Всѣ эти дни не безъ нѣкоторой внутренней тревоги и волненія ожидали мы исхода мирныхъ переговоровъ. Турки медлили, тянули и, что̀ называется, отлынивали отъ послѣдняго рѣшительнаго момента, который заключался въ росчеркѣ пера — но за то въ какомъ росчеркѣ!.. Взоры, мысли, ожиданія и упованія ихъ обращались къ красивой группѣ Принцевыхъ острововъ, за скалами которыхъ прячутся броненосцы англійской эскадры… По направленію къ этимъ же самымъ островамъ обращены и жерла 9-ти-фунтовыхъ батарей нашей гвардейской артиллеріи, выдвинутой на высокій мысокъ между Санъ-Стефано и маякомъ. Казалось, будто турки ждутъ послѣдняго рѣшающаго слова и дѣла оттуда, изъ-за этихъ скалъ; мы, съ своей стороны, тоже были готовы ко всякой случайности, какъ изъ Константинополя, такъ и отъ Принцевыхъ острововъ, и отъ послѣднихъ даже болѣе, чѣмъ изъ перваго. Но тщетно каждый день направлялись на эти острова съ набережной Санъ-Стефано бинокли нашихъ офицеровъ: оттуда не показывалась ни одна полоса пароходнаго дыма; англійскіе броненосцы, казалось, играютъ въ прятки, не выдвигаясь изъ-за скалъ ни впередъ — къ Босфору, ни назадъ — къ Дарданелламъ; они затаились за Принцевымъ архипелагомъ, какъ будто ихъ вовсе и не существуетъ въ Мраморномъ морѣ.
На набережной, недалеко отъ пароходной пристани выдвигается въ самое море каменная террасса небольшаго палаццо, построеннаго въ простомъ итальянскомъ стилѣ, — террасса, опутанная зеленымъ плющемъ и другими вьющимися растеніями, а окна нижняго этажа этого палаццо прячутся въ густой темнозеленой и изобильной листвѣ лавровъ и миртовъ. У подъѣзда этого дома всегда стояла одна или двѣ кареты съ кучерами-арнаутами на козлахъ. Тутъ помѣстился нашъ бывшій стамбульскій посолъ, графъ Игнатьевъ, къ которому недавно пріѣхала сюда и его супруга. Кареты то отъѣзжали, то снова пріѣзжали, увозя или привозя въ себѣ джентльменовъ въ черныхъ сюртукахъ и темно-красныхъ фескахъ. То были турецкіе дипломаты, договаривавшіеся о разныхъ подробностяхъ мирнаго договора. Ихъ почти всегда сопровождалъ верхомъ на сѣрой турецкой лошадкѣ адъютантъ Великаго Князя Главнокомандующаго, полковникъ Орловъ, приставленный еще съ самаго Казанлыка къ турецкимъ уполномоченнымъ.
17-го числа, въ одиннадцатомъ часу утра, всѣ войска санъ-стефанскаго отряда были по тревогѣ вызваны въ строй и выведены на поле близь маяка, откуда открывается одинъ изъ широкихъ и прелестнѣйшихъ видовъ на Константинополь, съ его минаретами и куполами Айи-Софіи, Мехмета и другихъ многочисленныхъ мечетей, съ его серальскимъ мысомъ, входомъ въ узкій Босфоръ, Скутарійскимъ кладбищемъ, представляющимся въ видѣ цѣлаго лѣса черныхъ кипарисовъ, и селеніемъ Кадыкіой на мало-азійскомъ возвышенномъ побережьѣ. Съ этого мѣста до Царьграда остается верстъ шесть не болѣе, а зданія предмѣстій его Барутъ-хане и Макрикіоя подходятъ почти къ самому мосту, переброшенному чрезъ какую-то рѣчонку, до которой отъ мѣста расположенія нашихъ выдвинутыхъ войскъ оставалось лишь около полуторы версты по скверной шоссейной дорогѣ. Намъ ясно были видны не только бѣлыя конусообразныя палатки, но и группы турецкихъ солдатъ, расположенныхъ лагеремъ около этихъ предмѣстій. Вскорѣ къ собраннымъ войскамъ выѣхалъ со свитою самъ Великій Князь и, произведя отрядное ученье, двинулъ ихъ къ самому мосту, а лейбъ-казаки и лейбъ-уланы очутились чрезъ нѣсколько минутъ и за мостомъ, почти въ самомъ предмѣстьи. Въ это время изъ Константинополя на всѣхъ парахъ выкатилъ небольшой желѣзно-дорожный поѣздъ, который остановился на станціи Санъ-Стефано. Въ началѣ втораго часа дня войска съ музыкою были отведены на свои бивуаки. Это отрядное ученье тотчасъ же вызвало въ нашемъ маленькомъ городкѣ цѣлую массу толковъ. Говорили и русскіе, говорили и греки, и армяне, и итальянцы, и все вообще разноплеменное населеніе Санъ-Стефано. Всѣ эти толки сводились къ тому, что турки-де торгуются и рѣшительно не желаютъ подписывать мирныхъ условій, чая своего спасенія отъ Принцевыхъ острововъ, и что это-де упорство вынудило наконецъ Великаго Князя сдѣлать военную демонстрацію, въ видѣ наступательнаго движенія, хотя и безъ выстрѣла, къ самому Константинополю, и что тогда, при видѣ марша русскихъ войскъ, грозящаго вступленіемъ въ столицу, Порта поспѣшила отправить въ Санъ-Стефано съ экстреннымъ поѣздомъ одного изъ своихъ уполномоченныхъ, который будто бы привезъ графу Игнатьеву сообщеніе о полномъ и безусловномъ согласіи Порты на всѣ наши условія. Говорили также, будто миръ уже подписанъ сегодня, т. е. 17-го, но торжественное возвѣщеніе о немъ войскамъ отложено до знаменательнаго для Россіи дня 19-го февраля. Посвященныя въ суть политическихъ дѣлъ лица главной квартиры, конечно, хранили глубокое молчаніе на счетъ хода нашихъ переговоровъ, и отъ нихъ раньше времени никому ничего не удалось бы добиться, хотя иностранные и преимущественно англійскіе корреспонденты то и дѣло усердно шнырили около подъѣзда графа Игнатьева и у небольшаго домика рядомъ, занимаемаго его свитою и канцеляріею. Такимъ образомъ всѣ мы и оставались въ полномъ убѣжденіи, что миръ подписанъ уже 17-го и съ незыблемою надеждой ожидали 19-го числа. Наконецъ оно наступило.
Уже наканунѣ къ вечеру было извѣстно, что парадъ войскъ санъ-стефанскаго отряда назначается въ два часа по полудни, на маячномъ полѣ. Ровно въ полдень войска съ музыкою стали стягиваться къ назначенному пункту и черезъ часъ были уже выстроены въ три линіи массивныхъ колоннъ, протянувшихся отъ маяка до желѣзной дороги. День былъ теплый, но пасмурный и вѣтряный; поминутно начиналъ накрапывать мелкій дождикъ, словно бы не зная, разразиться ли ему ливнемъ, или зарядить по осеннему на цѣлыя сутки. На площади, передъ домомъ Великаго Князя, съ утра уже стояла громадная толпа красныхъ фесокъ, цилиндровъ и поярковыхъ шляпъ подъ распущенными дождевыми зонтиками; женскія головки выглядывали изъ оконъ скучившихся каретъ; предъ подъѣздомъ верхами ожидала многочисленная свита и конвойные казаки; конюшій офицеръ и два рейткнехта держали подъ уздцы засѣдланнаго красавца-коня для Его Высочества. Весь городокъ былъ запруженъ пестрыми толпами народа, кипѣлъ лихорадочною жизнію и дѣятельностію; множество магазинчиковъ, лавокъ и лавченокъ порастворяли свои окна и двери и на перебой зазывали къ себѣ прохожихъ русскихъ. Всѣхъ этихъ торгашей и всю ихъ публику главнѣйшимъ образомъ интересовалъ все одинъ и тотъ же жгучій вопросъ: какъ и что́? Точно ли подписанъ миръ, или же войска прямо съ парада двинутся на Константинополь? Вотъ прискакалъ къ подъѣзду полковникъ Орловъ съ явно озабоченнымъ видомъ, бросилъ поводья вѣстовому казаку, торопливо взбѣжалъ по лѣстницѣ и скрылся за стеклянною дверью. Бьетъ два часа — время, назначенное для начала парада. Минутъ десять спустя выходитъ изъ дворца опять Орловъ, спѣшно вскакиваетъ на коня и еще быстрѣе скачетъ назадъ, къ графу Игнатьеву, у подъѣзда котораго все еще стоятъ турецкія кареты съ дремлющими арнаутами на козлахъ. Вслѣдъ за Орловымъ появляется на площадкѣ великокняжескаго подъѣзда комендантъ главной квартиры и объявляетъ, что парадъ отлагается до трехъ часовъ по полудни. Ординарецъ скачетъ на поле извѣстить объ этомъ начальника отряда, графа Шувалова — и войскамъ дается команда «вольно». Проголодавшееся офицерство, не находящееся непосредственно въ строю, разбрелось по сосѣднимъ кабачкамъ и тавернамъ, которыя здѣсь, съ появленіемъ русскихъ, каждый день какъ грибы растутъ и множатся. Бьетъ три часа; вѣстовые и махальные, выставленные на каждомъ поворотѣ улицъ, ведущихъ отъ главной квартиры къ маячному полю, глядятъ, что̀ называется, «въ о́ба», — но нѣтъ, не видать великокняжескаго поѣзда, а вмѣсто того скачетъ новый ординарецъ и докладываетъ графу Шувалову, что парадъ отлагается на неопредѣленное время, но съ тѣмъ однако, чтобы войска оставались на полѣ. Тутъ уже всѣхъ взяло сомнѣніе, что едва ли миръ былъ подписанъ 17-го, а не вѣрнѣе ли будетъ предположить, что онъ не подписанъ еще и въ данную минуту. Иные призадумались, а молодежь большею частію даже обрадовалась, усматривая въ этомъ обстоятельствѣ возможность немедленнаго боеваго движенія въ Константиноноль, а стало быть и возможность новыхъ подвиговъ и отличій. Опять устремляются иные бинокли на Принцевы острова, но тамъ все мертво по прежнему и нѣтъ ни малѣйшихъ признаковъ какого-либо движенія спрятаннаго флота… Проходитъ еще часъ, проходитъ два часа, а войска все стоятъ въ своихъ грозныхъ колоннахъ и глядятъ на Царьградъ, до котораго съ этого мѣста просто рукой подать! Одинъ шагъ — и готово. Впереди фронта, предъ аналоемъ, ожидаютъ въ полномъ облаченіи священникъ, діаконъ и пѣвчіе главной квартиры, еще съ двухъ часовъ дня готовые пѣть благодарственный молебенъ. По сторонамъ фронта, на соотвѣтственной дистанціи, стоятъ громадныя толпы самой разнообразной публики, собравшейся сюда и пѣшкомъ, и верхомъ, и въ экипажахъ изъ Константинополя, Санъ-Стефано и всѣхъ окрестныхъ деревень и мѣстечекъ поглазѣть на русскія войска и взглянуть на ихъ Августѣйшаго Главнокомандующаго. Турецкая полиція старается сдерживать на извѣстной линіи всю эту публику, напирающую впередъ, поближе къ невиданному еще русскому войску. Время между тѣмъ клонится къ сумеркамъ. Проголодавшіеся кавалеры и дамы начинаютъ мало по малу покидать маячное поле, съ разочарованнымъ и усталымъ выраженіемъ на лицахъ. Досадливая нетерпѣливость и озабоченность начинаетъ проявляться и на лицахъ начальниковъ, медленно разъѣзжающихъ по фронту; солдатики позѣвываютъ и скучая переминаются съ ноги на ногу, а дождикъ все краплетъ да краплетъ рѣдкими мелкими капельками, и западный вѣтеръ съ шумомъ треплетъ почтенныя лохмотья гвардейскихъ знаменъ; зеленыя пѣнистыя волны Мраморнаго моря прядаютъ одна на другую и съ грохотомъ разбиваются о каменистый берегъ. Этотъ непрерывный мѣрный шумъ тоже становится монотоненъ и какъ бы усыпляетъ.
