Для ознакомленія съ качествами стандартнаго типа нашего товара я предложилъ Севзапгосторгу поставить имъ немедленно по фабричной цѣнѣ около ста тоннъ дубильнаго экстракта на сумму около 2000 фунтовъ стерлинговъ, разумѣется, за наличный расчетъ. Мое предложеніе пришлось какъ нельзя болѣе во время, такъ какъ, по обыкновенію, одинъ изъ кожевенныхъ заводовъ Петербургскаго треста былъ въ затрудненіи, не получая отъ своего синдиката давнымъ давно затребованнаго сырья.
Давая товаръ по фабричной цѣнѣ, я не преслѣдовалъ прямыхъ личныхъ выгодъ, а лишь расчитывалъ, что эта небольшая поставка введетъ меня въ болѣе тѣсное соприкосновеніе съ заводами, и подъ предлогомъ сдачи товара и производства опытовъ, мнѣ удастся ближе ознакомиться съ постановкой совѣтскаго кожевеннаго производства и его требованіями. Это входило однимъ изъ первыхъ пунктовъ въ полученныя мною заданія отъ моей фирмы.
Не желая портить отношеній ни съ „товарищемъ“ Ландой, ни съ „товарищемъ“ Эрисманомъ, я поѣхалъ въ Москву и тамъ въ комиссаріатѣ внѣшней торговли мнѣ удалось обставить все дѣло такъ, что право на импортъ пробной партіи товара было дано кожевенному синдикату и такимъ образомъ это учрежденіе благодаря моему вмѣшательству получило прецедентъ для возвращенія своихъ утраченныхъ правъ непосредственнаго импорта изъ-за границы, что весьма облегчало мою задачу. Нашъ товаръ былъ на складѣ въ Германіи, прибылъ довольно скоро въ Петербургъ и я аккуратно получилъ въ синдикатѣ разсчетъ.
„Товарищъ“ Ланда рвалъ и металъ громъ и молніи противъ синдиката и его директора и продолжалъ вести переговоры со мной въ тысячахъ всевозможныхъ варіацій. Въ концѣ ноября я съѣздилъ вторично въ Москву и былъ принятъ какъ начальникомъ комиссаріата торговли Лежавой, такъ и самимъ Красинымъ. Насколько первый изъ нихъ оказался ограниченнымъ и тупымъ бюрократомъ, настолько второй съ полуслова понялъ все мое дѣло и обѣщалъ мнѣ свою помощь, находя, что предложенія моей фирмы вполнѣ отвѣчаютъ интересамъ совѣтской промышленности. Къ сожалѣнію Красинъ уѣзжалъ на слѣдующій день послѣ нашего свиданія въ Парижъ и Лондонъ и, подтвердивъ въ принципѣ, что наша фирма будетъ обслуживать непосредственно синдикатъ, онъ отложилъ окончательное разсмотрѣніе и подписаніе контракта до своего возвращенія изъ-за границы, т. е. черезъ 3 недѣли.
Я успѣлъ все же добиться отъ него письма къ правленію синдиката, которое должно было облегчить мнѣ защиту моего основного контракта въ первоначальной редакціи.
Около Рождества, внезапно пронеслась по Петербургу вѣсть: весь кожевенный трестъ и все правленіе кожевеннаго синдиката арестованы Чекой, такъ какъ раскрыты грандіозныя хищенія, взяточничества и растраты. Количество арестованныхъ превышало 400 человѣкъ, такъ какъ по своему обыкновенію, Чека арестовала не только прикосновенныхъ къ панамѣ совѣтскихъ чиновниковъ, но также ихъ знакомыхъ, родныхъ и друзей.
Случайно встрѣченный мною въ одномъ изъ банковъ, „геніальный“ Левинсонъ, былъ очень взволнованъ и трагически сказалъ мнѣ: „Подумайте. Такой скандалъ въ соціалистической республикѣ, и въ то время, когда всѣмъ управляютъ сами рабочіе“.
Эти слова были неискренни, такъ какъ Левинсонъ зналъ, еще лучше меня, что именно въ совѣтской Россіи, панамы сдѣлались самымъ зауряднымъ явленіемъ, и еженедѣльно арестовываются то въ одномъ, то въ другомъ совѣтскомъ предпріятіи десятки служащихъ за совершенныя ими, или провоцированныя Чекой преступленія.
