Сегодня огромная суматоха на верфи судов Фультон и К-° Состоится спуск нового парохода, оконченного но заказу «Южного Креста», для навигационного пути между Антверпеном и Австралией. Торжество назначено в одиннадцать часов. Последние приготовления оканчиваются. Подобно огромной бабочке, долго время находившейся в своей куколке, пароход, окончательно готовый, был освобождён от покрывавших его лесов.
Верфь, украшенная мачтами, арками, исчезала под множеством павильонов, всевозможных разноцветных флагов, всех национальностей, среди которых выделяется красный, жёлтый и чёрный флаг Бельгии. Красивые надписи и вензеля указывают на имена парохода, его строителя и владельца: Гина, Фультон, Бежар. Выделяется также год закладки парохода и год окончания.
Возле парохода возвышается трибуна, над которой натянуто парусное полотно, громко потрясаемое порывами ветра.
Недалеко от воды покоится, точно вытянутый на мель кит, огромное сооружение. Его могучий остов, поддерживаемый подпорками, покрыт ещё свежими чёрною и красною красками. На корме, золотыми буквами, среди какого-то скульптурного украшения, изображающего сирену, можно прочесть одно слово: Гина.
С самого утра верфь наполняется любопытными. Приглашённые по билетам занимают места на трибуне. В первом ряду кресла из утрехтского бархата предназначены для властей, крёстной матери и её семьи. Малозначащие зеваки и рабочие размещаются наудачу вдоль берега и парохода.
Солнце сверкает, как в тот день, когда почти год тому назад, состоялась экскурсия в Эмиксем. Все, которые имеют претензию задавать тон, руководить умами, модою, и политикою, находятся здесь, точно случайно.
Дюпуасси сияет и напускает на себя важный вид, точно он является одновременно создателем, собственником и капитаном парохода.
Дамы блистают чудными туалетами. Анжела и Клара Вандерлинг жеманятся перед своими женихами, молодыми Сен-Фардье, одетыми в синие лёгкие костюмы с золотыми пуговицами, точно по форме морских офицеров.
Дор Бергман тоже присутствует на празднестве, в сопровождении своих друзей, художника-реалиста Виллема Марболя и музыканта Ромбо де Вивелуа.
Однако, всё готово. Экипаж парохода собирается, по обычаю, на палубе: матросы, приодетые и приглаженные, смелые и здоровые молодцы, могли бы напомнить Лорану, если б он был здесь, его доброго Винсана Тильбака. Они не знают, что делать с своими руками, точно можно было бы подумать, что этот способ парадировать на пароходе, стоящем ещё на земле, не нравится им. Смешавшись с экипажем, зеваки хотели бы тоже очутиться на пароходе, при его спуске. Хитроумный Дюпуасси хотел бы тоже присоединиться к ним, но важные обязанности привязывают его к берегу. В ожидании приезда хозяина, он должен принимать гостей, провожать дам под шатёр, исполнять роль комиссара и, по необходимости, выставлять посторонних. Сияющий Дюпуасси убеждён в своей важной роли. Посмотрите, как он подводит к пароходу барышень Вандерлинг и объясняет им, в технических словах, подробности постройки. Он поверяет им, с таинственным видом, что приготовил чувствительные стихи.
Чтобы избавиться от злого болтуна, редактор большой коммерческой газеты обещал напечатать их в своём отчёте.
Некоторые группы самых сильных и наиболее декоративных рабочих, на верфи, ждут возле парохода, той минуты, когда они должны будут выпустить его на свободу. Не достаёт только властей и главных участников готовящейся церемонии. За верфью, на набережных, вниз по реке, по направлению к городу, тысячи любопытных размещаются, чтобы принять участие в зрелище, ждут, весело болтая.
Внимание! Дюпуасси, привязав платок к кончику трости, подал сигнал…
Артиллеристы, скрытые позади сараев, неожиданно открыли пальбу. Пушки! восклицает толпа, вздрагивая, в каком-то приятном ожидании. Молодые Сен-Фардье смеются над подпрыгнувшими Анжелой и Кларой.
Оркестр заиграл брабансонну.
— Едут! едут. Действительно, они едут. Вот выходит из экипажа бургомистр, крёстный отец парохода, подавая руку крёстной матери, Гине Добузье, сверкающей в своём газовом розовом платье; затем г. Бежар ведёт под руку г-жу Добузье, помолодевшую, разряжённую, более, чем когда-либо, так как Гина не останавливала её. Позади них выступает г. Добузье, сопровождающий жену строителя. Народ, с трудом сдерживаемый полицией в пределах отведённого ему места, наивно восторгается красотой Типы Добузье. Он устроил встречу Дору ден Бергу, но несколько ворчал по адресу проходившего Бежара. Ни в одной только группе из толпы народа, но и на местах трибуны, встречаются лица, которые рассказывают, чтобы провести параллель между блестящей церемонией, происходящей сейчас на верфи Фультон, и ужасами, которые совершались, двадцать пять лет тому назад, под ответственностью Бежара-отца, и с участием Фредди Бежара, будущего судохозяина. Но мало сдерживаемые ворчания тонут в общем веселье толпы.
