[348]Школьный учитель. Госларъ.
Пробывъ въ Брауншвейгѣ три дня, я выѣхалъ оттуда на «скорыхъ». Спутниками моими оказались два молодыхъ офицера, путешествовавшихъ инкогнито—въ качествѣ майоровъ. Меня они сейчасъ же произвели въ профессора, и такъ какъ это производство не вовлекало меня въ расходы, то я и примирился съ нимъ, какъ истинный христіанинъ. Еще съ нами сидѣли: дѣвушка-служанка, лѣтъ сорока, ѣхавшая въ Госларъ встрѣчать своихъ господъ, да старый школьный учитель, большой оригиналъ. Съ нимъ мы сейчасъ познакомимся поближе. Дѣвушка представляла собой что-то среднее между меланхолическою и сангвиническою натурою. Она ежеминутно принималась плакать, припоминая, что какъ разъ сегодня въ Брауншвейгѣ ежегодный праздникъ стрѣлковъ, а ей вотъ, какъ на грѣхъ,
[349]уже третій годъ не приходится присутствовать на немъ изъ-за этихъ поѣздокъ!
На первой же станціи я разстался со всѣми своими спутниками кромѣ школьнаго учителя. Мы съ нимъ пересѣли въ четырехмѣстный диллижансъ, но оставались вдвоемъ во все время пути. Старику было лѣтъ шестьдесятъ; сухой, маленькаго роста, съ живыми глазками и черной бархатной шапочкой на головѣ, онъ являлся живымъ портретомъ школьнаго учителя Вуца изъ разсказа Жана Поля. Спутникъ мой былъ, впрочемъ, не изъ Ауенталя, а изъ какого-то маленькаго ганноверскаго городка, ѣхалъ въ Госларъ навѣстить своего стараго товарища и такъ же, какъ и я, впервые готовился взойти на горы. Онъ былъ однимъ изъ тѣхъ счастливцевъ, которые, по своей скромности и непритязательности въ соединеніи съ богатой фантазіей, готовы всякій сухой пень обвивать цвѣтами, скромную коморку принимать за волшебный дворецъ и высасывать медъ изъ самаго невзрачнаго цвѣточка. Съ какою-то дѣтскою гордостью описывалъ онъ мнѣ свой родной городокъ, являвшійся въ его глазахъ чуть-ли не центромъ вселенной. Въ послѣднее время городокъ этотъ такъ подвинулся впередъ,—въ немъ завелся даже театръ!
— Да!—разсказывалъ онъ.—Поглядѣли бы вы на нашъ театръ! Никто и не скажетъ, что тутъ прежде была конюшня! Стойла росписаны лирами и флейтами; нашъ старикъ-маляръ постарался на славу. А оркестръ… да лучшаго и желать нельзя въ такомъ маленькомъ городкѣ: двѣ скрипки, одинъ кларнетъ и большой барабанъ! Очень хорошо у нихъ выходитъ! Не умѣю вамъ сказать отчего, но эта музыка удивительно хватаетъ за сердце! Такъ вотъ и видишь передъ собою Божьихъ ангельчиковъ въ небѣ!.. Ну, конечно, мы и не требуемъ отъ музыкантовъ разныхъ тамъ фокусовъ-покусовъ, какъ берлинцы или брауншвейгцы. Нашъ старый кладбищенскій смотритель, онъ же и дирижеръ, угощаетъ насъ въ антрактахъ польскимъ да моллинаски[1], дамы наши подпѣваютъ оркестру, а мы, старики, выбиваемъ тактъ своими тросточками. Превесело!
— Ну, а насчетъ игры артистовъ-любителей какъ?—спросилъ я.
— О, все идетъ превосходно! У насъ, вѣдь, скажу вамъ, прежде чѣмъ выпустить ихъ передъ всей публикой, ихъ заставляютъ набираться храбрости и привыкать играть на репетиціяхъ. На генеральную же репетицію каждая семья поставляетъ двухъ человѣкъ изъ своей прислуги, чтобы театръ былъ полонъ, и играющіе могли, такъ сказать, взыграть духомъ!
