какъ даже совѣтскія газеты пестрѣли описаніемъ такихъ громадныхъ процессовъ, какъ дѣло кожевеннаго синдиката, Николаевской желѣзной дороги, Сѣверо-Западной желѣзной дороги, Путиловскаго завода, Владимірскаго клуба, союза кооператоровъ и т. п., и т. д., — все на протяженіе полутора мѣсяцевъ. По самымъ скромнымъ подсчетамъ, одни только эти процессы, обогатили совѣтскія тюрьмы не менѣе, чѣмъ 2000 заключенныхъ.
Но все это были аресты, связанные такъ или иначе съ экономическими правонарушеніями. Въ странѣ, гдѣ правительство, во имя партійныхъ интересовъ, регламентируетъ мельчайшія детали общественной и частной хозяйственной жизни, — естественны эти массовыя правонарушенія. Эпидемія арестовъ за весь трехъ-лѣтній періодъ моего пребыванія въ совѣтской Россіи (включительно до 1926 года) никогда не прекращалась и нынѣ продолжается.
Въ газетныхъ судебныхъ отчетахъ часто упоминалось о смертныхъ приговорахъ, но десятки ежемѣсячно разстрѣливаемыхъ по приговорамъ судовъ, далеко не соотвѣтствовали тѣмъ глухимъ слухамъ, доходившимъ до насъ, о еженедѣльныхъ сотняхъ, казненныхъ въ застѣнкахъ Чеки.
Свѣдѣнія о массовыхъ арестахъ, производимыхъ Чекой по дѣламъ о шпіонажѣ, контръ-революціи, политическихъ заговорахъ, и т. п., хотя и не проникали въ печать, но сомнѣнія въ ихъ достовѣрности въ насъ не возникали.
То одинъ, то другой изъ моихъ соотечественниковъ, или кто-либо изъ членовъ иностранныхъ миссій, разсказывали за вечернимъ чаемъ, о неудачномъ посѣщеніи ими кого либо изъ русскихъ знакомыхъ. Посѣтителей всюду встрѣчали съ испуганными лицами и произносилась стереотипная фраза: „У насъ не благополучно. Коля (или Маня) арестованы. Уже столько недѣль, какъ не имѣемъ о немъ (или о ней) никакихъ вѣстей.“
Я самъ, въ январѣ, отправился навѣстить одну семью, жившую далеко внѣ центра города. Эта семья стараго профессора юриста, состояла изъ восьми человѣкъ, ютившихся въ трехъ комнатахъ съ самой примитивной мебелью. Домъ былъ отвратительный,
