Невскому проспекту въ Европейскую гостиницу, сохранившую свое прежнее названіе, но, разумѣется, націонализированную.
Въ большой залѣ ресторана было все почти какъ раньше — пожалуй, грязнѣе и запущеннѣе. Было замѣтно, что за годы революціи зданіе сильно пострадало. Потускнѣла позолота, мѣстами обвалились лѣпные украшенія и потрескалась штукатурка. Оффиціанты въ поношенныхъ фракахъ съ чужого плеча, видимо старались создать иллюзію былого, но тщетно. За столиками сидѣла самая пестрая публика, которую когда-либо мнѣ приходилось видѣть. Масса ярко и грубо накрашенныхъ дамъ въ несоотвѣтственно утрированныхъ модныхъ платьяхъ; преобладающее количество молодыхъ людей въ сѣрыхъ, черныхъ, коричневыхъ и бархатныхъ рубашкахъ-толстовкахъ, подпоясанныхъ ремнями; иностранцы въ обще-европейскихъ костюмахъ, и несуразно модно одѣтые представители новой совѣтской буржуазіи, такъ называемые „нэпманы“ — совѣтскіе дѣльцы.
Мы заняли одинъ изъ боковыхъ круглыхъ столиковъ, и мой любезный хозяинъ заказалъ завтракъ и вино. „Профессоръ“ — консультантъ синдиката, вѣроятно былъ приглашенъ, какъ лицо „буржуазнаго происхожденія“, спеціально для разговоровъ со мной.
Никогда не забыть мнѣ той почти неуловимый, грустной ироніи, съ которой этотъ пожилой, умный и образованный человѣкъ, подавалъ реплики разговорчивому Эрисману.
Глядя мнѣ въ переносицу, профессоръ посвящалъ меня въ организацію „стройной системы“ совѣтской торговли и промышленности, доказывая всѣ неоспоримыя выгоды для насъ иностранцевъ, желающихъ торговать съ совѣтскимъ государствомъ.
Подогрѣтое „Шамбертэнъ“ отсвѣчивало кровавымъ рубиномъ въ хрустальныхъ бокалахъ. Съ хоръ лилась томная, чувственная мелодія „en sourdine“, и за сосѣднимъ столикомъ, молодой человѣкъ въ кожанной курткѣ, сосредоточенно говорилъ дамѣ съ коралловыми губами: „Да ты не бойся его. Что съ того, что онъ твой мужъ? Мнѣ только мигнуть, и его
