Паганино да Монако увозитъ жену Ричардо ди Кинцика, который, узнавъ гдѣ она, отправляется туда и, войдя въ дружбу съ Паганино, проситъ отдать ее ему; тотъ соглашается, если будетъ на то ея воля. Она не хочетъ возвращаться къ мужу, и когда Ричардо умираетъ, выходитъ замужъ за Паганино.
Разсказъ королевы, о которомъ всѣ отозвались съ полнѣйшимъ одобреніемъ, особенно понравился Діонео, послѣднему поочереди разсказчику въ этотъ день. Разсыпавшись въ похвалахъ разсказу королевы, онъ началъ такъ:
— Прелестныя дамы! Въ разсказѣ королевы есть одна подробность, побуждающая меня оставить исторію, которую я хотѣлъ было разсказать, и вмѣсто нея предложить вамъ другую. Поводомъ къ тому послужила глупость Бернабо, — къ счастію, сошедшая ему съ рукъ благополучно, — и всѣхъ другихъ подобныхъ господъ, забравшихъ себѣ въ голову, что въ то время какъ они прохлаждаются въ свое полное удовольствіе то здѣсь, то тамъ, то съ одною, то съ другою, въ это время ихъ супруги, оставленныя дома, сидятъ сложа ручки, какъ будто всѣ мы, рожденные и взросшіе среди прекраснаго пола, не знаемъ, до чего онѣ охотницы. Разсказомъ своимъ я хочу вамъ доказать глупость такихъ людей и еще большую глупость всѣхъ думающихъ, что они сильнѣе самой природы; они сочиняютъ разныя нелѣпыя доказательства, чтобъ убѣдить себя, будто бы могутъ совершить больше, чѣмъ на самомъ дѣлѣ въ силахъ, да еще и другихъ къ себѣ приравниваютъ, тогда какъ тѣ вовсе не таковы.
Въ Пизѣ жилъ одинъ судья, но имени Ричардо ди Кинцика, человѣкъ, гораздо лучше одаренный со стороны духовной, нежели тѣлесной. Надо полагать, онъ вообразилъ, что супруга можетъ вполнѣ удовольствоваться тѣми же дѣлами и занятіями, что и онъ; человѣкъ онъ былъ богатый и потому усердно искалъ себѣ жену, притомъ непремѣнно молодую и красивую; между тѣмъ, еслибъ онъ могъ дать себѣ одинъ изъ тѣхъ добрыхъ совѣтовъ, какіе умѣлъ подавать другимъ, то именно такой-то жены ему и надо бы по возможности избѣгать. Дѣло у него сладилось: нѣкто Лотто Гваланди выдалъ за него свою дочь, по имени Бартоломею, одну изъ самыхъ хорошенькихъ и бойкихъ дѣвицъ Пизы, гдѣ немало встрѣчается такихъ вертушекъ, юркихъ, какъ ящерица.
Сыграли пышнѣйшую свадьбу, и судья съ торжествомъ ввелъ въ свой домъ молодую жену. Плохо пришлось старичку въ первую же брачную ночь. Человѣкъ онъ былъ тощій, сухой, что называется еле душа въ тѣлѣ. Непосильная работа такъ уходила его, что на другое утро его пришлось буквально возвращать къ жизни — виномъ, лекарствами и всяческими другими средствами. Тутъ-то господину судьѣ впервые пришлось призадуматься надъ размѣромъ своихъ силъ, и онъ сталъ гораздо внимательнѣе къ нимъ, чѣмъ прежде. И началъ онъ преподавать своей молодой женѣ календарь, годный развѣ для ребятъ, обучаемыхъ грамотѣ (надо полагать напечатанный въ Равеннѣ). По его объясненіямъ выходило, что нѣтъ такого дня, когда не приходился бы не одинъ, а нѣсколько праздниковъ, изъ благоговѣнія къ которымъ супруги обязаны, по разнымъ причинамъ, предаваться воздержанію; а къ праздникамъ присоединялись посты, сочельники, кануны памяти святыхъ апостоловъ и тысячи разныхъ угодниковъ, пятницы и субботы, воскресные дни, весь великій постъ, да нѣкоторыя перемѣны луны и, наконецъ, Богъ вѣсть что еще! У него на супружескомъ ложѣ водворились такія же отсрочки да проволочки, какъ въ гражданскомъ судопроизводствѣ. И къ великому огорченію молодой женщины, которой едва въ мѣсяцъ разъ перепадали кое-какія крохи, такая манера вошла у него въ обыкновеніе, при этомъ онъ зорко смотрѣлъ, чтобы кто-нибудь не обучилъ его жены такъ же распознавать рабочіе дни, какъ онъ научилъ ее блюсти праздники.
