ПЕРЕДАВАЯ на Русскій языкъ нѣсколько Бретонскихъ легендъ, предпосылаю имъ замѣчанія Вилльмаркэ объ интересномъ Бретонскомъ повѣрьи, о таинственныхъ Бретонскихъ духахъ, Корриганахъ. Беру эти замѣчанія изъ книги Vicomte Hersart de la Villemarqué, Barzaz Breiz, Chants Populaires de la Bretagne, Paris, 1903.
Главныя сверхъестественныя дѣйствующія лица народной поэзіи Бретани суть феи и гномы.
Наиболѣе общее имя Бретонскихъ фей есть Korrigan, мы его находимъ, хотя въ латинскомъ видоизмѣненіи, въ имени Garrigenae, въ латинскихъ изданіяхъ Помпонія Мелы, и почти безъ измѣненія въ имени Koridgwen, въ поэмахъ древнихъ Галльскихъ бардовъ. У латинскаго писателя это имя означаетъ девять жрицъ или колдуній Армориканскихъ, у Камбрійскихъ же поэтовъ—главную изъ девяти дѣвъ, охраняющихъ водоемъ бардовъ.
Это имя, повидимому, происходитъ отъ слова korr, маленькій, уменьшительное korrik, и отъ gwen или gan, геній [армориканское—kor, валлійское corr, греческое χορος, сравни χουρχι, нимфы, и χουρητες].
Корриганы предсказываютъ будущее; онѣ вѣдаютъ искусство врачеванія неисцѣлимыхъ болѣзней съ помощью нѣкоторыхъ чаръ, которыя, говорятъ, онѣ открываютъ своимъ друзьямъ; находчивыя протеи, онѣ принимаютъ, по прихоти, форму такого-то животнаго; переносятся, во мгновеніе ока, съ одного конца свѣта на другой. Каждый годъ, при возвращеніи весны, онѣ празднуютъ великій праздникъ ночи. Скатерть, бѣлая какъ снѣгъ, разстилается на муравѣ, около водоема; она покрывается сама собою самыми изысканными блюдами; посрединѣ сіяетъ хрустальная чаша, распространяющая такой блескъ, что служитъ вмѣсто свѣтильниковъ. Въ концѣ пиршества эта чаша переходитъ изъ рукъ въ руки; она заключаетъ въ себѣ чудесный напитокъ, одна капля котораго, увѣряютъ, можетъ сдѣлать человѣка столь же мудрымъ, какъ Богъ. При малѣйшемъ шумѣ человѣческомъ все исчезаетъ.
Дѣйствительно, именно около источниковъ наиболѣе часто встрѣчаютъ корриганъ, особенно у источниковъ, находящихся по сосѣдству съ дольменами; онѣ остались ихъ патронессами, въ уединенныхъ мѣстахъ, откуда Пресвятая Дѣва, считающаяся великой ихъ врагиней, не изгнала ихъ. Бретонскія преданія приписываютъ имъ великую страсть къ музыкѣ и къ красивымъ голосамъ, но они не заставляютъ ихъ плясать, какъ Германскія преданія. Народныя пѣсни всѣхъ народовъ изображаютъ ихъ расчесывающими бѣлокурые свои волосы, къ которымъ, повидимому, онѣ относятся съ особеннымъ тщаніемъ. Ростъ ихъ—ростъ другихъ Европейскихъ фей; не болѣе двухъ футовъ вышины. Тѣло ихъ, великолѣпно сложенное, такъ же воздушно, деликатно и прозрачно, какъ тѣло осы: у нихъ нѣтъ никакого убора, кромѣ бѣлаго покрова, который онѣ какъ шарфъ овиваютъ вокругъ себя. Ночью краса ихъ въ полномъ блескѣ; днемъ же видно, что у нихъ бѣлые волосы, красные глаза и морщинистое лицо: онѣ и показываются лишь ночью и ненавидятъ свѣтъ. Все въ ихъ существѣ указываетъ на падшій разумъ. Бретонскіе крестьяне увѣряютъ, что это великія царевны, которыя не пожелали принять христіанство, когда апостолы пришли въ Арморику, и были поражены проклятіемъ Бога. Валлійцы видятъ въ нихъ души друидессъ, осужденныхъ претерпѣть покаяніе.
