Въ ожиданіи назначеннаго черезъ недѣлю совѣщанія въ кожевенномъ синдикатѣ, я могъ посвятить мой вынужденный досугъ осмотру и изученію совѣтскаго Петербурга.
По имѣвшимся у меня свѣдѣніямъ, нѣкоторые изъ моихъ знакомыхъ и друзей были еще пощажены терроромъ Чеки, и влачили жалкое существованіе „бывшихъ“ людей. Но, не ознакомившись съ укладомъ совѣтской жизни, было благоразумнѣе отложить встрѣчи съ друзьями до поры до времени, а пока заняться внѣшнимъ осмотромъ города и его окрестностей.
Какъ разъ противъ нашего дома высился среди запыленныхъ деревьевъ сквера Никольскій соборъ, бывшій соборъ для морскихъ частей расквартированныхъ въ Петербургѣ. Какъ снаружи, такъ и внутри соборъ очень обвѣтшалъ за время революціонныхъ годовъ и церковныхъ гоненій.
На субботней вечерней службѣ было довольно много молящихся, все почти исключительно пожилые люди изъ „бывшихъ“. Еще задолго до революціи я знавалъ одного изъ священниковъ собора, и, замѣтивъ его во время всенощной, я рѣшилъ пройдти къ нему въ алтарь по окончаніи службы. Старичекъ священникъ очень удивился и обрадовался мнѣ, но его повѣсть о событіяхъ послѣднихъ лѣтъ была не изъ веселыхъ. Двое изъ его бывшихъ сослуживцевъ были разстрѣляны въ 1922 году, а третій былъ сосланъ въ Соловецкій концентраціонный лагерь, расположенный на островахъ Бѣлаго моря. Мой собесѣдникъ, хотя уцѣлѣлъ, но влачилъ полуголодное существованіе, подъ ежечасной угрозой внезапнаго ареста. Вся утварь собора, заключавшая, между прочимъ, много историческихъ предметовъ, была конфискована совѣтскимъ правительствомъ, и обнищавшіе прихожане были не въ силахъ обезпечить существованіе причта собора.
„Вотъ посмотрите въ чемъ хожу“ — сказалъ мнѣ старикъ, показывая свою рясу, заплатанную разноцвѣтными кусками матеріи, и дырявые сапоги. „Вотъ дьякону хорошо, — онъ молодой и здоровый, подрабатываетъ на разгрузкѣ барокъ, а иногда въ театральномъ хорѣ поетъ. Я совсѣмъ пропалъ бы, если бы не жена и дочь. Онѣ обѣ на прядильной фабрикѣ работаютъ“.
Дня черезъ два послѣ этой встрѣчи со старымъ священникомъ, я проходилъ вмѣстѣ съ однимъ изъ моихъ соотечественниковъ по Троицкому переулку, мимо такъ называемой „залы Павловой“, гдѣ устраиваются спектакли различныхъ гастролеровъ и всевозможныя лекціи.
Въ стоявшую у подъѣзда щегольскую коляску, запряженную парой прекрасныхъ сѣрыхъ лошадей, усаживался очень красивый и представительный священникъ, въ шелковой бѣлой рясѣ и въ бѣломъ шелковомъ клобукѣ. Рядомъ съ нимъ и напротивъ на скамеечкѣ, помѣстились двѣ молодыхъ и нарядныхъ дамы. Коляска тронула, лошади сразу пошли крупной рысью, а изъ параднаго подъѣзда залы Павловой выливался на панель людской потокъ.
