Дочь таубенгеймскаго пастора.
[117]
Въ саду Таубенгейнскаго пастора тѣнь
Блуждаетъ во тьмѣ полуночи,
Трепещетъ и бьётся, какъ голубь въ силкѣ,
И стонетъ душа въ безъисходной тоскѣ,
И плачутъ потухшія очи.
Горить огонёкъ надъ сосѣднимъ прудомъ,
Такъ грустно во мракѣ мерцаетъ.
Есть холмикъ въ саду: ни травинки на нёмъ;
Не мочитъ его ни росой, ни дождёмъ;
Лишь жалобно вѣтеръ вздыхаетъ.
Была Таубенгейнскаго пастора дочь
Чиста, какъ голубка лѣсная,
Была молода и цвѣла красотой —
И въ домъ женихи наѣзжали толпой,
Любовью къ Розеттѣ сгарая.
Готическій замокъ надменно глядѣлъ
Съ холма, отражонный водами,
На домъ, на деревню, на синюю даль
Высокою кровлей, сверкавшей какъ сталь,
И оконъ зеркальныхъ рядами.
Въ нёмъ жилъ молодой Фальвенштейнскій баронъ
Въ довольствѣ, весельѣ, отрадѣ…
Ей нравился замокъ въ сѣдой вышинѣ,
Ей нравился рыцарь на борзомъ конѣ,
Въ охотничьемъ пышномъ нарядѣ…
Онъ шлётъ ей письмо на душистомъ листкѣ,
При нёмъ — медальончикъ-сердечко
Съ портретомъ своимъ: на лицѣ у него
Глубокая нѣжность, и, кромѣ того,
Алмазное чудо-колечко.
«Пусть ѣздятъ, пусть ходятъ», ей рыцарь писалъ:
«Пускай ихъ частятъ горемыки!
Ты скоро дождёшься счастливаго дня:
Надѣюсь, что будешь достойна меня,
Земель и вассаловъ владыки!
«Хотѣлъ бы два слова тебѣ я сказать,
Но тайно — чтобъ насъ не видали.
Пришли мнѣ желанный отвѣтъ поскорѣй.
Я въ полночь явлюся — такъ будь же смѣлѣй
И выкинь изъ сердца печали.
«Сегодня, какъ полночь наступитъ, тебѣ
Послышится перепелъ въ полѣ…
И будетъ подругу манить соловей
Зовущей, тоскующей пѣснью своей.
Не медли жь, не мучь меня болѣ!»
Въ плащѣ и беретѣ явился баронъ,
Вечернимъ окутанный мракомъ.
Онъ крался, въ бронѣ и съ мечёмъ при бедрѣ,
Такъ тихо — ну, точно туманъ на зарѣ;
И бросилъ онъ хлѣба собакамъ.
Вотъ перепелъ крикнулъ — ещё и ещё —
За садомъ, въ условленномъ полѣ…
Подругу-невѣсту манилъ соловей
Зовущей, тоскующей пѣснью своей
И Роза не медлила болѣ.
[118]
Онъ уху и сердцу умѣлъ говорить
Такъ сладко, такъ полнъ уповавія…
Любовь простодушна и вѣритъ всему!
Дѣвическій стыдъ удалося ему
Опутать сѣтями желаній.
Онъ клялся ей въ вѣрности, клялся душой,
Всѣжъ милымъ ему и всѣмъ свѣтомъ.
Розетта противилась, онъ увлекалъ,
И громко и страстно её заклиналъ:
«О, ты не раскаешься въ этомъ!»
Онъ влёкъ её тихо къ бесѣдкѣ глухой,
Поросшей горошкомъ душистымъ…
Вотъ вздрогнуло сердце, вотъ грудь поднялась
И тихо невинность ея отдалась
Забавы объятьямъ нечистымъ.
Едва въ огородѣ, съ возвратомъ весны,
Горошекъ и макъ распустились,
Сталъ Розу тревожить какой-то недугъ,
На розовыхъ щёчкахъ румянецъ потухъ
И глазки ея помутились.
Когда же цвѣты превратились въ стручки,
Малина въ саду дозрѣвала
И вишня казалась румяной такой —
У дѣвушки грудь налилася волной
И платьице тѣсно ей стало.
Когда же дожди полилися и жнецъ
Ушолъ, распѣваючи, въ поле
И вѣтеръ разгуливать сталъ по полямъ,
Овсяною жнивой шумя по ночамъ —
Скрываться нельзя было долѣ.
Отецъ ея, грубый и злой человѣкъ,
Несчастную гонитъ изъ дому:
«Дитя ты съумѣла себѣ припасти,
Такъ мужа теперь постарайся найти —
Ступай же къ дружку дорогому!»
Онъ на руку косы ея намоталъ —
И плеть засвистала узлами;
Онъ билъ — и отзвукъ разносился кругомъ,
Онъ билъ — и на тѣлѣ ея молодомъ
Удары ложились рубцами.
