Въ концѣ лѣта 1923 года я выѣхалъ въ совѣтскую Россію въ качествѣ представителя одной Южно-Американской фирмы, занимающейся экспортомъ дубильныхъ веществъ.
Моя поѣздка не являлась случайной, а подготовлялась уже давно. Новая экономическая политика совѣтскаго правительства, или по совѣтской терминологіи — „Нэп“, привлекала вниманіе директоровъ нашей фирмы съ самаго начала своего зарожденія. Многіе иностранные коммерческіе круги видѣли въ „Нэпѣ“ возрожденіе русской промышленности, разсчитывая что „Нэп“ откроетъ широкія возможности для снабженія русскаго рынка сырьемъ.
Я, лично, относился весьма скептически ко всѣмъ слухамъ о блестящихъ выгодахъ торговли съ совѣтскимъ правительствомъ, но въ концѣ концовъ я долженъ былъ уступить желаніямъ моихъ принципаловъ, довольно прозрачно намекавшихъ на мою малую освѣдомленность въ современномъ положеніи совѣтскаго рынка и совѣтской торговой политики.
По полученіи подробныхъ инструкцій отъ моей фирмы я началъ переговоры съ совѣтскимъ торговымъ представительствомъ въ Гельсингфорсѣ о возможностяхъ заключенія концессіоннаго договора на монопольную и постоянную поставку нашего товара для совѣтской кожевенной промышленности.
Съ первыхъ же шаговъ я замѣтилъ, что совѣтское торговое представительство было чрезвычайно стѣснено въ своихъ дѣйствіяхъ инструкціями изъ „центра“, т. е. изъ Москвы. Мои переговоры протекали крайне медленно, и по каждому самому незначительному поводу торговое представительство должно было запрашивать Москву. Около двухъ съ половиной мѣсяцевъ потребовалось для того, чтобы выработать нашъ договоръ, заключавшій 47 пунктовъ. Въ концѣ концовъ все таки наступилъ день, когда этотъ контрактъ былъ нами взаимно подписанъ, и мнѣ лишь оставалось выждать, когда будетъ въ одномъ изъ англійскихъ банковъ открытъ совѣтскимъ правительствомъ аккредитивъ. Съ этого момента нашъ контрактъ вступалъ въ законную силу взаимно для обѣихъ сторонъ.
Прошли обусловленныя контрактомъ двѣ недѣли для открытія аккредитива, но… онъ не былъ открытъ. Послѣ безчисленныхъ телеграмъ, переговоровъ и напоминаній торговое представительство сообщило мнѣ, что изъ Москвы получено предписаніе ратифицировать нашъ контрактъ въ Петербургѣ, въ правленіи кожевеннаго синдиката. Для скорѣйшаго проведенія всего дѣла по разнымъ инстанціямъ необходимо было мое личное присутствіе въ Петербургѣ. Итакъ надо было ѣхать.
Полученіе визы на въѣздъ въ предѣлы совѣтской республики заняло около шести недѣль, но наконецъ виза была получена, и я выѣхалъ въ концѣ лѣта 1923 года въ Петербургъ. Я покидалъ Финляндію съ тяжелымъ сердцемъ, такъ какъ ѣхалъ въ страну, въ которой несмотря на „Нэп“ и кажущуюся эволюцію царили неопредѣленность, терроръ и произволъ. Нѣсколько смущало меня и то обстоятельство, что до революціи я былъ офицеромъ Россійскаго Императорскаго флота; но я не считалъ нужнымъ скрывать моей прежней профессіи. Въ данной мнѣ въ совѣтскомъ дипломатическомъ представительствѣ анкетѣ, для полученія визы, я написалъ: „Финляндскій гражданинъ, торговый представитель такой то и такой то фирмы, бывшій капитанъ 2-го ранга Русскаго Императорскаго флота“.
Скрывать мое прежнее званіе было бы не умно и безполезно, такъ какъ не подлежало никакому сомнѣнію, что о моей прежней службѣ въ Царскомъ флотѣ было извѣстно Чека. Если бы я не упомянулъ въ анкетѣ о моемъ прежнемъ званіи, то это лишь вызвало бы обостренныя подозрѣнія Чеки. На мою прежнюю профессію и на мой офицерскій чинъ я давнымъ давно поставилъ крестъ, и послѣ революціи и отдѣленія Финляндіи отъ Россіи я всецѣло посвятилъ себя коммерческой дѣятельности. Обо всемъ этомъ было, внѣ всякихъ сомнѣній, извѣстно Чекѣ черезъ своихъ агентовъ, такъ какъ обо всѣхъ лицахъ, въѣзжающихъ въ предѣлы совѣтской Россіи, Чека имѣетъ самые подробныя свѣдѣнія.
Послѣ Выборга въ вагонѣ, кромѣ меня, осталось только два пассажира: голландскій купецъ и его жена,—типичная русская дама.
Голландецъ былъ довѣреннымъ какой-то очень крупной голландской фирмы, заключившей недавно съ совѣтскимъ правительствомъ концессіонный договоръ. Онъ провелъ въ Петербургѣ почти весь 1922 и часть 1923 года. Несмотря на то, что ему удалось въ концѣ концовъ добиться концессіи, голландецъ былъ настроенъ весьма скептически и не вѣрилъ въ прочность договорныхъ обязательствъ совѣтскаго правительства.
„Поживемъ—увидимъ. Мое дѣло исполнять желанія моихъ хозяевъ“ и, обращаясь съ улыбкой ко мнѣ, онъ закончилъ свой разсказъ: „И вы поживете и увидите. А теперь давайте кончать разговоры, такъ какъ сейчасъ станція Теріоки, и къ намъ сядутъ въ вагонъ агенты финляндской развѣдки и тайные агенты совѣтской Чеки. И вообще помните мой совѣтъ: поменьше говорите въ Россіи. За нами, какъ за иностранцами, Чека тщательно слѣдитъ“.