Не безъинтересно для характеристики совѣтскаго чиновнаго быта, что „товарищъ“ Ланда дѣятельно способствовалъ производству обыска и ареста въ кожевенномъ синдикатѣ, надѣясь утопить своего врага и конкурента „товарища“ Эрисмана. Хотя этотъ послѣдній не былъ арестованъ, но все происшедшее вывело изъ строя весь синдикатъ, и, разумѣется, теперь не могло быть и рѣчи для меня о какихъ либо переговорахъ.
Когда, послѣ Рождества, я поѣхалъ въ Москву въ третій разъ, для свиданія съ Красинымъ, то получилъ отъ него отвѣтъ, что пока все не успокоится и не наладится вновь, работа синдиката, никакіе конкретные переговоры не мыслимы.
Такимъ образомъ я, силою обстоятельствъ, возвращался вновь къ моимъ личнымъ торговымъ дѣламъ. Необходимо было выждать, пока въ синдикатѣ все опять войдетъ въ норму.
Въ концѣ января 1924 года началась эпидемія арестовъ по дѣламъ, связаннымъ со шпіонажемъ и „контръ-революціей“. Корридоры нашего дома на Невскомъ проспектѣ, совершенно опустѣли, такъ какъ даже посредники и комиссіонеры были въ паникѣ, и обходили за версту всѣ иностранныя конторы.
Всѣ мы, точно по мановенію волшебной палочки, сразу потеряли нашихъ русскихъ знакомыхъ и друзей. Это случалось періодически и раньше, но теперь Чека почему то неистовствовала безъ передышки.
Глухо поговаривали, что въ застѣнкахъ Чеки идутъ массовые разстрѣлы, и что всѣ Московскія и Петербургскія тюрьмы совершенно переполнены.
Въ массовыхъ арестахъ мы не сомнѣвались, такъ какъ даже совѣтскія газеты пестрѣли описаніемъ такихъ громадныхъ процессовъ, какъ дѣло кожевеннаго синдиката, Николаевской желѣзной дороги, Сѣверо-Западной желѣзной дороги, Путиловскаго завода, Владимірскаго клуба, союза кооператоровъ и т. п., и т. д., — все на протяженіе полутора мѣсяцевъ. По самымъ скромнымъ подсчетамъ, одни только эти процессы, обогатили совѣтскія тюрьмы не менѣе, чѣмъ 2000 заключенныхъ.
Но все это были аресты, связанные такъ или иначе съ экономическими правонарушеніями. Въ странѣ, гдѣ правительство, во имя партійныхъ интересовъ, регламентируетъ мельчайшія детали общественной и частной хозяйственной жизни, — естественны эти массовыя правонарушенія. Эпидемія арестовъ за весь трехъ-лѣтній періодъ моего пребыванія въ совѣтской Россіи (включительно до 1926 года) никогда не прекращалась и нынѣ продолжается.
Въ газетныхъ судебныхъ отчетахъ часто упоминалось о смертныхъ приговорахъ, но десятки ежемѣсячно разстрѣливаемыхъ по приговорамъ судовъ, далеко не соотвѣтствовали тѣмъ глухимъ слухамъ, доходившимъ до насъ, о еженедѣльныхъ сотняхъ, казненныхъ въ застѣнкахъ Чеки.
Свѣдѣнія о массовыхъ арестахъ, производимыхъ Чекой по дѣламъ о шпіонажѣ, контръ-революціи, политическихъ заговорахъ, и т. п., хотя и не проникали въ печать, но сомнѣнія въ ихъ достовѣрности въ насъ не возникали.
То одинъ, то другой изъ моихъ соотечественниковъ, или кто-либо изъ членовъ иностранныхъ миссій, разсказывали за вечернимъ чаемъ, о неудачномъ посѣщеніи ими кого либо изъ русскихъ знакомыхъ. Посѣтителей всюду встрѣчали съ испуганными лицами и произносилась стереотипная фраза: „У насъ не благополучно. Коля (или Маня) арестованы. Уже столько недѣль, какъ не имѣемъ о немъ (или о ней) никакихъ вѣстей.“
Я самъ, въ январѣ, отправился навѣстить одну семью, жившую далеко внѣ центра города. Эта семья стараго профессора юриста, состояла изъ восьми человѣкъ, ютившихся въ трехъ комнатахъ съ самой примитивной мебелью. Домъ былъ отвратительный, полуразрушенный и члены профессорской семьи никогда не снимали теплаго платья, такъ какъ бюджетъ семьи не позволялъ пріобрѣтать дрова для отопленія квартиры. Одинъ изъ сыновей профессора скрылся нелегально за границу и проживалъ тамъ уже третій годъ. Передъ моимъ отъѣздомъ въ Совѣтскую Россію, онъ просилъ меня навѣщать его родныхъ и передавать имъ деньги и письма, которыя онъ мнѣ пересылалъ по дипломатической почтѣ одного изъ иностранныхъ консульствъ.
