Брэди явился съ ящикомъ и опять исчезъ, успѣвъ только сказать:
— Они кончаютъ одну работу и сейчасъ придутъ.
Барроу вынулъ изъ ящика портретъ масляными красками безъ рамы, въ квадратный футъ величиною, и поставилъ его передъ Трэси, выбравъ наиболѣе выгодное освѣщеніе, послѣ чего украдкой бросилъ на товарища испытующій взглядъ. Однако, лицо Трэси не измѣняло своей окаменѣлой неподвижности и оставалось безстрастнымъ. Барроу поставилъ передъ нимъ другой портретъ, рядомъ съ первымъ, и опять украдкой взглянулъ на товарища, отправляясь за третьимъ. Ледяное выраженіе въ чертахъ молодого человѣка нѣсколько смягчалось. № 3 вызвалъ подобіе улыбки. № 4 совсѣмъ оживилъ его, а № 5 заставилъ юношу разсмѣяться искреннимъ смѣхомъ, который перешелъ въ веселый хохотъ при № 14, когда тотъ появился вслѣдъ за другими.
— Ну, вотъ теперь вы пришли въ себя, — сказалъ Барроу, — если васъ можно разсмѣшить, значитъ, еще не все потеряно.
Принесенныя картины оказались чудовищными въ смыслѣ колорита, письма и экспрессіи, но одна черта дѣлала ихъ положительно смѣхотворными. Каждый изъ четырнадцати портретовъ былъ снабженъ одинаковыми атрибутами.
Если забавно видѣть фигуру коренастаго ремесленника въ партикулярномъ платьѣ, съ важностью опирающагося на пушку, которая стоитъ на берегу, тогда какъ на заднемъ планѣ виднѣется корабль на морскихъ волнахъ, то что же сказать о цѣлой портретной галлереѣ, гдѣ на каждой картинѣ фигурируетъ тотъ же корабль и та же пушка? Трудно представить себѣ что-нибудь нелѣпѣе подобнаго зрѣлища.
— Объясните, объясните мнѣ, ради Бога, что значитъ эта мистификація? — воскликнулъ Трэси, заливаясь смѣхомъ.
— Надо вамъ сказать, что эти мастерскія произведенія исполнены кистью не одного генія, а цѣлыхъ двухъ, — отвѣчалъ Барроу. — Они работаютъ сообща; одинъ пишетъ фигуры, другой аксесуары. Первый художникъ — нѣмецкій башмачникъ съ необыкновенной страстью къ живописи; другой — простодушный старый янки, отставной морякъ, который умѣетъ малевать только корабли, пушки и морскія волны. Они срисовываютъ портреты съ дешевыхъ моментальныхъ снимковъ на оловянной пластинкѣ по двадцати центовъ за штуку, а за свою работу получаютъ по шести долларовъ за экземпляръ, причемъ пишутъ общими силами по двѣ штуки въ день, когда, по ихъ выраженію, «бываютъ въ ударѣ», т. е. подъ наитіемъ художественнаго вдохновенія.
— И неужели имъ платятъ деньги за такое безобразіе?
— Даже съ большимъ удовольствіемъ. И дѣла этихъ пачкуновъ процвѣтали бы еще лучше, еслибъ капитанъ Сольтмаршъ былъ способенъ изобразить лошадь, фортепіано, гитару или что нибудь подобное, вмѣсто своей неизмѣнной пушки. Говоря по правдѣ, она всѣмъ намозолила глаза; даже заказчики-мужчины, и тѣ не хотятъ ея больше, не говоря о женщинахъ. Оригиналы всѣхъ показанныхъ вамъ четырнадцати портретовъ недовольны своими изображеніями. Одинъ изъ нихъ — служака изъ вольной пожарной команды, и ему хотѣлось бы видѣть пожарную машину вмѣсто пушки. Ломовой извощикъ хочетъ, чтобы вмѣсто корабля на заднемъ планѣ рисовались роспуски; словомъ, каждый требуетъ атрибутовъ своей профессіи; а между тѣмъ капитану никогда не удается нарисовать ничего, кромѣ кораблей и пушекъ, такъ что онъ не можетъ выйти изъ заколдованнаго круга.
— Знаете, это самый необыкновенный видъ эксплоатаціи человѣческой глупости. Положительно, я не слыхивалъ ни о чемъ подобномъ. Вы меня заинтересовали не на шутку.