Вездѣ ихъ считаютъ исполненными страстной ненависти къ духовенству и къ религіи, смѣшавшей ихъ съ духами тьмы, что̀, повидимому, ихъ весьма раздражаетъ. Видъ рясы, звукъ колокола—обращаетъ ихъ въ бѣгство. Народныя сказки всей Европы, впрочемъ, должны, какъ кажется, подтвердить священническое вѣрованіе, сдѣлавшее изъ нихъ духовъ злокозненныхъ. Въ Бретани, ихъ дыханіе смертельно; въ Валлисѣ, въ Ирландіи, въ Шотландіи и въ Пруссіи, онѣ причиняютъ сглазъ; каждый, кто возмутилъ воду ихъ источника, или засталъ ихъ въ то время, какъ онѣ расчесываютъ свои волосы, либо считаютъ свои сокровища близь своихъ дольменовъ (ибо онѣ тамъ, говорятъ, скрываютъ золотыя копи и алмазныя), почти достовѣрно обреченъ на гибель, особливо если это въ субботу, день посвященный Пречистой Дѣвѣ, имъ ненавистный.
Почти всѣ Европейскія преданія приписываютъ имъ также опредѣленную наклонность воровать человѣческихъ дѣтей. Это вѣрованіе, какъ всѣ вѣрованія, касающіяся фей, должно основываться на какомъ-нибудь дѣйствительномъ событіи; быть можетъ на хорошо извѣстныхъ обыкновеніяхъ колдуній и цыганокъ: феи составляютъ ужасъ для крестьянки долинъ Одера, какъ и для крестьянки Арморики. Эта послѣдняя препоручаетъ своего младенца попеченію Пресвятой Дѣвы, вѣшая вокругъ его шеи четки, предохранительное средство противъ всякаго рода злокозненныхъ существъ. Не однѣ, впрочемъ, корриганы воруютъ дѣтей; въ этомъ обвиняются также и морганы, или водные духи, также женскаго пола: онѣ, говорятъ, увлекаютъ на дно морей или прудовъ, въ свои золотые и хрустальные дворцы, тѣхъ, кто неосторожно приходитъ играть близь ихъ водъ.
Цѣль ихъ, воруя дѣтей, возродить проклятый свой родъ. Такъ говорятъ крестьяне. Именно поэтому также онѣ любятъ соединяться съ мужчинами: чтобы достичь этого, онѣ нарушаютъ всѣ законы стыдливости, какъ Галльскія жрицы.
Существа, которыя онѣ подмѣниваютъ иногда вмѣсто дѣтей человѣческихъ, также суть отпрыски расы карликовой и считаются ихъ порожденіемъ; какъ онѣ, существа эти называются корръ, коррикъ, и корриганъ, или корригана. Ихъ называютъ также корнандонъ, гвазиганъ, и дузъ. Этотъ послѣдній, шаловливый домовой, былъ отцомъ Мерлина, онъ былъ древнимъ божествомъ, обожавшимся въ графствѣ Йоркскомъ Бретонцами, весьма его опасавшимися, ибо они считали, что дузъ можетъ захватывать женщинъ врасплохъ во время ихъ сна.
Могущество карликовъ то же, что и фей, но ихъ ликъ совершенно отличный. Отнюдь не будучи ни бѣлыми, ни воздушными, они обыкновенно черны, волосаты, противны, и приземисты; руки ихъ вооружены кошачьими когтями, а ноги козлиными копытами; лицо у нихъ морщинистое, волосы въ завиткахъ, глаза впалые и маленькіе, но блестящіе, какъ карбункулъ; голосъ глухой и сломанный возрастомъ. Они всегда носятъ на себѣ большую кожаную мошну, говорятъ, полную золота, но тѣ, которые ее уворовываютъ, ничего въ ней не находятъ, кромѣ грязнаго конскаго волоса, шерсти, и пары ножницъ. Это хозяева дольменовъ; считается, что это они ихъ выстроили; ночью они пляшутъ кругомъ, при свѣтѣ звѣздъ, припѣвъ круговой ихъ пляски былъ «Понедѣльникъ, вторникъ, среда», позднѣе они прибавили «четвергъ и пятница»; но конечно остереглись доходить до субботы, и особенно до воскресенья,—дни зловѣщіе для нихъ, какъ и для фей. Горе запоздавшему путнику, который пройдетъ мимо! Онъ будетъ увлеченъ въ кругъ и долженъ будетъ плясать, иногда до тѣхъ поръ, пока не настанетъ смерть. Среда ихъ праздничный день; первая среда въ мѣсяцѣ Маѣ—годовой ихъ праздникъ; они празднуютъ этотъ день съ великими ликованіями, пѣснями, плясками, и музыкой.
