Жизнь въ нашемъ домѣ шла размѣреннымъ регулярнымъ темпомъ. Съ утра всѣ служащіе консульства уѣзжали на занятія. Консульство помѣщалось тоже въ финляндскомъ домѣ на Невскомъ проспектѣ № 26, въ одномъ изъ этажей этого громаднаго дома. Свободныя помѣщенія въ этомъ зданіи отдавались въ наемъ подъ конторы различныхъ финляндскихъ коммерсантовъ.
Къ шести часамъ вечера мы всѣ возвращались домой и сходились къ обѣду въ большой столовой нашего общежитія.
Вечерами, мы большею частью сидѣли дома, лишь изрѣдка посѣщая оперу или балетъ. Наши русскіе знакомые навѣщали насъ рѣдко, и такія посѣщенія всегда вызывали въ насъ нѣкоторое безпокойство за ихъ судьбу, такъ какъ иногда Чека арестовывала кого либо изъ нихъ по подозрѣнію въ шпіонажѣ. Послѣ этого мы временно теряли всѣхъ нашихъ друзей и знакомыхъ, и при встрѣчахъ на улицѣ, ни они насъ, ни мы ихъ „не узнавали“… Такъ проходило нѣсколько недѣль и… все начиналось снова, часто съ тѣми же послѣдствіями.
Нашъ домъ съ его изолированной жизнью, совершенно отличной отъ мрачной и подавляющей совѣтской дѣйствительности, естественно являлся приманкой для изстрадавшихся людей, знававшихъ когда-то лучшія времена. У насъ они хоть на мгновенье забывали, среди культурной обстановки, весь ужасъ и убожество совѣтской жизни.
Первые дни моего пребыванія въ Петербургѣ, я, признаюсь, не замѣчалъ ничего ужаснаго. Мнѣ даже казалось, что всѣ разсказы нашихъ знакомыхъ и отзывы заграничныхъ газетъ о ненормальностяхъ совѣтской жизни черезчуръ преувеличены.
Я началъ прозрѣвать по мѣрѣ того, какъ, въ хлопотахъ по дѣламъ моей фирмы, мнѣ приходилось все тѣснѣе соприкасаться съ совѣтскими учрежденіями и съ совѣтскимъ бытомъ.
Съ первыхъ же шаговъ подтвердилось мое предположеніе, что нельзя дѣлать никакихъ серьезно обоснованныхъ разсчетовъ и предположеній въ коммерческихъ дѣлахъ, связанныхъ съ совѣтскими торговыми учрежденіями. Успѣхъ любыхъ торговыхъ переговоровъ зависѣлъ исключительно отъ случая и политическаго момента, такъ какъ монополизированная совѣтскимъ государствомъ торговля направлялась интересами Коминтерна. Я убѣдился, что въ торговлѣ и промышленности совѣтской Россіи доминировалъ и доминируетъ политическій моментъ, и совершенно отсутствуетъ торговая политика.
Въ правленіи кожевеннаго государственнаго синдиката я былъ встрѣченъ не только любезно, но даже съ нѣкоторой „помпой“. Все правленіе этого учрежденія состояло изъ случайныхъ людей, какъ это вообще наблюдается во всѣхъ совѣтскихъ учрежденіяхъ. Предсѣдатель правленія — заслуженный членъ коммунистической партіи, очень подвижный и болтливый еврейчикъ Эрисманъ, въ недавнемъ прошломъ помощникъ провизора, принялъ меня въ своемъ служебномъ кабинетѣ, и часа полтора разсказывалъ мнѣ о блестящемъ будущемъ націонализированной промышленности.
Громадный кабинетъ, устланный восточными коврами и обставленный сборной, но роскошной мебелью; самъ хозяинъ въ черной сатиновой толстовкѣ, подпоясанной ремнемъ, и его наигранный энтузіазмъ совѣтскаго краснорѣчія,—производилъ на меня впечатлѣніе чего-то временнаго, ненастоящаго, лишеннаго прочнаго фундамента. Мнѣ кажется, что и самъ Эрисманъ смотрѣлъ на себя и на возглавляемое имъ учрежденіе, какъ на инсценировку, необходимую для требованій даннаго политическаго момента.