Натѣшась, онъ изъ дому выгналъ её
Въ холодную ночь и въ ненастье…
И вотъ, сквозь терновникъ, по острымъ камнямъ,
Она къ Фалькенштейнскимъ пришла воротамъ
Излить передъ другомъ несчастье.
«Зачѣмъ, не назвавши сначала женой,
Ты матерью сдѣлалъ Розетту?
Въ возмездье за то я должна со стыдомъ
Носить на истерзанномъ тѣлѣ моёмъ
Награду кровавую эту.»
Розетта рыдала, молила его —
И было такъ нѣжно моленье:
«Покрывши стыдомъ и позоромъ, опять
Ты честное имя мнѣ можешь отдать,
Загладить свое преступленье.»
— Мнѣ жаль тебя, дурочка! Съ злымъ старикомъ
Сведу я давнишніе счёты!
И такъ — успокойся! Нельзя жь безъ утратъ!
Останься со мной — и тебя окружатъ
Мои попеченья, заботы. —
«Къ чему тутъ заботы? какой тутъ покой!
Они не воротятъ мнѣ чести.
Нѣтъ, въ храмѣ святомъ, предъ Его алтарёмъ,
Въ глазахъ всего свѣта, дай клятву мнѣ въ томъ,
Въ чёмъ клялся не разъ, какъ невѣстѣ!»
— Объ этомъ я вовсе не думалъ, моя другъ!
Ну, какъ я возьму тебя въ жоны?
Во мнѣ благородная, древняя кровь…
Лишь равное съ равнымъ связуетъ любовь…
Что скажутъ сосѣди-бароны?
— Когда я кидался съ тобой — приходилъ
Я къ милой моей, не къ невѣстѣ…
Вотъ если понравится мой стремянной.
Я дамъ тебѣ денегъ — и будемъ съ тобой
Мы снова счастливы и вмѣстѣ. —
«Господь да осудитъ, обманщикъ, тебя
Страдавьямъ и вѣчному аду!
Когда мнѣ женою твоею не быть,
Чего же я прежде годилась служить
Страстямъ твоимъ гнуснымъ въ усладу?
«Возьми себѣ въ жоны дворянскую дочь!
Судьба свой полётъ да ускоритъ!
Богъ видитъ и слышитъ страданье моё:
Пускай благородное ложе твоё:
Послѣдній слуга опозоритъ!
«Тогда ты узнаешь, какъ тяжко душѣ
Отчаяться въ чести и счастьи!
И будешь ты биться о полъ головой…
Горячею пулей покончишь съ собой —
И будешь у ада во власти.»
[119]
И Роза въ отчаяньи бросилась вонъ,
Полна нестерпимой тревоги,
Чрезъ жниву и топи, сквозь тёрнъ и кусты —
И вопли звучали среди темноты,
И камни ей рѣзали ноги.
«Куда, о мой Боже, куда мнѣ идти?
Къ кому мнѣ теперь обратиться?»
Отчаявшись въ чести и счастьи, назадъ
Она прибѣжала въ родительскій садъ,
Чтобъ съ жизнью постылой проститься.
Цѣпляясь за сучья, съ трудомъ доползла
Она до бесѣдки знакомой —
И стала метаться на ложѣ своёмъ,
Посыпанномъ снѣгомъ, подёрнутымъ льдомъ,
Покрытымъ листвой и соломой.
Несчастнаго мальчика Роза на свѣтъ
Въ страданьяхъ тяжолыхъ родила…
Родила — и тутъ же, съ улыбкою злой,
Достала иглу изъ косы золотой
И въ сердце ребёнку вонзила.
Свершилось убійство; безумья порывъ
Смѣнили раскаянья муки;
Вкругъ сердца ея обвилася змѣя —
«О, Боже мой!» шепчетъ: «что сдѣлала я!»
И ложитъ, въ отчаяньи, руки.
Застывшую землю надъ спящимъ прудомъ
Розетта руками разрыла:
Да будетъ твой сонъ безмятеженъ и тихъ!
Ты спасся отъ бѣдъ и насмѣшекъ людскихъ;
Меня же не приметъ могила!»
Вотъ тотъ огонёкъ надъ сосѣднимъ прудомъ,
Что ночью такъ грустно мерцаетъ,
Тоть холмикъ въ саду! ни травинки на нёмъ;
Не мочитъ его ни росой, ни дождёмъ;
Лишь жалобно вѣтеръ вздыхастъ.
Угрюмо глядитъ съ колеса на шестѣ,
Съ «вороньяго камня» за садомъ,
Оглоданный черепъ: Розетта, онъ твой!
Онъ смотритъ на холмъ, отражонный водой,
Исполненнымъ жалобы взглядомъ.
Что ночь, съ колеса на высокомъ шестѣ,
Съ «вороньяго камня» за садомъ,
Спускается призракъ — печальный такой —
Всё хочетъ задуть огонёкъ золотой
И стонетъ, слѣдя его взглядомъ.
Н. Гербель.
|
|