Бретонцы, такъ же какъ Валлійцы, Ирландцы, и горцы Шотландіи, считаютъ карликовъ фальшивыми монетчиками и чрезвычайно ловкими кузнецами. Невидимыя свои мастерскія они прячутъ въ глубинѣ своихъ каменныхъ гротовъ. Это они начертали кабалистическіе знаки, что находятъ выгравированными на многихъ Кельтійскихъ памятникахъ въ Морбиганѣ, и особенно на Гавр-инисѣ, или на островѣ Гиганта: кто сумѣетъ разобрать ихъ надписанія, тотъ узнаетъ всѣ мѣста края, гдѣ скрываются клады.
Карлики суть колдуны, вѣщуны, пророки, и маги. Они могутъ говорить какъ ихъ братъ Альвисъ, въ «Эддѣ»: «Я былъ вездѣ и знаю все». Юныя дѣвушки весьма ихъ боятся, хотя ихъ рѣзвость уже не такъ теперь опасна, какъ во времена Мерлина. Крестьянинъ вообще боится ихъ меньше, чѣмъ фей: онъ охотно надъ ними издѣвается и смѣется, если день на дворѣ, и если онъ благоразумно окропилъ себя святой водой; онъ приписываетъ имъ ту же ненависть къ религіи, что и феямъ; но это недоброжелательство принимаетъ скорѣе характеръ лукавый и комическій, нежели злой. Говорятъ по этому поводу, что съ наступленіемъ ночи видали, какъ въ круговой пляскѣ, съ многократными взрывами дьявольскаго смѣха, они свершали, наполовину серьезные, наполовину шутовскіе, но всегда очень кощунственные и циническіе, обряды, у подножья крестовъ, что стоятъ на распутіяхъ.
Таковъ, по современнымъ преданіямъ, ликъ Бретонскихъ карликовъ; многія изъ ихъ чертъ—общія у нихъ съ геніями другихъ народовъ, особенно съ Куретами и Карикинами, культъ которыхъ, завезенный безъ сомнѣнія Финикійскими мореплавателями, существовалъ еще въ Галліи и на островѣ Британіи, въ третьемъ вѣкѣ христіанской эры.
Итакъ миѳологія Финикійская приводитъ насъ къ миѳологіи Кельтійской; каринины и куреты Азійскіе—къ корриганамъ и корредамъ Бретонскимъ.
Древніе барды, знакомя насъ съ богиней Коридгвенъ, соединяютъ ее съ таинственнымъ существомъ, имѣющимъ много сходства съ Бретонскими карликами. Они называютъ его Гвіонъ, духъ, и прозываютъ пигмеемъ. Онъ блюлъ однажды мистическій сосудъ, содержавшій влагу угаданья и вѣдѣнія, сосудъ напоминающій разительнымъ образомъ чашу Куретовъ (смотри Страбонъ, 10, и Діодоръ Сицилійскій, 4). Три кипящія капли упали ему на руку, онъ поднесъ ее ко рту, и внезапно будущее и всѣ тайны міра разоблачились передъ нимъ. Разгнѣванная богиня хотѣла предать его смерти, онъ убѣжалъ, и, чтобъ ускользнуть окончательно, превращался поочереди въ зайца, въ рыбу, въ птицу, она же превращалась въ левретку, въ выдру, и въ коршуна; но геній имѣлъ роковое вдохновеніе превратиться въ пшеничное зерно, богиня внезапно превратилась въ черную курицу, проницающимъ окомъ своимъ нашла его въ кучѣ зерна, куда онъ пріютился, схватила клювомъ, проглотила, и тотчасъ зачавши, черезъ девять мѣсяцевъ родила очаровательнаго ребенка, который сталъ зваться Таліэзинъ, имя общее главарямъ бардовъ и Бретонскихъ колдуновъ.
Чудесная влага магическаго сосуда называется у бардовъ вода Гвіона. Островъ Альвіонъ, или Гвіонъ, и Альбіонъ, отсюда беретъ свое названіе. Цезарь говоритъ, что островные Бретонцы весьма почитали Гвіона, онъ имѣлъ отображеніе въ многочисленныхъ идолахъ, они почитали въ немъ изобрѣтателя словесности, поэзіи, музыки, всѣхъ искусствъ. Отплывая въ торговое, или иное, путешествіе, они призывали его благословеніе на предстоящее странствіе.
Заканчиваю это повѣствованіе о призракахъ народной поэзіи Бретани своимъ пѣснопѣньемъ «Корриганы», которое, опираясь на народное Бретонское повѣрье, не есть лишь его пересказъ.
Закурилися туманы
Надъ водой.
Пляшутъ пляску корриганы,
Свѣтитъ мѣсяцъ молодой.
Тѣни легкія мелькаютъ,
Къ стану станъ.
Въ быстрой пляскѣ приникаютъ
Къ корриганѣ корриганъ.
— Что такое корриганы?
Разскажи.—
А спроси, зачѣмъ туманы
Ходятъ въ полѣ вдоль межи.
Ходятъ вдоль межи, и тоже—
Поперекъ.
И зачѣмъ, еще, похожи
Ласка, крыска, и хорекъ.
Ты спроси, зачѣмъ онъ свѣтитъ
Надъ водой,
Этотъ Мѣсяцъ,—онъ отвѣтитъ,
Только ладно пѣсню спой.
А споешь ее не ладно,
Не вини.
Будетъ такъ тебѣ прохладно,
Не помогутъ и огни.
Корриганы, это дѣти
На вѣка,
Пляшутъ, машутъ въ лунномъ свѣтѣ,
Пляска вольныхъ широка.
Міръ плутишекъ и плутовокъ,
Чудеса,
Каждый гибокъ, быстръ, и ловокъ,
Каждый ростомъ—какъ оса.
И не трогай ихъ, ужалятъ,
Еще какъ!
Послѣ на землю повалятъ,
И валяйся какъ дуракъ.
Ихъ водицы, ихъ криницы
Не мути.
А не то быстрѣе птицы
Хвать—и вотъ нельзя уйти.
Въ воду бросятъ: посиди-ка.
Что, свѣжо?
Засмѣютъ, за плещутъ дик.(?дико)
— Отпустите!—А ужо.
Обмотали шарфомъ бѣлымъ
Легкій станъ.
Тѣло къ тѣлу, тѣло съ тѣломъ,
Съ корриганой корриганъ.
Блещутъ волны золотыя
Ихъ волосъ,
Плещутъ пляски молодыя
Словно волны объ утесъ.
Но блѣднѣетъ ночь, и чудо—
Вдругъ кошмаръ.
Эти страшные—откуда?
Что за тѣни старыхъ чаръ?
Снѣжны волосы, глаза же—
Блескъ углей.
И какъ пойманные въ кражѣ
Смотритъ жалко рой тѣней.
Если ты узналъ случайно
Ихъ позоръ,
Подожди, отмстится тайна,
Мститъ не вору тотъ, кто воръ.
Глянь-ка въ зеркало. Ты видишь?
Сѣть морщинъ.
Даромъ духовъ не обидишь,
Отъ сѣдого—жди сѣдинъ.
А подъ вечеръ, путь—въ туманы,
Путь—въ обманъ.
Будешь тамъ, гдѣ корриганы,
Съ корриганой корриганъ.
Долина Березъ
Идемъ, идемъ, идемъ, идемъ, идемъ, идемъ, на бой!
Идемъ, идемъ, отецъ и братъ, я радъ, идемъ съ тобой!
Идемъ, въ комъ струны говорятъ, идемъ, идемъ, гурьбой!
Отецъ о ранней всталъ порѣ,
Сынъ возвѣщаетъ на зарѣ:
Смотри, тамъ кони на горѣ.
На сѣрыхъ всадники коняхъ,
У лошадей огонь въ ноздряхъ,
Храпятъ, и ржутъ, и сѣютъ страхъ.
Рядами, шесть и шесть, они,
Рядами, три и три, взгляни,
Ихъ копья—тысяча—огни.
