В конце лета 1923 года я выехал в советскую Россию в качестве представителя одной южно-американской фирмы, занимающейся экспортом дубильных веществ.
Моя поездка не являлась случайной, а подготовлялась уже давно. Новая экономическая политика советского правительства, или по советской терминологии — НЭП, привлекала внимание директоров нашей фирмы с самого начала своего зарождения. Многие иностранные коммерческие круги видели в НЭПе возрождение русской промышленности, рассчитывая, что НЭП откроет широкие возможности для снабжения русского рынка сырьем.
Я лично относился весьма скептически ко всем слухам о блестящих выгодах торговли с советским правительством, но, в конце концов, я должен был уступить желаниям моих принципалов, довольно прозрачно намекавших на мою малую осведомленность в современном положении советского рынка и советской торговой политики.
По получении подробных инструкций от моей фирмы я начал переговоры с советским торговым представительством в Гельсингфорсе о возможностях заключения концессионного договора на монопольную и постоянную поставку нашего товара для советской кожевенной промышленности.
С первых же шагов я заметил, что советское торговое представительство было чрезвычайно стеснено в своих действиях инструкциями из «центра», то есть из Москвы. Мои переговоры протекали крайне медленно, и по каждому самому незначительному поводу торговое представительство должно было запрашивать Москву. Около двух с половиной месяцев потребовалось для того, чтобы выработать наш договор, заключавший сорок семь пунктов. В конце концов все-таки наступил день, когда этот контракт был нами взаимно подписан, и мне лишь оставалось выждать, когда будет в одном из английских банков открыт советским правительством аккредитив. С этого момента наш контракт вступал в законную силу взаимно для обеих сторон.
Прошли обусловленные контрактом две недели для открытия аккредитива, но… он не был открыт. После бесчисленных телеграмм, переговоров и напоминаний торговое представительство сообщило мне, что из Москвы получено предписание ратифицировать наш контракт в Петербурге, в правлении кожевенного синдиката. Для скорейшего проведения всего дела по разным инстанциям необходимо было мое личное присутствие в Петербурге. Итак, надо было ехать.
Получение визы на въезд в пределы советской республики заняло около шести недель, но наконец виза была получена, и я выехал в конце лета 1923 года в Петербург. Я покидал Финляндию с тяжелым сердцем, так как ехал в страну, в которой, несмотря на НЭП и кажущуюся эволюцию, царили неопределенность, террор и произвол. Несколько смущало меня и то обстоятельство, что до революции я был офицером российского императорского флота; но я не считал нужным скрывать моей прежней профессии. В данной мне в советском дипломатическом представительстве анкете для получения визы я написал: «Финляндский гражданин, торговый представитель такой-то и такой-то фирмы, бывший капитан 2-го ранга русского императорского флота».
Скрывать мое прежнее звание было бы неумно и бесполезно, так как не подлежало никакому сомнению, что о моей прежней службе в царском флоте было известно Чека. Если бы я не упомянул в анкете о моем прежнем звании, то это лишь вызвало бы обостренные подозрения Чеки. На мою прежнюю профессию и на мой офицерский чин я давным-давно поставил крест, и после революции и отделения Финляндии от России я всецело посвятил себя коммерческой деятельности. Обо всем этом было, вне всяких сомнений, известно Чеке через своих агентов, так как обо всех лицах, въезжающих в пределы советской России, Чека имеет самые подробные сведения.
После Выборга в вагоне, кроме меня, осталось только два пассажира: голландский купец и его жена — типичная русская дама.
Голландец был доверенным какой-то очень крупной голландской фирмы, заключившей недавно с советским правительством концессионный договор. Он провел в Петербурге почти весь 1922 и часть 1923 года. Несмотря на то, что ему удалось в конце концов добиться концессии, голландец был настроен весьма скептически и не верил в прочность договорных обязательств советского правительства.
«Поживем — увидим. Мое дело исполнять желания моих хозяев», — и, обращаясь с улыбкой ко мне, он закончил свой рассказ: «И вы поживете и увидите. А теперь давайте кончать разговоры, так как сейчас станция Териоки, и к нам сядут в вагон агенты финляндской разведки и тайные агенты советской Чеки. И вообще помните мой совет: поменьше говорите в России. За нами, как за иностранцами, Чека тщательно следит».