И вотъ однажды, среди жаркаго лѣта, синьоръ Ричардо пожелалъ для прогулки съѣздить въ одно свое прекрасное помѣстье, находившееся близъ Монте Неро, и тамъ пожить нѣкоторое время, услаждаясь чистымъ воздухомъ. Для того, чтобы доставить развлеченіе женѣ, которую взялъ съ собою, онъ устроилъ однажды рыбную ловлю; они поѣхали смотрѣть на нее въ двухъ лодкахъ: въ одной помѣстился онъ самъ съ рыбаками, а въ другой она съ знакомыми женщинами. Мало-по-малу, сами того не замѣчая, они вышли довольно далеко въ море. И въ то время, какъ они смотрѣли на рыбную ловлю, вдругъ, откуда ни возьмись, появился на своемъ суднѣ знаменитый тогдашній морской разбойникъ Паганино да Маре. Увидя барки, онъ направился къ нимъ; тѣ пустились въ бѣгство, но корсаръ нагналъ ту изъ нихъ, въ которой были женщины, и, видя въ ней красавицу даму, рѣшилъ, что и этой одной добычи для него достаточно. Онъ пересадилъ красавицу на свою галеру на глазахъ синьора Ричардо, успѣвшаго добраться до берега, да съ ней и былъ таковъ.
Нечего и распространяться, какъ былъ удрученъ господинъ судья, человѣкъ до такой степени ревнивый, что готовъ былъ даже воздуха опасаться. Началъ онъ и въ Пизѣ, и всюду жаловаться на злодѣевъ-корсаровъ, но такъ какъ онъ не зналъ, кто похитилъ его жену и куда она увезена, то, разумѣется, отъ его жалобъ проку было мало.
Паганино же тѣмъ временемъ, любуясь своею добычею, былъ преотмѣнно доволенъ. Онъ былъ человѣкъ холостой и задумалъ оставить красавицу при себѣ. Та плакала горючими слезами и онъ началъ нѣжно утѣшать ее. А когда наступила ночь, онъ, вспомнивъ, какъ малоуспѣшно дѣйствовали его утѣшительныя слова, попробовалъ утѣшать ее инымъ манеромъ; календарь у него давно гдѣ-то затерялся, такъ что онъ не помнилъ ни праздниковъ, ни судебныхъ сроковъ и отсрочекъ. И онъ ее утѣшилъ такъ успѣшно, что, прежде чѣмъ дошли до Монако, Бартоломея совсѣмъ забыла о мужѣ-судьѣ и его уставахъ, и начала жить-поживать съ Паганино людямъ на радость, а себѣ на утѣшеніе. Привезя ее въ Монако, Паганино, кромѣ непрестанныхъ утѣшеній, доставляемыхъ днемъ и ночью, окружилъ ее довольствомъ и почетомъ и держалъ какъ жену.
Рано или поздно до свѣдѣнія Ричардо дошла-таки вѣсть о мѣстопребываніи его супруги. Не надѣясь ни на кого, онъ, снѣдаемый пламеннѣйшимъ желаніемъ, рѣшилъ самолично отправиться за ней и выкупить ее, сколько бы ни пришлось истратить денегъ. Онъ сѣлъ на корабль, прибылъ въ Монако и здѣсь увидѣлъ ее, а она его; въ тотъ же вечеръ она разсказала объ этомъ Паганино и объявила ему о своемъ рѣшеніи. На слѣдующій день Ричардо увидѣлся съ Паганино, познакомился съ нимъ и въ самомъ скоромъ времени крѣпко подружился; тотъ же дѣлалъ видъ, что не знаетъ, кто онъ такой, и выжидалъ, что онъ предприметъ. Ричардо выбралъ, наконецъ, подходящій моментъ и самымъ умильнымъ тономъ изъяснилъ корсару, зачѣмъ онъ прибылъ, и упрашивалъ его взять какой угодно выкупъ, только возвратить ему жену.