— Да, должно быть, это превесело…
— Еще бы!—прервалъ онъ меня.—Да, мы веселимся отъ души и не завидуемъ имъ тамъ, въ Берлинѣ! Занавѣсъ и декораціи у насъ тоже прекрасные. На занавѣсѣ изображена наша городская пожарная труба; струя изъ нея бьетъ такъ натурально, и какъ будто прямо изъ суфлерской будки! А, вѣдь, все это только нарисовано, но какъ нарисовано! Декорація улицы тоже
[350]одна прелесть; она изображаетъ нашу городскую площадь, и такъ похоже, что каждый можетъ даже отыскать свой собственный домъ, какая бы ни шла пьеса!.. Одна бѣда у насъ съ люстрой!.. Свѣчки все оплываютъ, и сало такъ и каплетъ съ нихъ. Поэтому, какъ бы много ни собралось народу, подъ люстрой всегда остается пустое мѣсто. Другой недостатокъ—я, вѣдь, не стану хвалить все!—другой недостатокъ вотъ какой: дамы наши, что участвуютъ въ спектакляхъ, какъ завидятъ среди зрителей кого-нибудь изъ знакомыхъ, сейчасъ давай хихикать и кивать имъ! Но, чтожъ? Все это вѣдь, въ сущности одна забава!
— Ну, а зимою, когда нѣтъ спектаклей, скучно, должно быть, живется у васъ? Эти длинные, зимніе вечера!..
— О, мы и не видимъ ихъ! Жена моя, обѣ дочки и служанка садятся за прялки, а я читаю имъ вслухъ; такъ-то работа спорится живѣе, и время летитъ незамѣтно. На святкахъ же мы играемъ въ лото на пряники да на яблочныя пышки и слушаемъ, какъ подъ окномъ славятъ Христа ребятишки… У меня отъ радости сейчасъ слезы навертываются на глаза!
Такъ-то оживленно бесѣдовали мы, пока нашъ диллижансъ вяло тащился по песчаной дорогѣ. Горы мало-по-малу выступали изъ тумана и рисовались огромными, величественными массами, обросшими темными сосновыми лѣсами; въ долинахъ между ними живописно раскинулись хлѣбныя поля. Вотъ, передъ нами и древній Госларъ, вольный имперскій городъ. Крыши здѣсь всѣ изъ шифера, отчего городъ, окруженный горами, и отличается какимъ-то мрачнымъ видомъ. Здѣсь нѣкогда была резиденція германскихъ королей и императоровъ, здѣсь происходили государственные съѣзды и рѣшалась судьба государствъ и странъ, теперь же… Госларъ извѣстенъ, благодаря своимъ рудникамъ, да путевымъ картинамъ Гейне. Здѣсь поэтъ игралъ роль похитителя цвѣтовъ и сердецъ. Почтенные бюргеры Гослара, однако, и знать не хотятъ поэта; одно имя его вызывало у нихъ на лицахъ кислыя мины. Дѣлать нечего, пришлось быть поосторожнѣе! Въ Госларѣ я распростился съ своимъ спутникомъ въ надеждѣ встрѣтиться съ нимъ опять уже на Брокенѣ.
Воздухъ здѣсь былъ какой-то удушливый, пропитанный запахомъ изъ рудниковъ, похожимъ на тотъ, что, по разсказамъ, оставляетъ послѣ себя разсерженный чортъ. Разъ упомянувъ о чортѣ, надо ужъ, пока не забуду, упомянуть и объ одной изъ первыхъ достопримѣчательностей Гослара—подаркѣ этого знаменитаго господина. Посреди городской площади находится большой металлическій водоемъ; въ него проведены трубы, посредствомъ которыхъ его наполняютъ водою; кромѣ того, во время пожара жители пользуются имъ вмѣсто большого колокола—бьютъ о его края, и звонъ разносится по всему городу. Этотъ-то водоемъ, гласитъ преданіе, и принесенъ сюда нѣкогда самимъ чортомъ; я потрогалъ чашу,—весьма солидная работа!
[351]
На той же площади возвышается мрачная старинная ратуша, изукрашенная снаружи изваяніями могущественныхъ императоровъ. Всѣ они стоятъ съ коронами на головахъ и скипетрами въ рукахъ, раскрашенные, словно лубочныя нюренбергскія картинки. Передъ ратушей я увидѣлъ старика-рудокопа, показывавшаго этихъ бравыхъ героевъ своей маленькой внучкѣ. Глядя на нихъ, ребенокъ, вѣрно, представляетъ себѣ и всѣхъ земныхъ императоровъ и королей точно такими же угрюмыми каменными людьми съ мечами и коронами, и въ мозгу этого маленькаго разумнаго существа уже складывается понятіе, что жизнь королей не Богъ вѣсть какъ сладка! Постойте ка вѣчно съ тяжелой короной на головѣ, передъ зданіемъ ратуши, на стражѣ закона и правосудія!
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.348—351