— Да и сами художники — прекурьезный народъ. Люди они честные и вполнѣ порядочные. Старый янки очень набоженъ; онъ прилежно изучаетъ священное писаніе, которое любитъ толковать вкривь и вкось. Трудно представить себѣ человѣка добрѣе Сольтмарша, хотя онъ имѣетъ привычку сквернословить и ругаться, какъ всѣ моряки.
— Молодчина! Я хотѣлъ бы съ нимъ познакомиться, Барроу.
— Охотно доставлю вамъ этотъ случай. Вонъ, кажется, они идутъ. Если хотите, мы сведемъ рѣчь на ихъ искусство.
Художники пришли и чрезвычайно дружески поздоровались съ хозяиномъ комнаты. Нѣмецъ оказался сорокалѣтнимъ мужчиной, довольно полнымъ, съ блестящей лысиной, добродушнымъ лицомъ и почтительнымъ обращеніемъ. Капитану Сольтмаршу было подъ шестьдесятъ; высокій ростомъ, атлетически сложенный, онъ держался прямо. Его черные, какъ уголь, усы и волосы не были тронуты сѣдиной, а загорѣлое, точно дубленое лицо, поступь и движенія отличались самоувѣренностью, привычкой повелѣвать и рѣшимостью. Жесткія руки моряка были татуированы, а зубы такъ и сверкали бѣлизной; безъ малѣйшаго усилія онъ говорилъ потрясающимъ басомъ, напоминавшимъ звуки церковнаго органа, и отъ его могучаго дыханія пламя газоваго рожка свободно могло бы развѣваться на пятьдесятъ ярдовъ въ сторону.
— Великолѣпныя картины! — сказалъ Барроу — мы только что любовались ими.
— Очень радъ, что онѣ понравились вамъ, — сказалъ съ очевиднымъ удовольствіемъ Гандель, честный нѣмецъ. — Ну, а вы, геръ Трэси, какъ находите нашу работу?
— Могу по совѣсти сказать, что никогда не видалъ ничего подобнаго.
— Schön! — съ восторгомъ воскликнулъ сапожникъ. — Слышите, капитанъ? Вотъ этотъ «шентльмэнъ» хвалитъ наше искусство.
Капитанъ пришелъ въ восторгъ и сказалъ:
— Намъ очень лестно слышать вашу похвалу, хотя теперь, создавъ свою репутацію, мы отовсюду получаемъ одобреніе.
— Да, репутація — самое важное во всякомъ дѣлѣ, капитанъ.
— Совершенно вѣрно. Надо не только умѣть взять рифъ, но и показать шкиперу, что ты умѣешь сдѣлать это. Вотъ вамъ и репутація. «Во-время сказанное доброе слово создаетъ намъ славу, а зло пускай падетъ на того, кто умышляетъ злое», — сказалъ пророкъ Исаія.
— Это очень возвышенно и вполнѣ опредѣляетъ вашу мысль, — замѣтилъ Трэси. — Гдѣ вы обучались живописи, капитанъ?
— Я нигдѣ не обучался ей: это — природное дарованіе.
— Онъ такъ и родился съ этой пушкой въ головѣ. Капитанъ ничего не дѣлаетъ самъ по себѣ; его геній руководить имъ. Дайте ему сонному кисть въ руки, и у него выйдетъ пушка. Клянусь честью, если бы онъ могъ нарисовать фортепіано, гитару или лоханку, мы были бы богаты.
— Какъ жаль, что трудовая жизнь помѣшала развиться его таланту и ограничила кругъ его дѣятельности! — замѣтилъ Трэси.
Капитанъ немного взволновался этими словами и подхватилъ:
— Вы совершенно правы, мистеръ Трэси. Мой талантъ загубленъ, а это очень жаль. Вотъ взгляните сюда, на портретъ № 11; тутъ нарисованъ содержатель наемныхъ экипажей и могу васъ увѣрить, что его дѣла процвѣтаютъ. Ему хотѣлось, чтобы я нарисовалъ запряженную лошадь на томъ мѣстѣ, гдѣ стоитъ пушка. Чтобы какъ-нибудь выпутаться изъ затрудненія, я принялся увѣрять его, будто бы пушка и корабль — установленные знаки нашей фирмы, такъ сказать, доказательство, что этотъ портретъ нашей работы. Въ противномъ случаѣ, люди не повѣрятъ, что это настоящій Сольтмаршъ-Гандель. Вотъ хоть бы вы сами…
— Позвольте, капитанъ, вы клевещете на самихъ себя. Каждый, кто видѣлъ настоящаго Сольтмаршъ-Ганделя, никогда не. ошибется на этотъ счетъ. Отнимите у него всякую деталь, и ужъ по одному колориту и экспрессіи каждый узнаетъ вашу работу и остановится передъ нею въ нѣмомъ благоговѣніи…
— Ахъ, какъ пріятно слышать ваши похвалы!