Когда важное шествие достигло назначенных мест, раздаётся новый залп пушек. Музыка хочет заиграть, но Дюпуасси делает сердитый знак, чтобы заставить её замолчать. Выступив перед трибуной, на расстоянии нескольких шагов от парохода, он вынимает из кармана розовую бумагу, развёртывает её, кашляет, кланяется и произносит своим сдавленным голосом длинный ряд александрийских строк, которых никто не слушает.
Он кончил. Раздаётся несколько хлопков. Восклицания «недурно!» вполголоса; большинство облегчённо вздыхает. Наконец, наступает действительно, захватывающий момент. Музыка играет арию Гретри, а г. Фультон, строитель, бежит отдавать приказание своим рабочим.
Под властными ударами водоподъёмной машины, предназначенной сдвинуть огромное сооружение, до сих пор неподвижное, оно начинает незаметно раскачиваться. Взоры всех, не без тревоги, следят за движениями рабочих, собранных перед пароходом, и поддерживавших его при помощи шестов, чтобы заставить его скользить быстрее. Конечно, последние подпорки падают, исчезают.
Между тем Бежар проводил Гину Добузье к месту, где был привязан парохода. Взяв изящный топорик с ручкой, обвёрнутой в плюш, — острый как бритва, г. Бежар подаёт его крёстной матери и приглашает её перерезать сильным ударом последний канат, удерживающий пароход. Красавица Гина, всегда такая ловкая, не умеет взяться за это, она наносит удар канату, но он держится. Она ударяет ещё раз, два, выражает нетерпение, её губки раздражённо щёлкают. Тишина царит в толпе такая, что волнующиеся зрители, удерживая дыхание, замечают упрямый порыв и дурное настроение балованной девушки. Весельчаки смеются.
— Дурное предзнаменование для парохода! — говорят между собою моряки.
— И для крёстной матери! — прибавляют зрители.
Гина Добузье не могла ничего сделать, и Бежар, в свою очередь, теряя терпение, берет упрямое орудие и, на этот раз, твёрдым и нервным ударом, перерезывает канат. Огромная масса точно вскрикивает на своих досках, медленно двигается и величественно направляется к своему окончательному жилищу.
Патетический момент! Что же было во всём этом, чтобы заставить биться все сердца, не только простые, но также и наиболее чёрствые и скрытые, которые ещё труднее взволновать, чем этот самый колосс?
Достигнув реки, пароход, который предназначается неизвестной жизни, продолжает вскрикивать и реветь. Нет ничего более величественного, чем этот громкий и продолжительный рёв «Гины». Некоторые лошади ржут так от удовольствия и гордости, когда человек испытывает их живость и скорость. Затем внезапно, одним движением, он, подобно нетерпеливому пловцу, минует расстояние, отделявшее его от волнующейся глади и устремляется в Шельду, которая содрогается от его вторжения и, казалось, отстраняет для его встречи, свои пенистые воды.
Ропот парохода тогда прекращается, со стороны толпы раздаются громкие и продолжительные возгласы «ура». Музыка снова играет, восторги возобновляются, огромное трёхцветное знамя поднимается на верхушке высокой мачты. Экипаж Гины, в свою очередь, выражает свои приветствия, а её пассажиры, для смеха, машут платками и шляпами.
Вскоре пароход выходит на середину реки и красиво поворачивается, с достоинством и лёгкостью победителя. Это уже не тяжёлая, неприятная и немного жалкая масса, которую приветствовали на берегу из доверия к ней, так как пароход на суше всегда имеет вид выброшенного на берег, но она кажется лёгкой и оживлённой, как только коснулась своей стихии. Как только приводят в движение машину, тяжёлые гребные винты ударяют по воде, дым валит из огромной трубы. Огромный организм парохода функционирует, его железные и стальные мускулы двигаются, он ворчит, вздыхает, живёт… Раздаётся громкое «ура». Между тем, на суше, в шатре, поверенный г. Фультона велел разносить бокалы шампанского и бисквиты; мужчины добродушно-чокались, желая богатства и счастья Гит. Все собрались вокруг красивой крёстной матери, чтобы выразить свои пожелания ей и её блестящему крестнику. Гина подносила к губам свой бокал, благодарила за каждый тост с гордой и тонкой улыбкой.