Ряды стѣснились, два и два,
И какъ подъ бурею трава—
Знамена ихъ, гдѣ Смерть жива.
Размѣръ змѣи, что, трепеща,
Стремится, жертвъ себѣ ища,
Девятикратная праща.
Артуръ съ своими—та змѣя,
Его бойцы—одна семья,
Артуръ на высяхъ, знаю я.
— Когда Артуръ, тогда впередъ!
Гдѣ лукъ? Гдѣ стрѣлы? Часъ не ждетъ.
За нимъ, и вмѣстѣ съ нимъ въ походъ!—
И говорить не кончилъ онъ,
Какъ крикъ, межь вѣяній знаменъ,
Къ горѣ отбросилъ горный склонъ:—
«За руку—голову! За глазъ—
Пронзенье сердца! Ранятъ насъ,—
За рану—смерть, и смерть—сейчасъ!
«Отца—за мать, и мать—за дочь!
За слезы—кровь! За вечеръ—ночь!
За трупъ—пожаръ! Вся жалость—прочь!
«За мать—немедленно отца!
За кобылицу—жеребца!
За воина—вождя-бойца!
«За одного—двоихъ, троихъ!
Рубить, и днемъ, и ночью, ихъ!
Чтобъ кровь текла въ ручьяхъ густыхъ!
«Бретонцы, бурей мы пройдемъ,
И разъ сражаяся, падемъ,
Не слишкомъ рано мы умремъ!»
Насѣдку соколъ задушилъ,
Убитъ крестьянкой герцогъ былъ.
Убитый герцогъ. А народъ
Среди тяготъ какъ вьючный скотъ.
Какъ скотъ. Поборамъ отдана,
Скудна, растоптана страна.
По ней идя во всѣ концы,
Прошли, какъ язва, пришлецы.
Изъ края Галльскаго, на зовъ
Вдовы пришли ряды враговъ.
Она звала, была громка,
Корова такъ зоветъ быка.
Налогъ еще. Еще налогъ.
Народъ стерпѣть всего не могъ.
Возстала юность, вихрь огней,
Возстала старость вмѣстѣ съ ней.
Изъ-за насѣдки лишь одной,
И изъ-за сокола тотъ бой.
Двѣ птицы малыя, а глянь,
Въ огнѣ, въ крови, въ рѣзнѣ Бретань.
На Черной на Горѣ тамъ тѣнь,
Назавтра ждетъ Ивановъ день,
До тридцати сошлось крестьянъ,
Огни ихъ свѣтятъ сквозь туманъ.
Огонь пылаетъ горячо.
Закинувъ вилы на плечо,
Кадо Боецъ среди другихъ,
И съ сердцемъ вопрошаетъ ихъ.
— Ну, что-жь, вамъ сладко ѣсть и пить?
Налоги будете платить?
Что до меня, я не плачу.
Скорѣе петли я хочу.
— Налоговъ не хочу и я,
Въ лохмотьяхъ вся моя семья,
Не заплачу, не побоюсь,
Углями красными клянусь.
— Достатокъ мой, гдѣ онъ, гдѣ онъ?
Я весь до нитки разоренъ.
Годъ не успѣю завершить,
Какъ долженъ милостыней жить.
— Постыдно голоду служить,
Нельзя намъ милостыней жить,
Коль споръ и бой имъ невзачетъ,
И бой, и споръ къ нимъ вмигъ придетъ.
— Къ нимъ бой придетъ быстрѣй чумы!
Клянемся молніею мы!
Клянемся Моремъ и Луной!
Клянемся Небомъ и Землей!—
Кадо Боецъ, склонясь къ огню,
Схватилъ и поднялъ головню,
И каждый сдѣлалъ такъ, какъ онъ:—
— Впередъ! впередъ! на горный склонъ!
Его жена съ нимъ рядомъ шла,
И на плечахъ багоръ несла,
И пѣла,—мнится, чу! поетъ:—
— Впередъ, сыны мои, впередъ!
Нѣтъ, не для нищенскихъ кусковъ
Я тридцать родила сыновъ,
И не дрова другимъ носить,
Не камни тяжкіе дробить.