— Остановится и скажетъ самому себѣ, какъ говорилъ сто разъ передъ тѣмъ: «Живопись Сольтмаршъ-Ганделя — искусство совершенно особаго рода, «ни на небеси горѣ, ни на землѣ низу» не найдется ничего ему подобнаго…»
— Nur hören Sie einmal, никогда въ моей жизни не слышалъ я такихъ трагоцѣнныхъ словъ.
— Такъ я и отговорилъ заказчика, мистеръ Трэси, изображать возлѣ себя запряженную лошадь. Тогда онъ сталъ просить нарисовать около него хотя похоронныя дроги, потому что онъ участвуетъ по найму въ погребальныхъ процессіяхъ. Но я не умѣю нарисовать ни погребальной колесницы, ни запряженной лошади; и вотъ изъ-за этого мы терпимъ большой ущербъ. То же самое выходитъ и съ женскимъ поломъ; лэди приходятъ и просятъ нарисовать какой-нибудь веселенькій пейзажикъ вокругъ ихъ портрета…
— Т. е. вы хотите сказать: нѣкоторые аксесуары, которые придаютъ жанръ картинѣ?
— Ну, да, понимаете, тамъ какую-нибудь кошку и финтифлюшку, чтобы выходило поэффектнѣе? Мы загребали бы деньги, будь у насъ кліентура изъ женскаго пола; да въ томъ бѣда, что мы не умѣемѣ рисовать разныхъ штучекъ, какія нравятся женщинамъ. А въ артиллеріи онѣ не смыслятъ ни бельмеса. Что имъ артиллерія! Онѣ за нее гроша ломаннаго не дадутъ. А все я виноватъ, — съ сокрушеніемъ продолжалъ капитанъ. — Остальное у насъ выходитъ великолѣпно; мой товарищъ, скажу вамъ, художникъ съ головы до ногъ.
— Послушайте, что говоритъ этотъ старикъ! Онъ всегда превозноситъ меня такимъ манеромъ, — перебилъ польщенный нѣмецъ.
— Ну, посмотрите вы сами! Четырнадцать портретовъ въ рядъ и хоть бы два изъ нихъ были похожи между собою.
— Ваша правда, я этого и не замѣтилъ. Удивительная особенность, единственная въ своемъ родѣ, не такъ-ли?
— Вотъ именно. Нашъ Энди удивительно умѣетъ различать людей. Мнѣ помнится, что въ сорокъ-девятомъ псалмѣ… Впрочемъ, это не относится къ настоящему вопросу. Мы добросовѣстно трудимся и нашъ трудъ оплачивается въ концѣ концовъ.
— Да, Гандель очень силенъ по части характеристики лицъ. Каждый долженъ съ этимъ согласиться. Но не находите-ли вы, что онъ крошечку черезчуръ силенъ въ техникѣ?
Лицо капитана выразило полнѣйшее недоумѣніе и оставалось безсмысленнымъ, пока онъ бормоталъ про себя: «Техника… техника… политехника… пиротехника; это что-то насчетъ фейерверковъ, значитъ — избытокъ красокъ». Потомъ онъ заговорилъ уже спокойнымъ и увѣреннымъ тономъ:
— Да, онъ любитъ яркій колоритъ; впрочемъ, всѣ заказчики падки на это; вотъ хоть бы взять № 9. Тутъ нарисованъ мясникъ Эвансъ. Пришелъ онъ къ намъ въ мастерскую съ такимъ лицомъ, какое бываетъ у всякаго трезваго человѣка, а на портретѣ, взгляните-ка, вышелъ румянымъ, точно у него скарлатина. И ужь какъ это ему понравилось, вы представить себѣ не можете! Теперь я дѣлаю эскизъ связки сосисекъ; хочу повѣсить ихъ на пушку на портретѣ Эванса, и если эта штука мнѣ удастся, нашъ мясникъ запляшетъ отъ радости.
— Вашъ сообщникъ… извините, я хотѣлъ сказать: сотоварищъ по художественному творчеству, безъ сомнѣнія, великій колористъ.
— Oh, danke schön!
— … Дѣйствительно необычайный колористъ, не имѣющій себѣ подражателей ни здѣсь, ни за-границей; его талантъ пробиваетъ новые пути съ мощной силой тарана, а его манера такъ оригинальна, такъ романтична и невидана, такъ прихотлива, такъ говоритъ сердцу, что… я полагаю… его можно назвать импрессіонистомъ.
