[346]Въ Брауншвейгѣ.
— Что даютъ сегодня вечеромъ въ театрѣ?—спросилъ я.—Чудеснѣйшую вещь!—отвѣтилъ половой.—«Три дня изъ жизни игрока»!—Я уже слышалъ объ этой сенсаціонной пьесѣ, прошумѣвшей на всю Германію, и какъ ни испеченъ былъ за день лучами солнца, какъ ни измученъ съ дороги, всетаки отправился въ театръ.
Пьеса дѣлилась не на акты, а на дни; между каждымъ предполагался промежутокъ въ пятнадцать лѣтъ. Два дня я выдержалъ, но больше не могъ. Зрители были обречены на сущее мученіе: скамейки являлись настоящими скамьями истязаній, а я и безъ того былъ весь разбитъ съ дороги. Первый день кончился тѣмъ, что игрокъ убилъ своего отца, другой тѣмъ, что онъ всадилъ пулю въ животъ совершенно невинному человѣку. Кровь во мнѣ такъ и вскипѣла: а что какъ на третій день онъ покончитъ и со
[347]всѣми зрителями? Вотъ ужасъ! Только въ «Каторжникахъ» я и испыталъ нѣчто подобное.
На возвратномъ пути домой мнѣ повсюду мерещились подонки человѣчества, несчастныя матери и проигравшіеся игроки. Я былъ взволнованъ и, чтобы успокоиться какъ-нибудь, началъ напѣвать колыбельную пѣсню, а потомъ разсказывать себѣ самому дѣтскую сказочку. Послушай ее и ты, читатель!
«Пока копенгагенскіе граждане остаются еще маленькими карапузиками, не бывавшими нигдѣ дальше Фредерихсбергскаго сада да буковаго лѣса, бабушки и няньки постоянно угощаютъ ихъ разсказами о заколдованныхъ принцессахъ и принцахъ, о золотыхъ горахъ и говорящихъ птицахъ. Немудрено, что дѣтишки часто задумываются о волшебной странѣ, гдѣ водятся такія чудеса. Только гдѣ же она? Да ужъ вѣрно тамъ, далеко-далеко, за моремъ, гдѣ оно сливается съ небомъ! Но стоитъ карапузикамъ подрости, поступить въ школу и познакомиться съ географіей—прощай страна чудесъ!.. Богъ съ ней, однако, съ этой географіей! Мы остановимся пока на странѣ чудесъ. Въ странѣ этой много-много лѣтъ тому назадъ, когда еще никому и не снились ни моя авторская дѣятельность, ни «Три дня изъ жизни игрока», жилъ-былъ старый сѣдой король. Онъ слѣпо вѣрилъ въ свѣтъ и людей и не могъ даже представить себѣ, чтобы кто-нибудь когда-нибудь лгалъ. Ложь казалась ему чѣмъ-то несуществующимъ, фантастическимъ. Вотъ онъ разъ возьми да и объяви въ совѣтѣ, что отдастъ дочь и за нею полцарства въ приданое тому, кто скажетъ ему нѣчто, прямо невѣроятное. Всѣ подданные преусердно принялись учиться лгать и лгали одинъ лучше другого, но добрякъ-король всякую ложь принималъ за правду. Подъ конецъ король даже затосковалъ, плакалъ, утиралъ глаза своей королевской мантіей и вздыхалъ: «Ахъ, да неужто-жъ мнѣ никогда никому не доведется сказать: врешь!» Дни шли за днями, и въ одно прекрасное утро приходитъ красивый молодой принцъ. Онъ былъ влюбленъ въ принцессу, и она отвѣчала ему взаимностью. Цѣлыхъ девять лѣтъ изощрялся онъ во лжи и теперь надѣялся добиться невѣсты и полцарства. Онъ попросился у короля въ огородники. «Хорошо, сынъ мой!», сказалъ король и повелъ его въ огородъ. Въ огородѣ росло видимо-невидимо капусты; кочни были сочные, огромные, но принцъ скорчилъ гримасу и спросилъ: «Это что?» «Капуста, сынъ мой!» отвѣтилъ король. «Капуста? Въ матушкиномъ огородѣ растетъ капуста такая, что подъ каждымъ листомъ умѣстится цѣлый полкъ солдатъ». «Возможно!» сказалъ король. «Природа такъ могуча и какихъ-какихъ только ни производитъ плодовъ!» «Ну, такъ я не хочу быть огородникомъ!» сказалъ принцъ. «Возьмите меня лучше въ овинные старосты». «Хорошо; а вотъ и овинъ мой. Видалъ такіе большіе?» «Такіе? Поглядѣлъ бы ты, какой овинъ у моей матери! Представь себѣ, когда его строили, и
[348]плотникъ работалъ топоромъ на крышѣ, топоръ какъ-то сорвался съ топорища и полетѣлъ на землю, но пока долетѣлъ, ласточка успѣла свить въ отверстіи обуха гнѣздо, положить яйца и вывести птенцовъ! Да, ты, пожалуй, скажешь, что я вру?» «Зачѣмъ? Нѣтъ! Искусству человѣческому нѣтъ предѣловъ! Почему жъ бы и твоей матери не построить себѣ такого овина?»
Такъ и пошло; принцъ не добился ни царства, ни прелестной принцессы; и она, и онъ зачахли съ горя; король, вѣдь, поклялся: «Руку моей дочери получитъ лишь тотъ, кто солжетъ мнѣ!» Но увы! Его доброе сердце не хотѣло вѣрить въ ложь. Наконецъ, онъ умеръ, но не нашелъ покоя даже въ своей мраморной гробницѣ и, говорятъ, до сихъ поръ еще бродитъ по землѣ томимый все тѣмъ же желаньемъ».
Только что я досказалъ себѣ эту сказку, въ дверь моей комнаты постучали. Я крикнулъ: «Войдите!» и—представьте мое удивленіе! Вошелъ старый король въ коронѣ, со скипетромъ въ рукахъ! «Я слышалъ, какъ ты вспоминалъ исторію моей жизни», сказалъ онъ: «и это заставило меня явиться къ тебѣ. Не услышу-ли я отъ тебя какой-нибудь лжи? Тогда бы я успокоился!» Придя въ себя, я сталъ объяснять ему, что́ именно побудило меня разсказывать себѣ самому исторію его жизни, и упомянулъ о «Трехъ дняхъ изъ жизни игрока». «Разскажи мнѣ эту пьесу!» сказалъ онъ. «Я охотникъ до страшныхъ исторій. Мнѣ самому, вѣдь, довелось на старости лѣтъ сдѣлаться страшилищемъ!». Я началъ разсказывать ему всю пьесу, сцену за сценой и нарисовалъ ему полную картину изображенной въ ней человѣческой жизни. Тутъ лицо короля прояснилось, онъ схватилъ меня за руку и восторженно воскликнулъ: «Вотъ это ложь, сынъ мой! Ничего такого на свѣтѣ не бываетъ! Теперь я спасенъ!» И онъ исчезъ.
Поутру вся эта исторія со сказкой вмѣстѣ стала казаться мнѣ сномъ, и я отправился осматривать городъ.
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.346—348