Честные и прямые люди, они легко рѣшили вопросъ о вознагражденіи директору. Разумѣется, г. Дальмансъ назначилъ очень большое жалованіе. Онъ хотѣлъ даже, чтобы директоръ продолжалъ занимать свой роскошный домъ, прилегающій къ фабрикѣ. Но одинокій отецъ предпочелъ поселиться у дочери.
Ахъ, никто, какъ Дальмансъ-Дейнцъ, не могъ облегчить Добузье горечь и униженіе этой жертвы! Кто могъ бы себѣ представить такую деликатность и такое тонкое обращеніе у промышленника! Добузье долженъ былъ признать это въ глубинѣ своего гордаго, скрытнаго сердца, недоступнаго для волненій. Когда онъ уходилъ отъ Дальманса — отнынѣ его патрона — и говорилъ ему какія-то безсвязныя слова благодарности, вдругъ точно ледъ растаялъ у него въ груди и онъ бросился въ объятія своего друга, своего спасителя.
— Мужайтесь! — сказалъ тотъ, какъ всегда, просто и искренно.
Честные и прямые люди, они легко решили вопрос о вознаграждении директору. Разумеется, г. Дальманс назначил очень большое жалование. Он хотел даже, чтобы директор продолжал занимать свой роскошный дом, прилегающий к фабрике. Но одинокий отец предпочел поселиться у дочери.
Ах, никто, как Дальманс-Дейнц, не мог облегчить Добузье горечь и унижение этой жертвы! Кто мог бы себе представить такую деликатность и такое тонкое обращение у промышленника! Добузье должен был признать это в глубине своего гордого, скрытного сердца, недоступного для волнений. Когда он уходил от Дальманса — отныне его патрона — и говорил ему какие-то бессвязные слова благодарности, вдруг точно лед растаял у него в груди и он бросился в объятия своего друга, своего спасителя.
— Мужайтесь! — сказал тот, как всегда, просто и искренно.
Часъ дня! Часъ, положенный для открытія биржи, бьетъ на башенныхъ часахъ, послѣднемъ признакѣ стариннаго зданія, пострадавшаго отъ
Час дня! Час, положенный для открытия биржи, бьет на башенных часах, последнем признаке старинного здания, пострадавшего от