Не къ жизни вьючнаго осла
Ихъ мать родная родила,
Не для того, чтобъ босикомъ
Идти въ поляхъ, идти путемъ.
И не кормить нуждой своей
Собакъ и птицъ, и лошадей:
Чтобъ притѣснителей убить,
Рождая, вотъ зачѣмъ родить!—
И отъ огня къ огню—зарѣ
Они спускались по горѣ:—
— Оге! оге! Огнемъ, огнемъ.
Враговъ своихъ сожжемъ, сожжемъ!—
Съ горы сошли—и кто да кто,
Ихъ всѣхъ—три тысячи и сто;
Когда-жь вступили въ Лангоадъ,
Ихъ девять тысячъ встало въ рядъ.
Когда въ Геррандъ пришли,—смотри.
Ихъ тридцать тысячъ триста три.
Они ростутъ, они идутъ.
Кадо кричитъ:—Смѣлѣй! Вотъ тутъ!—
Еще не выговорилъ словъ,
Какъ триста подошло возовъ,
Горитъ вкругъ крѣпости костеръ,
Великъ огня кипучій хоръ.
Горючъ пылающій упоръ,
Желѣзо вилъ течетъ въ костеръ,
И кости тамъ хрустятъ въ бреду,
Какъ кости проклятыхъ въ Аду.
Пылая, вопитъ рой враговъ,
Какъ волки, пойманные въ ровъ,
И ночь прошла, заря взошла,
И вмѣсто нихъ, одна зола.
— Скажите юная супруга,
Зачѣмъ въ ночи встаете вы?
Ища полночнаго досуга,
Куда въ ночи идете вы?
Вставая тайно, отъ постели
И отъ меня, къ какой вы цѣли,
Такъ удаляетесь тайкомъ,
Ступая тихо босикомъ?
— Коль я встаю, супругъ любезный,
И отъ постели ухожу,
Такъ это за морскою бездной,
За кораблями я слѣжу.
— О, вѣрно не за кораблями,
Не за ночными парусами
Слѣдите вы, идя къ окну,
И не глядите на Луну.
Зачѣмъ вставая отъ постели,
Слѣдите ночью вы, madame?
— Гляжу, какъ въ тихой колыбели,
Ребенокъ мой уснулъ, вонъ тамъ.
— Не на ребенка вы глядите,
Не за ребенкомъ вы слѣдите,
Не нужно этихъ сказокъ мнѣ:
Что̀ привлекаетъ васъ въ окнѣ?
— Ахъ, старичокъ мой, не серчайте,
Ужь я скажу всю правду вамъ:
Тамъ соловей есть, примѣчайте,
Тамъ соловей есть по ночамъ.
Какъ только Море затихаетъ,
Тамъ соловей мнѣ распѣваетъ,
Не улетитъ отъ розы прочь,
Во всю-то ночь, во всю-то ночь.—
Когда сеньёръ услышалъ это,
Въ своемъ онъ сердцѣ такъ сказалъ,
Когда сеньёръ услышалъ это,
Въ своемъ онъ сердцѣ приказалъ:
— Ужь это вѣрно, иль невѣрно,
Наказанъ будетъ онъ примѣрно,
Онъ будетъ пойманъ, соловей.—
И утромъ въ садъ идетъ скорѣй.—
— Садовникъ, вотъ что сдѣлать надо,
Тутъ соловей одинъ живетъ,
Онъ тутъ, онъ гдѣ-то, гдѣ ограда,
Поетъ всѣ ночи напролетъ.
Онъ лишь поетъ, да распѣваетъ,
Онъ по ночамъ мнѣ спать мѣшаетъ,
Коль будетъ пойманъ онъ тобой,
Получишь тотчасъ золотой.—
Садовникъ понялъ повелѣнье,
Въ саду поставилъ онъ силокъ,
И соловей безъ промедленья,
Невѣрный совершилъ прыжокъ.
Сеньёръ схватилъ его, хохочетъ,
И умерщвленье въ сердцѣ точитъ,
Пѣвцу онъ петлю затянулъ,
И на колѣни ей швырнулъ.
— Для васъ его поймалъ, супруга,
Какой прелестный соловей,
Держите ласковаго друга,
Храните на груди своей.—
— Увы! сказало сердце милой,
— Увы! сказалъ другой, унылый,
Ужь больше, какъ блеснетъ Луна,
Намъ не видаться у окна.