На станціи Теріоки въ вагонъ вошло нѣсколько новыхъ пассажировъ. Еще не искушенный опытомъ я, при всемъ моемъ стараніи, не могъ различить кто изъ пассажировъ шпіонъ и гдѣ именно „наши“ и гдѣ „ихъ“ агенты.
Послѣ станціи Райяйоки нашъ вагонъ передали на другую вѣтку и мы покатили по пограничной зонѣ. Въ послѣдній разъ мелькнули въ окнѣ вагона нарядныя и аккуратныя зданія финляндской станціи, прошелъ черезъ вагонъ бравый унтеръ офицеръ финляндской пограничной стражи, и „сдалъ” насъ, т. е. меня и голландца съ женой, какому то субъекту въ неряшливой, наброшенной на плечи солдатской шинели и въ русской фуражкѣ съ зеленымъ верхомъ.
На русской пограничной станціи „Бѣлоостровъ“, очень неряшливой и запущенной, мы вышли изъ вагона. Предстоялъ таможенный осмотръ нашихъ вещей и контроль паспортовъ. Всѣ стѣны станціи пестрѣли плакатами, приглашавшими совѣтскихъ гражданъ бороться противъ взятки. Среди этихъ плакатовъ выдѣлялись ярко раскрашенныя воззванія о подпискѣ на золотой крестьянскій заемъ. На картинѣ былъ изображенъ мужикъ такимъ, какъ его обыкновенно изображаютъ на сценахъ провинціальныхъ театровъ: аккуратно причесанный, въ шелковой красной рубашкѣ и плисовыхъ шароварахъ, заправленныхъ въ высокіе лакированные сапоги. Чья то благодѣтельная рука сыпала на мужика дождь золотыхъ монетъ, а внизу значилось большими буквами: „отдай всѣ сбереженія на облигаціи золотого займа и, со временемъ, ты будешь богатъ“.
Голландецъ иронически и незамѣтно подмигнулъ мнѣ, показывая на золотой дождь, и я подумалъ: „недурно для коммунистическаго пролетарскаго государства это „со временемъ ты будешь богатъ“…
Послѣ осмотра вещей и паспортныхъ формальностей мы пересѣли въ русскій вагонъ. Изъ оконъ виденъ былъ печальный пейзажъ русской сѣверной природы съ разбросанными тамъ и сямъ покривившимся полуразрушенными избами и чахлыми деревьями.
Въ вагонѣ было довольно много пассажировъ бѣдно и неряшливо одѣтыхъ. Всѣ лица какого-то грязно землистаго цвѣта, съ выраженіемъ сосредоточенной озабоченности. Нигдѣ ни смѣха, ни улыбки. Двое, сидящихъ въ углу, бросаютъ на меня, по временамъ, острые и внимательные взгляды. Отъ этого противнаго сверлящаго взгляда мнѣ становится стыдно за мой элегантный костюмъ. Эти двое, несмотря на различіе въ ихъ костюмахъ и во внѣшности, имѣютъ между собой что то общее неуловимое, но дѣлающее ихъ похожими другъ на друга. Я стараюсь дать себѣ отчетъ, что именно такъ дѣлаетъ этихъ двухъ людей похожими другъ на друга и что ихъ такъ отличаетъ отъ остальной сѣрой массы пассажировъ. Вдругъ мое сознаніе пронизываетъ мысль: „агенты Чеки“.
„Ну и чортъ съ ними. Пусть себѣ смотрятъ“,—рѣшаю я и углубляюсь въ газету.
На платформѣ вокзала бывшей финляндской желѣзной дороги, я простился съ голландцемъ, и къ своему большому удовольствію увидѣлъ шедшаго мнѣ навстрѣчу нашего генеральнаго консула въ Петербургѣ, магистра X.
Мимо сновали небрежно и бѣдно одѣтые люди и всюду преобладала молодежь. Какая разница съ прежней петербургской толпой!
Ни одного интеллигентнаго лица. У всѣхъ сумрачный, сосредоточенный взглядъ, и у всѣхъ на лицахъ: „озабоченность“.
Мы ѣдемъ въ автомобилѣ по знакомымъ петербургскимъ улицамъ, которыхъ я не видалъ болѣе семи лѣтъ. Петербургъ производитъ какое то обвѣтшалое, полинявшее впечатлѣніе. Полинявшіе сѣрые люди, дома съ пятнами наспѣхъ и кое-какъ набросанной свѣжей штукатурки, выбоины и ухабы мостовой, на которыхъ нашъ автомобиль немилосердно подскакиваетъ. Всюду обиліе простонародной молодежи. На набережной Невы стоятъ дворцы и особняки съ облупившейся краской. На нѣкоторыхъ красуются надписи и вывѣски, вродѣ: „домъ отдыха рабочихъ“ или „музей труда“ и т. д. Доминируетъ впечатлѣніе запущенности и точно все сдѣлано на спѣхъ, временно.
На Екатерингофскомъ проспектѣ № 19, у дома, принадлежащаго финляндскому правительству, нашъ автомобиль остановился. Въ этомъ домѣ живутъ генеральный консулъ и служащіе генеральнаго консульства. Свободныя комнаты сдаются пріѣзжающимъ въ Петербургъ по различнымъ торговымъ дѣламъ финляндцамъ.
Мнѣ отвели комнату въ одномъ изъ флигелей дома, выходящемъ окнами во дворъ.