— Нѣтъ, — наивно возразилъ капитанъ, — онъ пресвитеріанецъ.
— Ну, это объясняетъ все; въ его искусствѣ есть что-то небесное, задушевное, вы чувствуете въ немъ неудовлетворенность, томительное стремленіе къ идеальному, порывъ къ необъятному горизонту, неясное откровеніе, которое манитъ духъ въ загадочныя ультрамариновыя дали, звучитъ отдаленнымъ эхо катаклизмовъ въ еще не созданномъ пространствѣ… Скажите, мистеръ Гандель пробовалъ когда-нибудь водяныя краски?
— Насколько мнѣ извѣстно, нѣтъ — энергично возразилъ морякъ, — но его собака пробовала ихъ, и тогда…
— Ахъ, оставьте пожалуйста, это была вовсе не моя собака.
— Какъ же такъ, вѣдь вы сами говорили, что она ваша?..
— О, нѣтъ, капитанъ, я…
— Ну, вотъ еще, разсказывайте! Такой бѣлый песикъ съ отрубленнымъ хвостомъ и съ оторваннымъ ухомъ…
— Ну, да, та самая собака, клянусь «Кеоргомъ», была готова лизать, что угодно…
— Ладно, оставимъ это. Право, я никогда не видалъ такого спорщика, какъ вы. Стоитъ заговорить объ этой собачонкѣ, какъ Энди выходить изъ себя и готовъ вздорить съ вами цѣлый годъ. Однажды онъ проспорилъ цѣлыхъ два съ половиной часа…
— Не можетъ быть, капитанъ, — сказалъ Барроу, — это должна быть одна пустая молва.
— Нѣтъ, сэръ, не пустая молва онъ спорилъ со мною.
— Удивляюсь, какъ вы это выдержали.
— Ничего, привыкъ. Поживите-ка вмѣстѣ съ Энди, и вы сами станете такимъ же спорщикомъ. Впрочемъ, это его единственный недостатокъ.
— А вы не боитесь имъ заразиться?
— О, нѣтъ, — спокойно отвѣчалъ капитанъ. — Нисколько не боюсь.
Художники ушли. Тогда Барроу положилъ руки на плечи Трэси и сказалъ:
— Взгляни мнѣ въ глаза, мой мальчикъ. Хорошенько, хорошенько! Да, ты еще не погибъ, какъ я и былъ увѣренъ. Слава Богу, ты въ здравомъ умѣ. Голова у тебя на мѣстѣ. Но не повторяй опять такихъ промаховъ. Это неблагоразумно; люди тебѣ не повѣрятъ, если бы ты и въ самомъ дѣлѣ былъ графскимъ сыномъ. Развѣ ты не понимаешь, что этому нельзя повѣрить? И что на тебя нашло, что ты выкинулъ эдакое колѣнце? Впрочемъ, довольно о томъ. Ты видишь самъ, что ты поступилъ неладно. Это была ошибка.
— Да, дѣйствительно, ошибка!
— Ну, и отлично; выкинь блажь изъ головы; бѣда еще не велика; мы всѣ попадаемъ впросакъ. Соберись-ка лучше съ духомъ, да не задумывайся, не опускай рукъ. Я готовъ помочь тебѣ, а вдвоемъ авось мы что-нибудь и сдѣлаемъ, только не робѣй.
Когда онъ ушелъ, Барроу нѣкоторое время прохаживался по комнатѣ въ невеселомъ раздумьѣ. «Заботитъ меня этотъ парень, — размышлялъ онъ про себя. — Никогда малый не выкинулъ бы подобной штуки, если бы не тронулся маленько. А вѣдь нужда скрутитъ хоть кого: работы нѣтъ и впереди не на что надѣяться. Въ такихъ обстоятельствахъ и духомъ падаешь, и гордость страдаетъ, а потомъ, какъ начнетъ донимать тоска, такъ того и гляди съ ума спятишь. Надо поговорить съ сосѣдями. Если въ нихъ есть капля жалости, — а имъ нельзя отказать въ человѣколюбіи, — то они будутъ къ нему снисходительнѣе, когда узнаютъ, что Трэси немного тронулся съ горя. Только необходимо найти ему какое-нибудь дѣло; зто единственное лекарство отъ его болѣзни. Бѣдняга! одинъ на чужой сторонѣ и ни откуда никакой помощи».