— Въ добрый часъ, дражайшій мой! — сказалъ ему на это Паганино. — Скажу вамъ коротко и ясно: это правда, у меня есть теперь какая-то молодая дама, не знаю, ваша ли жена или кого другого, потому что васъ я не знаю, да и ее знаю только съ тѣхъ поръ, какъ она живетъ у меня въ домѣ. Если вы ея мужъ, какъ утверждаете, такъ вѣдь мнѣ что же? Я вижу, вы человѣкъ порядочный, учтивый; я могу васъ ей представить, и она, разумѣется, васъ признаетъ. Если же согласится отправиться съ вами, то я готовъ отпустить ее за выкупъ, какой вы сами назначите, а если нѣтъ, то съ вашей стороны будетъ неблагородно отнять ее у меня: я человѣкъ молодой и, какъ всякій другой, могу любить и имѣть при себѣ женщину, особенно такую красавицу.
— Увѣряю васъ, что она моя жена, — сказалъ на это Ричардо. — Проведите меня къ ней и вы сами убѣдитесь, что, какъ только она меня увидитъ, тотчасъ бросится ко мнѣ на шею; прошу васъ, сдѣлайте именно такъ, какъ вы сами сказали.
— Коли такъ, пойдемте, — сказалъ Паганино.
Они пошли въ домъ Паганино и вошли въ залу, куда онъ тотчасъ велѣлъ позвать ее. Она, нарядно одѣтая, вышла къ нимъ и церемонно привѣтствовала господина Ричардо, какъ совершенно посторонняго человѣка, пришедшаго въ гости къ Паганино. Судья, который мечталъ, что она встрѣтитъ его съ величайшаю радостью, видя такой пріемъ, очень изумился и подумалъ про себя, что постоянная тоска и печаль, которыя он испытывалъ съ тѣхъ поръ, какъ разстался съ нею, такъ измѣнили его что она не можетъ его узнать. Поэтому онъ сказалъ:
— Дорого же мнѣ стоила, милая моя, эта рыбная ловля: мнѣ пришлось извѣдать такую горесть, когда я утратилъ тебя, что едва ли кто другой такую испытывалъ. А ты словно не узнала меня, такъ холодно встрѣчаешь? Развѣ ты не видишь, что это я, твой Ричардо, прибывшій сюда, чтобы уплатить за тебя этому доброму человѣку, хозяину дома, какой онъ хочетъ выкупъ, и увести тебя; а онъ такъ любезенъ, что соглашается отдать тебя за выкупъ, какой я самъ назначу.
— Вы это мнѣ говорите, милостивый государь? — спросила его дама съ улыбкою. — Вы, очевидно, принимаете меня за другую, потому что я не могу вспомнить, чтобы видала васъ когда-либо.
— Что ты говоришь, подумай! — возразилъ Ричардо — Всмотрись въ меня хорошенько, неужели ты не можешь узнать Ричардо ди Кинцика?
— Извините, сударь мой, — сказала дама, — мнѣ не совсѣмъ прилично слишкомъ долго засматриваться на васъ, притомъ же я достаточно смотрѣла, чтобы утвердительно сказать, что не знаю и никогда не видала васъ.
Тогда синьоръ Ричардо подумалъ, что она боится Паганино, не хочетъ признать мужа въ его присутствіи; поэтому онъ обратился къ Паганино и просилъ оказать ему большое одолженіе — дозволить переговорить съ нею наединѣ. Паганино изъявилъ согласіе, съ условіемъ, чтобы онъ не вздумалъ поцѣловать ее насильно. И онъ сказалъ дамѣ, чтобы она пошла съ Ричардо въ другую комнату, выслушала, что онъ хочетъ ей сказать, и отвѣтила бы какъ ей заблагоразсудится. Итакъ, Ричардо и дама вышли вдвоемъ въ другую комнату и, когда сѣли, Ричардо началъ говорить ей:
— Сердце мое, душа моя, моя надежда и сладость, да неужели ты не узнаешь своего Ричардо, который любитъ тебя больше себя самого? Да можетъ ли это быть? Неужели я такъ перемѣнился? Глазокъ мой прекрасный, посмотри на меня хоть минуточку!
