнцъ знаетъ уже давно, что фабрика находится въ опасности; ему извѣстны всѣ жертвы, на которыя рѣшался Добузье, ради спасенія дочери и Бежара. Дальмансъ могъ бы теперь добиться какихъ-угодно условій, но онъ не захочетъ пользоваться критическимъ положеніемъ стараго товарища. Надо преклониться передъ тактомъ, съ которымъ Дальмансъ говоритъ объ условіяхъ перехода фабрики въ его руки. Чтобы не огорчать г. Добузье, онъ не выражаетъ никакого удивленія, онъ не говоритъ съ сострадательнымъ тономъ, который могъ бы обидѣть такъ жестоко фабриканта; онъ не внушаетъ ему даже того, что онъ, если соглашается купить фабрику, изъ рукъ въ руки, то исключительно съ цѣлью вывести друга изъ бѣды. Никакой обиды, никакихъ упрековъ, никакого надменнаго вида!
Ахъ, хорошій Дальмансъ-Дейнцъ! Эти добрыя чувства не мѣшаютъ ему вникать въ дѣло до тонкости. Онъ хочетъ согласовать свои интересы и свое благородство; онъ желаетъ помочь другу, но и самому не входить въ долги. Между тѣмъ, есть ли на свѣтѣ что-нибудь болѣе несогласимое, чѣмъ коммерція и человѣческое чувство? Однако, дѣло наладилось. Остается еще одинъ пунктъ, котораго нерѣшались коснуться ни тотъ, ни другой. Между тѣмъ надо же выяснить; они оба хотятъ этого. Но Добузье такъ гордъ, а Дальмансъ такъ деликатенъ!
Наконецъ, г. Дальмансъ рѣшается взять, какъ онъ говоритъ, быка за рога.
— Скажите откровенно, г. Добузье, что вы думаете теперь дѣлать?
Тотъ колеблется съ отвѣтомъ. Онъ не рѣшается высказать то, что ему хотѣлось бы.
— Послушайте, — снова говоритъ г. Дальмансъ, — что я хотѣлъ бы предложить вамъ… и мы заранѣе условимся, что вы простите мнѣ, если мое предложеніе покажется для васъ неосуществимымъ. Вотъ что. Фабрика, мѣняя владѣльца, погибнетъ, если она перемѣнитъ и директора… Вы понимаете меня? Я скажу даже, что эта перемѣна можетъ повліять на кліентовъ. Капиталы, г. Добузье, деньги, все это дѣло наживное. Но что трудно замѣнить — это талантливаго, знающаго, дѣятельнаго и опытнаго человѣка… Вотъ почему я буду просить васъ, г. Добузье, не найдете ли вы возможнымъ остаться во главѣ фабрики, которую вы создали и которую вы одни можете поддерживать и улучшить… Понимаете ли вы меня?
Понималъ ли онъ его! Лучше они не могли бы столковаться. Какъ разъ объ этомъ и мечталъ Добузье. Честные и прямые люди, они легко рѣшили вопросъ о вознагражденіи директору. Разумѣется, г. Дальмансъ назначилъ очень большое жалованіе. Онъ хотѣлъ даже, чтобы директоръ продолжалъ занимать свой роскошный домъ, прилегающій къ фабрикѣ. Но одинокій отецъ предпочелъ поселиться у дочери.
Ахъ, никто, какъ Дальмансъ-Дейнцъ, не могъ облегчить Добузье горечь и униженіе этой жертвы! Кто могъ бы себѣ представить такую деликатность и такое тонкое обращеніе у промышленника! Добузье долженъ былъ признать это въ глубинѣ своего гордаго, скрытнаго сердца, недоступнаго для волненій. Когда онъ уходилъ отъ Дальманса — отнынѣ его патрона — и говорилъ ему какія-то безсвязныя слова благодарности, вдругъ точно ледъ растаялъ у него въ груди и онъ бросился въ объятія своего друга, своего спасителя.
— Мужайтесь! — сказалъ тотъ, какъ всегда, просто и искренно.