— «Скоро ли же это кончится!?» досадливо вырываются восклицанія у иныхъ офицеровъ.
— «Тянутъ, проклятые!» отзываются на это другіе, посылая туркамъ эпитеты далеко не лѣстнаго свойства.
— «Ну, ужь теперича, братцы, — толкуютъ въ рядахъ промежь себя солдаты, — скажи только Николай Николаевичъ[1]: «ребята, гайда̀ на Царьградъ!» — мигомъ, кажись, долетимъ, и ужь не жди турка пардону!… Экое время задаромъ ждать заставляетъ!»
Но вотъ, въ половинѣ шестаго часа Великій Кыязь, окруженный многолюдною свитою, показался верхомъ на выѣздѣ изъ Санъ-Стефано и остановился вдали отъ войскъ, какъ будто поджидая чего-то. Минутъ десять спустя прискакалъ полковникъ Орловъ и доложилъ Великому Князю, что мирный договоръ наконецъ-то подписанъ сію минуту и что графъ Игнатьевъ, который сейчасъ прибудетъ на поле, желаетъ лично объявить объ этомъ Его Высочеству. При этомъ Орловъ вынулъ изъ кармана и показалъ Великому Князю то перо, которымъ былъ подписанъ договоръ и которое онъ взялъ себѣ на память. Нѣсколько минутъ спустя, на поле примчалась открытая коляска, въ которой, держась за ободокъ козелъ, стоялъ графъ Игнатьевъ. Въ лѣвой рукѣ его былъ свертокъ какой-то бумаги — вѣроятпо, самый трактатъ. Быстро соскочивъ съ подножки, онъ приблизился къ Главнокомандующему и съ довольнымъ, свѣтлымъ лидомъ объявилъ, что все кончено и поздравилъ Его Высочество съ миромъ. Великій Князь снялъ фуражку и, высоко держа ее надъ головою, крикнулъ первое «ура», которое въ тотъ же мигъ было подхвачено всею свитою, замахавшею въ воздухѣ снятыми шапками. Послѣ этого Его Высочество галопомъ подъѣхалъ къ правому флангу войскъ, отдававшихъ ему честь съ музыкою[2], и здороваясь съ каждымъ батальономъ отдѣльно, шагомъ прослѣдовалъ по всѣмъ тремъ линіямъ отряда. Каждая часть, отвѣтя на привѣтствіе Главнокомандующаго, съ разу же подхватывала «ура» предшествовавшей части, и такимъ образомъ чѣмъ дальше слѣдовалъ Великій Князь, тѣмъ все больше и громче оглашались побѣдными кликами и поле, и берегъ, и море, усѣянное бѣлыми парусами… Эти клики, безъ сомнѣнія, были слышны если не въ самомъ Царьградѣ, то ужь навѣрное въ его предмѣстьѣ, потому что турки, чуть лишь раздалось наше «ура», быстро выбѣжали изъ своихъ палатокъ и построились передъ лагеремъ въ пять большихъ массивныхъ колоннъ, казалось, готовыхъ ко встрѣчѣ противника. Впрочемъ, благодаря вѣтру, вѣявшему съ запада прямо на Царьградъ, русское «ура», вѣроятно, было слышно и въ городѣ. Турецкіе уполномоченные просили не салютовать, если можно, въ честь мира артиллерійскимъ огнемъ, потому что звукъ выстрѣловъ можетъ не на шутку переполошить стамбульское населеніе, и безъ того уже находящееся въ слишкомъ напряженномъ и возбужденномъ состояніи, близкомъ къ полному смятенію. Просьба эта была уважена. Объѣхавъ войска, Великій князь прослѣдовалъ прямо предъ середину фронта первой линіи, гдѣ стоялъ аналой съ духовенствомъ, и вызвалъ сюда всѣхъ офицеровъ отряда. Когда вокругъ Главнокомандующаго тѣсно сплотилась густая офицерская толпа, Онъ, обратясь къ войскамъ, голосомъ на столько громкимъ, что среди воцарившейся