маютъ тяжелые тюки, и, взваливъ тяжесть на плечо, кажутся несущими перышко. Тѣлежникъ, въ синей блузѣ, бархатныхъ панталонахъ, круглой, потерявшей свою форму и выцвѣтшей отъ дождя шляпѣ, съ кнутомъ подъ мышкой, съ почтеніемъ слушаетъ замѣчанія Ванъ Ліера.
— Минусъ! посторонитесь немного! Дайте сударю пройти, — скажетъ этотъ властелинъ съ улыбкой, понимая затруднительность вашего положенія, когда вы прыгаете черезъ мѣшки и ящики, не зная, чѣмъ еще кончится эта гимнастика.
Кто-нибудь изъ колоссовъ подвигаетъ, точно обшлагомъ своего рукава, одинъ изъ надоѣдливыхъ боченковъ и вы, съ благодарностью человѣка, потерпѣвшаго кораблекрушеніе, въ концѣ-концовъ, толкаете въ углу, образуемомъ стѣною улицы и самимъ зданіемъ, стеклянную дверь, на которой стоитъ слово: Контора.
Но вы входите еще только въ переднюю.
Новая дверь. Будьте смѣлы! Внутренняя дверь, обитая кожею, скользитъ безъ всякаго шума. Двадцать неутомимыхъ перьевъ скрипятъ по бумагѣ книгъ или скользятъ по шелковистой копіи писемъ; двадцать конторокъ, прислоненныхъ одна къ другой, тянутся во всю длину конторы, освѣщенной со стороны двора шестью высокими окнами; двадцать служащихъ, сидящихъ на табуреткахъ, углубились въ работу, кажется, не
мают тяжелые тюки, и, взвалив тяжесть на плечо, кажутся несущими перышко. Тележник, в синей блузе, бархатных панталонах, круглой, потерявшей свою форму и выцветшей от дождя шляпе, с кнутом под мышкой, с почтением слушает замечания Ван Лиера.
— Минус! посторонитесь немного! Дайте сударю пройти, — скажет этот властелин с улыбкой, понимая затруднительность вашего положения, когда вы прыгаете через мешки и ящики, не зная, чем еще кончится эта гимнастика.
Кто-нибудь из колоссов подвигает, точно обшлагом своего рукава, один из надоедливых бочонков и вы, с благодарностью человека, потерпевшего кораблекрушение, в конце концов, толкаете в углу, образуемом стеною улицы и самим зданием, стеклянную дверь, на которой стоит слово: Контора.
Но вы входите еще только в переднюю.
Новая дверь. Будьте смелы! Внутренняя дверь, обитая кожею, скользит без всякого шума. Двадцать неутомимых перьев скрипят по бумаге книг или скользят по шелковистой копии писем; двадцать конторок, прислоненных одна к другой, тянутся во всю длину конторы, освещенной со стороны двора шестью высокими окнами; двадцать служащих, сидящих на табуретках, углубились в работу, кажется, не