Я невольно вспомнилъ заплатанную рясу моего пріятеля священника, и разгружающаго барки съ дровами дьякона. Мой спутникъ, съ которымъ я подѣлился своими мыслями, сказалъ: „Ну развѣ можно сравнивать положеніе того священника съ этимъ артистомъ. Тотъ, кого мы сейчасъ видѣли — это такъ называемый „красный епископъ“ Введенскій, ставленникъ совѣтской власти, защитникъ и пропагандистъ идеи „живой церкви“. Это блестящій ораторъ, циничный и безпринципный эпикуреецъ, не вѣрующій ни въ Бога, ни въ черта. „Живая церковь“ — это просто на просто вуаль, въ которую облекается коммунистическая пропаганда и апологія совѣтской власти, для тѣхъ слоевъ населенія, которые еще цѣпляются за религію. Вы уже навѣрное слышали выраженіе „по стольку — по скольку“? сказавъ это, мой собесѣдникъ засмѣялся. „Ну такъ вотъ, живая церковь, — это религія, по стольку — по скольку это требуется интересами даннаго политическаго момента. Совсѣмъ какъ „Нэп“, — тоже торговля по стольку, по скольку.“
Мы вышли на Лиговскую улицу. Мимо насъ шли сумрачные, озабоченные люди, изрѣдка проносились автомобили съ сидящими въ нихъ молодыми людьми въ кожанныхъ курткахъ и сдвинутыхъ на затылокъ мягкихъ спортивныхъ фуражкахъ. Десятки дѣтей и подростковъ съ ящиками и лотками продавали на панели папиросы, лакомства и… самихъ себя. Дѣвочки не старше 10—11 лѣтъ, сразу опредѣляя насъ по костюму, какъ выгодныхъ кліентовъ, подбѣгали къ намъ, и быстро скороговоркой, дѣлали намъ самые циничныя предложенія.
Это было въ концѣ августа 1923-го года въ центральной части коммунистическаго Петербурга.
Петербургъ и въ особенности Москва поражаютъ вновь прибывшаго иностранца обиліемъ хулигановъ и безпризорныхъ дѣтей. Во многихъ совѣтскихъ общественныхъ мѣстахъ висятъ плакаты:
„Дѣти — цвѣты нашей жизни.“
Въ совѣтскихъ газетахъ, отъ времени до времени появляется подъ такой же рубрикой сладко рѣчивый трогательный фельетонъ — воззваніе, приглашающее жертвовать на дѣтскія колоніи и пріюты. Все это лицемѣріе, лирика и теорія. Какъ можно разсчитывать на пожертвованія, если все населеніе обнищало. Оттого и много безпризорныхъ дѣтей что родителямъ не до нихъ.
Колоніи для малолѣтнихъ преступниковъ, и обыкновенныя уголовныя тюрьмы, биткомъ набиты дѣтьми преступниками. Въ Москвѣ и Петербургѣ, я лично, среди бѣлаго дня, видѣлъ десятки маленькихъ дѣвочекъ, занимающихся проституціей, и неоднократно мнѣ приходилось видѣть какъ мальчуганы 12-ти—13-ти лѣтняго возраста нюхали кокаинъ.
Какъ то поздно вечеромъ, я возвращался изъ Царскаго Села по пригородной желѣзной дорогѣ. Все отдѣленіе было биткомъ набито оборванными мальчишками не старше 12-ти лѣтъ, цинично и откровенно разговаривавшими между собою на эротическія темы. Проходившій черезъ вагонъ кондукторъ, знакомъ пригласилъ меня выйдти изъ отдѣленія и предложилъ мнѣ перейти въ другой вагонъ, говоря: „тамъ хотя и грязнѣе, но безопаснѣе. Мальчишки озорные и способны даже на убійство. Они всѣ „нанюхавшись“.
Я отнесся иронически къ словамъ старика кондуктора, но вотъ что я прочелъ въ совѣтской газетѣ („Красная Газета“ отъ 18-го сентября 1923-го года). „На завѣдующаго пятымъ дѣтскимъ пріютомъ имени Зиновьева, вчера днемъ въ пріютскомъ саду, напали нѣсколько малолѣтнихъ воспитанниковъ пріюта, и подвергли его пыткамъ съ нанесеніемъ ножевыхъ ранъ. Завѣдующій вскорѣ скончался. Дознаніе производится“.
На глухихъ улицахъ Петербурга и Москвы, маленькіе преступники цѣлыми бандами нападаютъ на мало мальски прилично одѣтыхъ женщинъ, и подъ угрозой облить лицо ѣдкой жидкостию или укусить съ цѣлью зараженія венерической болѣзнью, вымогаютъ деньги.
Около Александровскаго рынка въ 11 часовъ вечера, на одну мою знакомую даму набросилась ватага маленькихъ дѣвченокъ и мальчишекъ, угрожая напустить въ ея мѣховое манто тифозныхъ вшей спеціально хранившихся маленькими преступниками въ коробочкѣ.