Какъ разъ въ это мое послѣднее посѣщеніе изъ семьи профессора[1] исчезла дочь, только что получившая дипломъ врача, и сынъ-юноша 16-ти лѣтъ, удаленный изъ технологическаго института за „буржуазное“ происхожденіе.
Брата и сестру арестовали за недѣлю до моего визита, по подозрѣнію въ принадлежности къ соціалъ-демократической партіи. Тамъ же я узналъ, что у нѣкоторыхъ нашихъ общихъ знакомыхъ произведены обыски и рядъ арестовъ.
Въ этотъ разъ я уходилъ отъ профессора не безъ тревоги за себя, и вздохнулъ спокойно, лишь переступивъ черезъ порогъ подъѣзда нашего финдляндскаго дома.
Навѣщая кого-либо изъ моихъ знакомыхъ, я всегда бралъ съ собой, какъ авангардъ, одного моего русскаго пріятеля, Сидорова, котораго я зналъ безконечно давно, и онъ былъ многимъ обязанъ моимъ родителямъ и мнѣ. Благодаря своему пролетарскому происхожденію и ловкости, Сидоровъ занималъ очень скромную, но „вѣрную“ должность въ одномъ изъ бюро профессіональныхъ союзовъ и даже состоялъ членомъ партіи. Мои свиданія съ Сидоровымъ происходили обычно въ какой-нибудь пивной или второклассномъ кафе. Немного поболтавъ о разныхъ дѣлахъ, мы отправлялись къ кому-либо изъ моихъ знакомыхъ. Соскочивъ съ трамвая и подходя къ нужному мнѣ дому, я посылалъ Сидорова впередъ, на развѣдку, а самъ проходилъ мимо, поджидая пріятеля у какой-нибудь витрины. Если Сидоровъ сообщалъ мнѣ, что „засады“ и ничего подозрительнаго нѣтъ, то, простившись съ нимъ, я шелъ къ знакомымъ. Я всегда поступалъ такъ не столько изъ боязни за себя, сколько изъ опасенія подвести подъ непріятность моихъ друзей, для которыхъ знакомство съ иностранцемъ могло превратиться въ „дѣло о шпіонажѣ и контръ-революціи за №“.
Нѣсколько разъ я нарывался на засады, вѣрнѣе будетъ сказать, что Сидоровъ нарывался, такъ какъ я, по обыкновенію, поджидалъ его на улицѣ. Сидоровъ, благодаря своимъ многочисленнымъ мандатамъ и партійному билету, не вызывалъ подозрѣній и его всегда отпускали. Но однажды и его продержали 4 дня въ тюрьмѣ, и послѣ этого случая благоразуміе требовало подыскать новаго провожатаго для авангарда.
Мой новый развѣдчикъ былъ мальчуганъ 12-ти лѣтъ, сынъ старой прислуги моихъ давнихъ знакомыхъ, нынѣ державшей кустарную бѣлошвейную мастерскую. Мы соорудили двѣ картонки и положили въ одну изъ нихъ три мужскихъ рубашки, а въ другую женское бѣлье.
Въ зависимости отъ обстоятельствъ, мальчишка пользовался то одной, то другой дежурной картонкой, заходя въ нужныя мнѣ квартиры подъ видомъ сдачи заказа, будто бы перепутавъ адресъ заказчика.
Этотъ же мой маленькій провожатый, первый, раньше меня самого, замѣтилъ, когда за мной началась слѣжка.
Но, видимо, мой часъ пробилъ, и несмотря на всѣ принятыя мною мѣры, я уже не въ силахъ былъ измѣнить начертаннаго въ книгѣ моей жизни. Но объ этомъ потомъ…
Примѣчанія
править- ↑ Спеціальность профессора и его дочери мною намѣренно измѣнены, по вполнѣ понятнымъ причинамъ.
