испытывалъ съ тѣхъ поръ, какъ разстался съ нею, такъ измѣнили его что она не можетъ его узнать. Поэтому онъ сказалъ:
— Дорого же мнѣ стоила, милая моя, эта рыбная ловля: мнѣ пришлось извѣдать такую горесть, когда я утратилъ тебя, что едва ли кто другой такую испытывалъ. А ты словно не узнала меня, такъ холодно встрѣчаешь? Развѣ ты не видишь, что это я, твой Ричардо, прибывшій сюда, чтобы уплатить за тебя этому доброму человѣку, хозяину дома, какой онъ хочетъ выкупъ, и увести тебя; а онъ такъ любезенъ, что соглашается отдать тебя за выкупъ, какой я самъ назначу.
— Вы это мнѣ говорите, милостивый государь? — спросила его дама съ улыбкою. — Вы, очевидно, принимаете меня за другую, потому что я не могу вспомнить, чтобы видала васъ когда-либо.
— Что ты говоришь, подумай! — возразилъ Ричардо — Всмотрись въ меня хорошенько, неужели ты не можешь узнать Ричардо ди Кинцика?
— Извините, сударь мой, — сказала дама, — мнѣ не совсѣмъ прилично слишкомъ долго засматриваться на васъ, притомъ же я достаточно смотрѣла, чтобы утвердительно сказать, что не знаю и никогда не видала васъ.
Тогда синьоръ Ричардо подумалъ, что она боится Паганино, не хочетъ признать мужа въ его присутствіи; поэтому онъ обратился къ Паганино и просилъ оказать ему большое одолженіе — дозволить переговорить съ нею наединѣ. Паганино изъявилъ согласіе, съ условіемъ, чтобы онъ не вздумалъ поцѣловать ее насильно. И онъ сказалъ дамѣ, чтобы она пошла съ Ричардо въ другую комнату, выслушала, что онъ хочетъ ей сказать, и отвѣтила бы какъ ей заблагоразсудится. Итакъ, Ричардо и дама вышли вдвоемъ въ другую комнату и, когда сѣли, Ричардо началъ говорить ей:
— Сердце мое, душа моя, моя надежда и сладость, да неужели ты не узнаешь своего Ричардо, который любитъ тебя больше себя самого? Да можетъ ли это быть? Неужели я такъ перемѣнился? Глазокъ мой прекрасный, посмотри на меня хоть минуточку!
Дама громко разсмѣялась и, перебивъ его, заговорила:
— Вы хорошо знаете, что я совсѣмъ не безпамятная и отлично знаю, что вы мой мужъ, господинъ Ричардо ди Кинцика; а вотъ вы въ то время, какъ я еще жила съ вами, показали, что мало знаете меня, потому что, если бы вы въ самомъ дѣлѣ были человѣкомъ умнымъ, какимъ стараетесь казаться, такъ должны были бы проявить достаточно догадливости, чтобы видѣть, что мнѣ, женщинѣ молодой, свѣжей и здоровой, кромѣ пищи и одежды, требуется еще нѣчто, о чемъ женщины, по стыдливости, не говорятъ; а какъ вы все это дѣлали — сами знаете. Коли вамъ больше нравилось возиться съ законами, чѣмъ съ женой, не надо было жениться. Я васъ, впрочемъ, и за судью-то не считала; вы мнѣ представлялись какимъ-то ходячимъ календаремъ, высчитывающимъ постные дни, праздники, да кануны. Знаете, я вамъ скажу, что если бы вы давали столько праздниковъ рабочимъ, которые воздѣлываютъ ваши поля, сколько предоставляли ихъ тому, который долженъ былъ воздѣлывать мою маленькую ниву, то вамъ бы не собрать ни единаго зерна. Но Господь смилостивился надъ моею молодостью и послалъ мнѣ этого человѣка. Я живу съ нимъ здѣсь, въ этой комнатѣ, гдѣ мы знать не знаемъ никакихъ праздниковъ, я говорю, разумѣется, о тѣхъ праздникахъ, изъ-за которыхъ вы, богобоязненный мужъ, покидали вашу жену. Въ эту дверь никогда не вступятъ ни суббота, ни пятница, ни сочельники, ни великій постъ, длинный предлинный; тутъ идетъ шерстобитная работа дни и ночи. Да вотъ не
