Ѣздокъ бичёмъ стегнулъ затворъ —
Затворъ со стукомъ лопнулъ:
Они кладбще видятъ тамъ.
Конь быстро мчится по гробамъ;
Лучи луны сіяютъ,
Кругомъ кресты мелькаютъ.
И что жь, Ленора, что потомъ?
О, страхъ! Въ одно мгновенье
Куслкъ одежды за кускомъ
Слетѣлъ съ него, какъ тлѣнье —
И нѣтъ ужь кожи на костяхъ;
Безглавый черепъ на плечахъ;
Нѣтъ каски, нѣтъ колета:
Она — въ рукахъ скелета.
Конь прянулъ; пламя изъ ноздрей
Волною побѣжало —
И вдругъ всё пылью передъ ней
Разшиблось и пропало.
И вой, и стонъ на вышинѣ,
И крикъ въ подземной глубинѣ…
Лежить Ленора въ страхѣ
Полмертвая на прахѣ…
И въ блескѣ мѣсячныхъ лучей,
Рука съ рукой, летаетъ,
Віясь надъ ней, толпа тѣней
И такъ ей припѣваегь:
«Терпи, терпи, хоть ноетъ грудь!
Творцу въ бѣдахъ покорна будь!
Твой трупъ сойди въ могилу,
А душу — Богъ помилуй!»
Въ саду Таубенгейнскаго пастора тѣнь
Блуждаетъ во тьмѣ полуночи,
Трепещетъ и бьётся, какъ голубь въ силкѣ,
И стонетъ душа въ безъисходной тоскѣ,
И плачутъ потухшія очи.
Горить огонёкъ надъ сосѣднимъ прудомъ,
Такъ грустно во мракѣ мерцаетъ.
Есть холмикъ въ саду: ни травинки на нёмъ;
Не мочитъ его ни росой, ни дождёмъ;
Лишь жалобно вѣтеръ вздыхаетъ.
Была Таубенгейнскаго пастора дочь
Чиста, какъ голубка лѣсная,
Была молода и цвѣла красотой —
И въ домъ женихи наѣзжали толпой,
Любовью къ Розеттѣ сгарая.
Готическій замокъ надменно глядѣлъ
Съ холма, отражонный водами,
На домъ, на деревню, на синюю даль
Высокою кровлей, сверкавшей какъ сталь,
И оконъ зеркальныхъ рядами.
Въ нёмъ жилъ молодой Фальвенштейнскій баронъ
Въ довольствѣ, весельѣ, отрадѣ…
Ей нравился замокъ въ сѣдой вышинѣ,
Ей нравился рыцарь на борзомъ конѣ,
Въ охотничьемъ пышномъ нарядѣ…
Онъ шлётъ ей письмо на душистомъ листкѣ,
При нёмъ — медальончикъ-сердечко
Съ портретомъ своимъ: на лицѣ у него
Глубокая нѣжность, и, кромѣ того,
Алмазное чудо-колечко.
«Пусть ѣздятъ, пусть ходятъ», ей рыцарь писалъ:
«Пускай ихъ частятъ горемыки!
Ты скоро дождёшься счастливаго дня:
Надѣюсь, что будешь достойна меня,
Земель и вассаловъ владыки!
«Хотѣлъ бы два слова тебѣ я сказать,
Но тайно — чтобъ насъ не видали.
Пришли мнѣ желанный отвѣтъ поскорѣй.
Я въ полночь явлюся — такъ будь же смѣлѣй
И выкинь изъ сердца печали.
«Сегодня, какъ полночь наступитъ, тебѣ
Послышится перепелъ въ полѣ…
И будетъ подругу манить соловей
Зовущей, тоскующей пѣснью своей.
Не медли жь, не мучь меня болѣ!»
Въ плащѣ и беретѣ явился баронъ,
Вечернимъ окутанный мракомъ.
Онъ крался, въ бронѣ и съ мечёмъ при бедрѣ,
Такъ тихо — ну, точно туманъ на зарѣ;
И бросилъ онъ хлѣба собакамъ.
Вотъ перепелъ крикнулъ — ещё и ещё —
За садомъ, въ условленномъ полѣ…
Подругу-невѣсту манилъ соловей
Зовущей, тоскующей пѣснью своей
И Роза не медлила болѣ.