Дама громко разсмѣялась и, перебивъ его, заговорила:
— Вы хорошо знаете, что я совсѣмъ не безпамятная и отлично знаю, что вы мой мужъ, господинъ Ричардо ди Кинцика; а вотъ вы въ то время, какъ я еще жила съ вами, показали, что мало знаете меня, потому что, если бы вы въ самомъ дѣлѣ были человѣкомъ умнымъ, какимъ стараетесь казаться, такъ должны были бы проявить достаточно догадливости, чтобы видѣть, что мнѣ, женщинѣ молодой, свѣжей и здоровой, кромѣ пищи и одежды, требуется еще нѣчто, о чемъ женщины, по стыдливости, не говорятъ; а какъ вы все это дѣлали — сами знаете. Коли вамъ больше нравилось возиться съ законами, чѣмъ съ женой, не надо было жениться. Я васъ, впрочемъ, и за судью-то не считала; вы мнѣ представлялись какимъ-то ходячимъ календаремъ, высчитывающимъ постные дни, праздники, да кануны. Знаете, я вамъ скажу, что если бы вы давали столько праздниковъ рабочимъ, которые воздѣлываютъ ваши поля, сколько предоставляли ихъ тому, который долженъ былъ воздѣлывать мою маленькую ниву, то вамъ бы не собрать ни единаго зерна. Но Господь смилостивился надъ моею молодостью и послалъ мнѣ этого человѣка. Я живу съ нимъ здѣсь, въ этой комнатѣ, гдѣ мы знать не знаемъ никакихъ праздниковъ, я говорю, разумѣется, о тѣхъ праздникахъ, изъ-за которыхъ вы, богобоязненный мужъ, покидали вашу жену. Въ эту дверь никогда не вступятъ ни суббота, ни пятница, ни сочельники, ни великій постъ, длинный предлинный; тутъ идетъ шерстобитная работа дни и ночи. Да вотъ не дальше, какъ въ эту ночь, только ударили къ заутрени, а мы ужъ за дѣломъ! Я и рѣшила быть съ нимъ и работать, пока молода; праздники, прощеные дни и посты отложу ужь на старость. А вы идите съ Богомъ восвояси и соблюдайте праздники безъ меня, въ свое полное удовольствіе!
Слыша такія рѣчи, Ричардо предавался неизреченной горести и, когда Бартоломея умолкла, сказалъ:
— О, сладость моя, что за странныя вещи ты говоришь! Подумай о добромъ имени твоихъ родителей, о твоей собственной чести! Неужели ты хочешь лучше оставаться здѣсь наложницею этого человѣка, жить съ нимъ въ смертномъ грѣхѣ, чѣмъ жить въ Пизѣ моею женою? Вѣдь этотъ, когда ты ему надоѣшь, выгонитъ тебя съ позоромъ, а тамъ ты всегда будешь мнѣ мила, всегда останешься по праву хозяйкою моего дома. Неужели ты изъ-за скверной похоти махнула рукой на свою честь и покинула меня, любящаго тебя больше жизни? О, надежда моя, не говори этого, воротись ко мнѣ; я обѣщаю тебѣ, что теперь, когда узналъ, чего ты хочешь, буду удовлетворять твоему желанію по мѣрѣ силъ своихъ!