Моя знакомая откупилась пятью рублями и она находитъ, что очень дешево отдѣлалась…
По оффиціальной статистикѣ 1925-го года, въ Совѣтской Россіи имѣется около одного милліона дѣтей, содержащихся въ 2500 различныхъ пріютахъ и интернатахъ. Но эта статистика ничего не говоритъ намъ о тѣхъ дѣтяхъ, которыя хотя и имѣютъ родителей, но предоставлены самимъ себѣ и возвращаются къ родителямъ только на ночлегъ, и то не всегда.
Благодаря особенностямъ совѣтскаго уклада жизни, большинство родителей не имѣютъ возможности слѣдить за дѣтьми. Какъ мужъ, такъ и жена съ утра до вечера на службѣ или на работѣ. Послѣ службы надо успѣть принести дровъ, занять очередь въ кухнѣ у плиты, приготовить обѣдъ. Потомъ надо опять бѣжать на какіе нибудь предвыборные собранія, или на лекцію, или въ партійную школу. Все связанное съ коммунистической пропагандой, является обязательнымъ для совѣтскихъ рабочихъ и служащихъ. Манкированіе партійными и общественными обязанностями карается увольненіемъ со службы. Кромѣ того, благодаря диктатурѣ коммунистической партіи и ненормальнымъ условіямъ совѣтскаго быта, появилось много деклассированныхъ людей безъ опредѣленныхъ занятій. Эти люди перебиваются случайными заработками, требующими длительной отлучки изъ дому. Если ко всему вышесказанному прибавить такъ называемое, жилищное уплотненіе, т. е. проживаніе нѣсколькихъ семействъ въ одной квартирѣ, семействъ совершенно различныхъ по своему соціальному положенію и образовательному уровню, то становится понятнымъ угрожающій ростъ количества безпризорныхъ дѣтей, дѣтей преступниковъ, впитывающихъ въ свои дѣтскія души, грѣшное дыханіе улицъ развращеннаго революціей, анархіей и терроромъ города.
Всѣ мѣры, предпринимаемыя самимъ правительствомъ, сводятся, главнымъ образомъ, къ періодическимъ полицейскимъ облавамъ и водвореніемъ пойманныхъ дѣтей въ исправительныя колоніи.
Какъ ни стѣснена общественная иниціатива въ совѣтскомъ государствѣ, но все же благодаря ей учреждено ею нѣсколько дѣтскихъ домовъ-интернатовъ, не для сиротъ, а именно для, такъ называемыхъ, безпризорныхъ дѣтей. Но что значатъ эти нѣсколько пріютовъ въ сравненіи съ сотнями тысячъ, безпризорныхъ подростающихъ преступниковъ.
Спеціально для демонстрированія иностранцамъ и различнымъ делегаціямъ, въ Москвѣ и Петербургѣ имѣются два такъ называемыхъ коллектора, гдѣ содержатся осиротѣвшія дѣти (но не безпризорные). Въ этихъ коллекторахъ дѣти обставлены вполнѣ удовлетворительно.
Мнѣ разсказывалъ лѣчившій меня профессоръ В., въ обязанность котораго входитъ санитарный надзоръ за домами для безпризорныхъ дѣтей, что почти всѣ дома не приспособлены для своего назначенія. Не хватаетъ даже кроватей, и дѣти спятъ по два и по три на одной кровати. Отъ этого масса больныхъ трахомой и венерическими болѣзнями.
Изъ обслѣдованныхъ санитарной комиссіей 10000 безпризорныхъ дѣтей, оказалось около 1500 ненормальныхъ, 400 эпилептиковъ и 2000 кокаинистовъ. Обслѣдованіе производилось въ Петербургѣ въ 1924 году, въ теченіе 3-хъ зимныхъ мѣсяцевъ. Эти 10000 дѣтей представляютъ собой сравнительно небольшую часть всѣхъ безпризорныхъ Петербурга. Это наименіе упорные маленькіе преступники, испугавшіеся зимняго холода и сдавшіеся почти добровольно въ руки надзора.
Ни время, ни мѣсто, ни спеціальныя знанія не позволяютъ мнѣ освѣтить затронутый выше вопросъ съ надлежащей полнотой. Я написалъ лишь то, съ чѣмъ меня случайно свела судьба. Но мнѣ кажется, что и то немногое, что я описалъ, достаточно характеризуетъ одну изъ сторонъ совѣтскаго быта и кричащую совѣтскую фразеологію: „Дѣти—цвѣты нашей жизни“.