1.
Рано вѣнчалися Наннъ и она,
Рано—разлука была суждена.
Нынче супруга какъ будто больна.
Ночью она родила близнецовъ,
Бѣлые оба, какъ свѣжесть снѣговъ.
Тѣльце для ласки, и сердце для сновъ.
Мальчикъ и дѣвочка. Скрипнула дверь.
— Что ваше сердце желаетъ теперь,
Послѣ подобныхъ здоровья потерь?
Вы подарили мнѣ сына. Сейчасъ
Прихоть скажите, все будетъ для васъ.
Шепчетъ-ли сердце и ищетъ-ли глазъ?
Мяса-ль бекаса хотите съ прудовъ,
Мяса-ли серны зеленыхъ лѣсовъ?
Только скажите, служить я готовъ.
— Хочется мяса мнѣ серны, но вамъ
Трудно вѣдь будетъ бродить по лѣсамъ.—
Наннъ лишь услышалъ, какъ онъ уже тамъ.
Тотчасъ дубовымъ запасшись копьемъ,
Прыгъ на коня вороного,—на немъ
Въ лѣсъ,—и ужь въ лѣсѣ онъ ѣдетъ глухомъ.
Вотъ на прогалинѣ бѣлая лань,
Быстро въ погоню, затѣялась брань,
Только безплодно, хоть прямо отстань.
Скачетъ, земля въ этомъ бѣгѣ дрожитъ,
Потъ съ него градомъ, измученный видъ,
Конь задымился. И вечеръ глядитъ.
Свѣтлый ручей. Горригановскій гротъ.
Зелень лужайки, онъ сходитъ и пьетъ,
Тамъ Горригана надъ зеркаломъ водъ.
Возлѣ воды Горригана предъ нимъ,
Волосы свѣтлые гребнемъ златымъ
Чешетъ, а волосы длинны какъ дымъ.
— Какъ это вы дерзновенны, что вотъ
Тамъ вы, гдѣ мой зачарованный гротъ?
Воды мутить тамъ, гдѣ фея живетъ?
Или вы въ жены берете меня,
Иль на семь лѣтъ въ ногу—токъ вамъ огня,
Или вамъ жизни всего лишь три дня.
— Въ жены васъ взять? Я женатъ уже годъ.
Въ ногу мою токъ огня не войдетъ.
Въ краткой трехдневности Наннъ не помретъ.
Я не умру черезъ эти три дня,
Богъ позоветъ, и пойду, не стеня.
Бракъ съ Горриганой? то смерть для меня!
— Матушка, сдѣлай постель мнѣ мою.
Матушка, матушка, не утаю,
Худо мнѣ, словно отраву я пью.
Не говори лишь супругѣ моей,
Въ гробъ я войду съ истеченьемъ трехъ дней,
Сглазъ Горриганы, я встрѣтился съ ней.—
Только три дня миновали, и вотъ—
— Мать моя,—рѣчь тутъ супруга ведетъ,—
Что это колоколъ намъ такъ поетъ?
Что тамъ священники въ бѣломъ поютъ?
— Мы пріютили несчастнаго тутъ.
Ночью отшелъ онъ въ послѣдній пріютъ.
— Мать моя, гдѣ же мой Наннъ господинъ?
— Въ городъ, родная, уѣхалъ мой сынъ.
Скоро вернется, скучаетъ одинъ.
— Мать моя, въ церковь съ тобой мы пойдемъ,
Въ платьѣ-ли буду я тамъ голубомъ,
Въ красномъ-ли буду сіять, какъ огнемъ?
— Дитятко, мода такая теперь:
Въ черное нужно одѣться, повѣрь.—
Вышли. Открылася въ кладбищѣ дверь.
— Кто это умеръ изъ нашей семьи?
Дочь моя, вдовьи печали твои,
Умеръ супругъ твой, таи не таи.—
Пала скорбящая. Не поднялась.
Въ той же могилѣ, въ законченный часъ,
Къ мертвымъ съ супругомъ она сопричлась.
Встало два дуба, и вѣтви—къ громамъ,
Бѣлыхъ два голубя вснѣжилось тамъ,
Спѣли зарю,—и въ лазурь, къ небесамъ.