— О чести моей, — отвѣчала на это дама, — я сама позабочусь, а другимъ нечего этимъ заниматься, да теперь уже и поздно. Родители мои должны бы были о ней подумать, когда отдавали меня за васъ, а такъ какъ въ то время они не позаботились о моей чести, то я теперь не хочу думать о ихъ. Коли я совершаю смертный грѣхъ, то мнѣ за него отдуваться, когда придетъ время, а вамъ до этого горя мало! Здѣсь только я и стала женою Паганино, а раньше въ Пизѣ была вашей любовницей; тамъ наши планеты сходились только по фазисамъ луны да по геометрическимъ выкладкамъ… Вы говорите, что впредь постараетесь? Это какимъ же манеромъ? Будете вздымать дубинку съ тремя передышками? Вы, надо полагать, сдѣлались хорошимъ ѣздокомъ съ тѣхъ поръ, какъ я разсталась съ вами. Эхъ, вы! Идите-ка прочь, да живите себѣ помаленьку; вы такой тощій и хлипкій, что дивишься на васъ, какъ это вы еще держитесь на бѣломъ свѣтѣ? Въ заключеніе скажу вамъ, что если этотъ человѣкъ и броситъ меня — къ чему онъ, кажется, не расположенъ пока я сама остаюсь съ нимъ — то будьте увѣрены, что къ вамъ я всетаки не намѣрена возвращаться: на васъ надежда плоха, соку изъ васъ немного выжмешь. Будетъ съ меня, побывала у васъ; поищу себѣ продовольствія въ другомъ мѣстѣ. Опять повторю вамъ: тутъ у насъ нѣтъ ни праздниковъ, ни кануновъ, и поэтому я здѣсь останусь, а вы уходите съ Богомъ, не то я закричу, что вы хотите учинить надо мною насиліе!
Ричардо видѣлъ, что его дѣло пропало, и тутъ только понялъ, какую глупость сдѣлалъ, взявъ молодую жену. Грустный и страждущій вышелъ онъ изъ комнаты и наговорилъ еще много разныхъ разностей Паганино, изъ которыхъ, впрочемъ, ровно ничего не вышло; пришлось въ концѣ концовъ оставить жену и вернуться въ Пизу. Тутъ онъ отъ горя впалъ въ состояніе удивительной тупости, слонялся по городу, и когда съ нимъ здоровались или обращались съ вопросомъ, онъ безсмысленно повторялъ одни и тѣ же слова: — «Лихой бабѣ не до праздниковъ!» — и больше отъ него ничего не удавалось добиться. Вскорѣ послѣ того онъ скончался, а Паганино, освѣдомившись о его смерти и зная, какъ сильно его любитъ его подруга, женился на ней и, не взирая ни на какіе праздники и кануны, не вѣдая постовъ, оба они, пока ихъ носили ноги, трудились и жили припѣваючи. Вотъ мнѣ и думается, дражайшія мои слушательницы, что господинъ Бернабо въ своемъ спорѣ съ Амброджоло скакалъ верхомъ на козѣ внизъ по крутому откосу.
Эта новелла вызвала такой дружный хохотъ у всѣхъ слушателей, что не было ни одного изъ нихъ, у кого бы не заболѣли скулы. Всѣ дамы въ одинъ голосъ объявили, что Діонео правъ и что Бернабо чистый дуракъ. Но когда новелла кончилась и смѣхъ стихъ, королева вспомнила, что уже насталъ поздній часъ, что разсказы всѣ кончены и пришелъ конецъ ея дня. Она, по заведенному порядку, вставъ, сняла съ своей головы вѣнокъ и, возложивъ его на голову Неифиле, съ веселою улыбкою сказала ей:
— Съ этой минуты владычество надъ нашимъ маленькимъ народомъ переходитъ къ тебѣ, дорогая моя! — И она снова сѣла на свое мѣсто.