Бежар увеличил своё ухаживание за Гиною. — Вы теперь связаны с моей судьбой, говорил он ей, не без подчёркивания. В лице этой Гины, которые принадлежит мне и добьётся славы, — я не сомневаюсь в этом, — я буду счастлив находить что-то, напоминающее вас. К тому же, англичане, наши учителя в торговле, оказали честь судам, сливая их с женщиной. Для них все предметы среднего рода. Только суда принадлежат прекрасному полу…
— Я чувствуя себя такой маленькой рядом с такой важной матроной! — отвечала Гина, смеясь. — Мне даже не верится, что я участвовала в крестинах; скорее всего, это она берёт меня под своё покровительство… Этим и объясняется моё недавнее волнение… Действительно, я была очень смущена…
Г. Добузье, в порыве благородства, по поводу успеха своей дочери, всегда стараясь выполнять все обычаи и не скупиться в общественных местах, подозвал к себе помощника мастера.
— Вот, сказал он, передавая ему пять луидоров, вот драже на крестинах! Разделите между вашими людьми и пусть они выпьют… После того, как Гина сделала несколько вольтов, чтобы показать все свои достоинства перед знатоками, присутствовавшими при её спуске, она удвоила свой ход и свободно направилась к рейду обрадовать новых зрителей. Ей было предназначено особенное место, в ожидании того, чтобы она увеличила свои снаряды, экипировку и приняла первый груз товаров и пассажиров, Между судохозяином и капитаном было условлено, что она выйдет в море через неделю.
Дюпуасси, оскорблённый неуспехом своих стихов, подошёл к воде и став у края, откуда снялся пароход, с бокалом в руке, обратился к обществу:
— Внимание!
Все обернулись в его сторону. Выходец из Седана выпивал стакан за стаканом, и когда все уже перестали заниматься им, он немного рассердившийся, вспомнил о союзе Дожа с Адриатическим морем и об отличных возлияниях язычников в честь океана, чтобы умилостивить Нептуна и Амфитриту.
— Пусть эти возлияния Бахуса, распространяясь в царстве волн, заслужат прославленной Гите благость стихий!
Он сказал и нагнулся немного, стараясь найти благородную позу, держась на одной ноге, и выливая бокал шампанского в реку. Но при своей толщине он чуть не упал; если б Бергман не удержал его за полы его одежды, он, наверное, погрузился бы в воду. Все зааплодировали и засмеялись.
— Берегитесь, сударь, древние боги, старая Шельда кажется не одобрили вашей пародии на их обряды! — сказал трибун Дюпуасси.
— Да, я ведь профан, иностранец, — отвечал он с неудовольствием мнимого торговца шерстью, вместо того, чтобы поблагодарить своего спасителя. — Только истые антверпенцы могут воскрешать древние верования!
— Я не говорю этого! — сказал Бергман, смеясь.
Все расходились; приглашённые садились в экипажи. Рабочие, довольные подарком, встречали с большею радостью, чем вначале, важных господ. Вечером должен был состояться на верфи большой бал для всех служащих; было вытащено несколько бочек. Выполняя некоторые приготовления этой новой части программы, многие рабочие приплясывали. Падкие до наблюдений, Марболь и его друг Ромбо собирались встретиться там вечером с Бергманом.
— А вы, осмелился спросить последний Регину, — вы не приедете на праздник этих добрых людей посмотреть на эту радость, создательницей которой являетесь отчасти и вы?
Она сделала недовольную гримасу.
— Фи! — отвечала она, я не имею никакого желания. Это хорошо для демократов, вроде вас. Вы сошлись бы, наверное, с Лораном.
— Кто это Лоран?
— Один очень дальний родственник — в прямом и фигуральном смысле, так как в настоящее время он находится в пансионе, за несколько сот миль отсюда. Лоран, как и вы, придаёт значение этому рабочему люду… у него даже нет оправдания, как у вашего друга Марболя, что он рисует их и получает за это деньги, или как у вас, надеющегося стать президентом республики и свободного города Антверпена.
Она вспомнила Паридаля только для того, чтобы провести неприятную параллель, по крайней мере, на её взгляд, между Бергманом и учеником коллежа. Она сердилась немного на трибуна за то, что он недостаточно обращал на неё внимания во время торжества и оставлял её так долго с Бежаром.
Да, думал Дор, — целые пропасти мнений и чувств разделяют нас! Было бы невозможно уничтожить их. Она достаточно умна и я считаю её искренней; если б она меня любила, она быстро заинтересовалась бы самым делом, целью моей жизни. Она стала бы моей союзницей! Если б она меня любила! Несмотря на её гордость и презрение, её покорность предрассудкам, я считаю её не на своём месте в этом кругу. Она стоит или будет стоить большего, чем её родители. Она будет способна на благородные порывы и высокие мысли. Её красота и её натура противодействуют воспитанию, какое ей дают. Но я не могу оспаривать её у этих богатых женихов, которые ухаживают за ней!