Во время этого нашего перваго дѣлового свиданія мы такъ и не коснулись въ разговорѣ содержанія моего контракта. По словамъ Эрисмана необходимо было запросить Москву объ инструкціяхъ. Пока что, въ ближайшее время мы должны были обсудить, съ принципіальной стороны, всѣ пункты договора, и для этого на будущей недѣлѣ Эрисманъ распорядился назначить засѣданіе синдиката.
„А теперь позвольте васъ пригласить позавтракать“, — обратился ко мнѣ съ любезной улыбкой, Эрисманъ. — „Вы въ первый разъ въ Совѣтской Россіи, и воображаю, какого вы о насъ представленія“.
Въ семимѣстномъ открытомъ „Бэнцѣ“, въ обществѣ Эрисмана и консультанта синдиката — профессора технолога Свенторжецкаго, мы понеслись по Невскому проспекту въ Европейскую гостиницу, сохранившую свое прежнее названіе, но, разумѣется, націонализированную.
Въ большой залѣ ресторана было все почти какъ раньше — пожалуй, грязнѣе и запущеннѣе. Было замѣтно, что за годы революціи зданіе сильно пострадало. Потускнѣла позолота, мѣстами обвалились лѣпные украшенія и потрескалась штукатурка. Оффиціанты въ поношенныхъ фракахъ съ чужого плеча, видимо старались создать иллюзію былого, но тщетно. За столиками сидѣла самая пестрая публика, которую когда-либо мнѣ приходилось видѣть. Масса ярко и грубо накрашенныхъ дамъ въ несоотвѣтственно утрированныхъ модныхъ платьяхъ; преобладающее количество молодыхъ людей въ сѣрыхъ, черныхъ, коричневыхъ и бархатныхъ рубашкахъ-толстовкахъ, подпоясанныхъ ремнями; иностранцы въ обще-европейскихъ костюмахъ, и несуразно модно одѣтые представители новой совѣтской буржуазіи, такъ называемые „нэпманы“ — совѣтскіе дѣльцы.
Мы заняли одинъ изъ боковыхъ круглыхъ столиковъ, и мой любезный хозяинъ заказалъ завтракъ и вино. „Профессоръ“ — консультантъ синдиката, вѣроятно былъ приглашенъ, какъ лицо „буржуазнаго происхожденія“, спеціально для разговоровъ со мной.
Никогда не забыть мнѣ той почти неуловимый, грустной ироніи, съ которой этотъ пожилой, умный и образованный человѣкъ, подавалъ реплики разговорчивому Эрисману.
Глядя мнѣ въ переносицу, профессоръ посвящалъ меня въ организацію „стройной системы“ совѣтской торговли и промышленности, доказывая всѣ неоспоримыя выгоды для насъ иностранцевъ, желающихъ торговать съ совѣтскимъ государствомъ.
Подогрѣтое „Шамбертэнъ“ отсвѣчивало кровавымъ рубиномъ въ хрустальныхъ бокалахъ. Съ хоръ лилась томная, чувственная мелодія „en sourdine“, и за сосѣднимъ столикомъ, молодой человѣкъ въ кожанной курткѣ, сосредоточенно говорилъ дамѣ съ коралловыми губами: „Да ты не бойся его. Что съ того, что онъ твой мужъ? Мнѣ только мигнуть, и его въ два счета ликвидируютъ. Пусть скажетъ спасибо, что еще дышетъ. Это я тебѣ говорю“.
На тарелкахъ солиднаго, толстаго фарфора красовался старый императорскій гербъ — двухглавый орелъ. Одинъ Богъ вѣдаетъ какую сложную кривую должна была описать судьба, чтобы соединить въ одномъ мѣстѣ чекиста съ подругой, стараго профессора технологіи, помощника провизора — предсѣдателя синдиката, меня и тарелки изъ императорскаго дворца, въ націонализированной „Европейкѣ“.