Неифиле зардѣлась отъ оказанной чести, словно майская роза въ утренній часъ; она сидѣла съ опущенными глазками, блиставшими, какъ звѣздочки. Среди окружающихъ пронесся дружный гулъ похвалъ красотѣ новой королевы, и, когда онъ стихъ, она, оправившись отъ смущенія, выпрямилась и сказала:
— Ну, коли я стала королевою, то прежде всего утверждаю прежнія постановленія, которымъ вы всѣ послушно повиновались, а затѣмъ въ краткихъ словахъ скажу вамъ, что я придумала, чтобы, въ случаѣ вашего одобренія, это было принято къ исполненію. Завтра, какъ вамъ извѣстно, будетъ пятница, а потомъ суббота, дни, которые многими не долюбливаются изъ-за постной пищи, хотя пятница — день, въ который пострадалъ Тотъ, Кто принялъ смерть ради нашего спасенія, — достойна всяческаго почитанія; поэтому въ такой день приличнѣе предаваться молитвамъ во славу Божію, нежели празднымъ росказнямъ. По субботамъ, какъ принято обычаемъ, женщины должны мыть себѣ голову, очищая ее отъ пыли и грязи, которыя накопляются за недѣлю отъ разныхъ домашнихъ работъ; въ этотъ день добрые люди постятся во славу Пресвятой Дѣвы Маріи, Матери Сына Божія, а затѣмъ, чтобы почтить наступающій воскресный день, предаются отдохновенію отъ всѣхъ дѣлъ своихъ; такъ что и въ этотъ день, я полагаю, намъ лучше оставить установленный порядокъ и отмѣнить наши разсказы. Мы здѣсь оставались уже четыре дня; этого, пожалуй, и достаточно, а то какъ бы не явился сюда кто-нибудь другой; поэтому лучше всего будетъ намъ теперь покинуть это мѣсто и перекочевать на другое, а куда именно, объ этомъ я уже позаботилась. Тамъ, когда мы сойдемся всѣ въ воскресенье послѣ дневного отдыха, каждый изъ насъ за истекшее время успѣетъ припомнить и обдумать свой разсказъ. Затѣмъ хорошо было бы еще болѣе ограничить выборъ предмета для разсказовъ, такъ, чтобы всѣ они касались какого-нибудь одного дѣянія судьбы. Я полагала бы на этотъ разъ избрать темою нашихъ повѣствованій приключенія тѣхъ людей, которые своею изворотливостью добыли себѣ то, чего всѣми силами добивались, или возвратили что-либо ими утраченное. Каждый пусть придумаетъ исторію въ этомъ родѣ, за исключеніемъ Діонео, за которымъ пускай остается его особая льгота!
Предложеніе королевы было одобрено и рѣшили послѣдовать ему. Королева призвала своего домоправителя, распорядилась о томъ, гдѣ накрыть столъ для ужина и что надлежитъ дѣлать во все время ея правленія. Потомъ всѣ встали и каждому была предоставлена полная свобода дѣйствій. Кавалеры и дамы направились въ садъ, погуляли тамъ, а тѣмъ временемъ насталъ часъ ужина, и всѣ весело и съ удовольствіемъ поужинали. Когда встали изъ-за стола, Эмилія, по приказу королевы, завела танецъ, а Пампинея съ хоромъ пропѣла слѣдующую пѣсенку:
Тому и пѣсенъ даръ, и грезы вдохновенья,
Кто носитъ самъ въ себѣ желаній исполненье!..
Веселья моего — въ тебѣ родникъ жпвой…
Приди ко мнѣ приди, — мы пѣснь споемъ съ тобой,
Такую пѣснь, какой раздумье не пѣвало…
Ни вздоховъ, ни тоски, ни пережитыхъ мукъ
Пускай не выдаетъ въ ней ни единый звукъ!..
Нѣтъ, мы съ тобой споемъ о пламени, въ которомъ
Жизнь къ счастью бытія стремится метеоромъ!..
Когда обвѣяло меня твоимъ огнемъ, —
Съ прекраснымъ юношей ты свелъ меня вдвоемъ,
Съ такимъ, какого свѣтъ едва-ли видѣлъ краше!
Не превзойти его отвагой никому,
Ни даже равнаго красою нѣтъ ему…
Я такъ имъ плѣнена, что пѣснь моя мольбою, —
О немъ мольбой, о немъ, — звучитъ и предъ тобою!..
Что не одна себя любви отдамъ во власть, —
Что ты, мой богь, и въ немъ зажегъ пожаромъ страсть
И сердце юноши мнѣ въ руки отдалъ плѣннымъ…
Мои желанія — судебъ земныхъ кумиръ;
Я вѣрю: встрѣтитъ ихъ на небѣ вѣчный миръ…
Я вѣрю: самъ Творецъ земного совершенства
За счастье, за любовь насъ не лишитъ блаженства!..
Затѣмъ пѣли еще и другія пѣсенки, танцовали и другіе танцы, занимались музыкою. Потомъ насталъ часъ отдохновенія, и королева повелѣла проводить съ факелами каждаго до его комнаты. Въ слѣдующіе два дня занимались тѣмъ, что было предложено королевою на эти дни, и съ радостью ждали воскресенья.