На станции Териоки в вагон вошло несколько новых пассажиров. Еще не искушенный опытом я, при всем моем старании, не мог различить, кто из пассажиров шпион, и где именно «наши» и где «их» агенты.
После станции Райяйоки наш вагон передали на другую ветку, и мы покатили по пограничной зоне. В последний раз мелькнули в окне вагона нарядные и аккуратные здания финляндской станции, прошел через вагон бравый унтер-офицер финляндской пограничной стражи, и «сдал» нас, то есть меня и голландца с женой, какому-то субъекту в неряшливой, наброшенной на плечи солдатской шинели и в русской фуражке с зеленым верхом.
На русской пограничной станции Белоостров, очень неряшливой и запущенной, мы вышли из вагона. Предстоял таможенный осмотр наших вещей и контроль паспортов. Все стены станции пестрели плакатами, приглашавшими советских граждан бороться против взятки. Среди этих плакатов выделялись ярко раскрашенные воззвания о подписке на золотой крестьянский заем. На картине был изображен мужик, таким как его обыкновенно изображают на сценах провинциальных театров: аккуратно причесанный, в шелковой красной рубашке и плисовых шароварах, заправленных в высокие лакированные сапоги. Чья-то благодетельная рука сыпала на мужика дождь золотых монет, а внизу значилось большими буквами: «Отдай все сбережения на облигации золотого займа и со временем ты будешь богат».
Голландец иронически и незаметно подмигнул мне, показывая на золотой дождь, и я подумал: «Недурно для коммунистического пролетарского государства это „со временем ты будешь богат“…»
После осмотра вещей и паспортных формальностей мы пересели в русский вагон. Из окон виден был печальный пейзаж русской северной природы с разбросанными там и сям покривившимся, полуразрушенными избами и чахлыми деревьями.
В вагоне было довольно много пассажиров, бедно и неряшливо одетых. Все лица какого-то грязно-землистого цвета с выражением сосредоточенной озабоченности. Нигде ни смеха, ни улыбки. Двое сидящих в углу бросают на меня по временам острые и внимательные взгляды. От этого противного сверлящего взгляда мне становится стыдно за мой элегантный костюм. Эти двое, несмотря на различие в их костюмах и во внешности, имеют между собой что-то общее, неуловимое, но делающее их похожими друг на друга. Я стараюсь дать себе отчет, что именно так делает этих двух людей похожими друг на друга и что их так отличает от остальной серой массы пассажиров. Вдруг мое сознание пронизывает мысль: «Агенты Чеки».
«Ну и черт с ними. Пусть себе смотрят», — решаю я и углубляюсь в газету.
На платформе вокзала бывшей финляндской железной дороги я простился с голландцем и, к своему большому удовольствию, увидел шедшего мне навстречу нашего генерального консула в Петербурге, магистра Х.
Мимо сновали небрежно и бедно одетые люди и всюду преобладала молодежь. Какая разница с прежней петербургской толпой!
Ни одного интеллигентного лица. У всех сумрачный, сосредоточенный взгляд, и у всех на лицах озабоченность.
Мы едем в автомобиле по знакомым петербургским улицам, которых я не видал более семи лет. Петербург производит какое-то обветшалое, полинявшее впечатление. Полинявшие серые люди, дома с пятнами наспех и кое-как набросанной свежей штукатурки, выбоины и ухабы мостовой, на которых наш автомобиль немилосердно подскакивает. Всюду обилие простонародной молодежи. На набережной Невы стоят дворцы и особняки с облупившейся краской. На некоторых красуются надписи и вывески, вроде «Дом отдыха рабочих» или «Музей труда» и так далее. Доминирует впечатление запущенности и точно все сделано наспех, временно.
На Екатерингофском проспекте № 19, у дома, принадлежащего финляндскому правительству, наш автомобиль остановился. В этом доме живут генеральный консул и служащие генерального консульства. Свободные комнаты сдаются приезжающим в Петербург по различным торговым делам финляндцам.
Мне отвели комнату в одном из флигелей дома, выходящем окнами во двор.