мертвой тишины его ясно можно было слышать во всѣхъ концахъ поля, сказалъ: «Поздравляю васъ, ребята! Господь благословилъ насъ миромъ!» Вслѣдъ за этими словами съ восторженнымъ одушевленіемъ раздалось новое «ура» войскъ, не смолкавшее долгое время и подхваченное толпами собравшагося народа, изъ среды котораго полетѣли вверхъ шапки. Между тѣмъ Великій Енязь, обратясь къ собраннымъ офицерамъ, горячо поблагодарилъ ихъ за всѣ ихъ труды, лишенія и подвиги, и упомянулъ, что они на дѣлѣ оправдали подготовку свою и солдатъ въ мирное время и оправдали также тѣ надежды, которыя возлагали на русское войско Государь и Россія. Затѣмъ, скомандовавъ колоннамъ «на молитву», Главнокомандующій сошелъ съ коня и приблизился къ аналою. Молебствіе было отслужено съ колѣнопреклоненіемъ и возглашеніемъ многолѣтія Государю Императору, Цесаревичу, обоимъ Великимъ Князьямъ Главнокомандующимъ и Царствующему Дому; затѣмъ была пропѣта «вѣчная память» воинамъ, павшимъ въ эту войну, и наконецъ — опять многолѣтіе «побѣдоносному россійскому воинству». Во время молебствія нѣсколько иностранныхъ корреспондентовъ и художниковъ, стоя на козлахъ каретъ и колясокъ, наскоро заносили свои замѣтки и набрасывали кроки́ въ походные альбомы. Эти господа по преимуществу были англичане.
Уже наступили полныя сумерки, когда начался церемоніальный маршъ. Пѣхота проходила въ батальонныхъ колоннахъ изъ середины, кавалерія по-эскадронно, артиллерія по-батарейно — рысью, съ посаженною на лафеты прислугою. Въ особенности были эффектны лейбъ-уланы, проходившіе мимо ихъ Августѣйшаго Шефа съ новыми своими длиниыми, гибкими и легкими бамбуковыми пиками, которыя подарилъ Своему полку Его Высочество Главнокомандующій. Невольно также обращалъ на себя вниманіе быстрый и широкій шагъ пѣхоты, въ которой, можетъ статься, и не было той безукоризненной стройности «въ струнку», какая достигается усиліями плацъ-парадной практики въ мирное время, но за то въ этихъ колоннахъ выработался теперь истинно боевой шагъ и боевая стройность. — «Прекрасно вымахались, — война выучила», очень мѣтко замѣтилъ объ этомъ молодецкомъ шагѣ одинъ изъ присутствовавшихъ генераловъ. Гвардейская стрѣлковая бригада и части 3-й и 4-й армейскихъ стрѣлковыхъ бригадъ проходили въ колоннахъ бѣглымъ шагомъ съ такою стройностью, какая сдѣлала бы честь и мирному времени, а здѣсь вѣдь во все время войны о церемоніальномъ маршѣ и помину не было! Все это говоритъ въ пользу прекрасной во всѣхъ отношеніяхъ подготовки русскаго солдата, который и выучивается быстро, и ничего изъ выученнаго однако же не забываетъ. Еще не успѣли пропарадировать пѣхотныя колонны, какъ вечеръ стемнѣлъ уже окончательно, и можно сказать навѣрное, что до этого знаменательнаго дня никто и никогда изъ насъ военныхъ не участвовалъ въ столь восторженно-настроенномъ, молодецкомъ и оригинальномъ парадѣ — оригинальномъ потому, что онъ производился въ вечерней тьмѣ на исторической почвѣ прибрежья Мраморнаго моря, въ виду мерцавшаго вдали миріадами огоньковъ Цареграда и на томъ самомъ полѣ, гдѣ почти тысяча лѣтъ назадъ находился станъ русскихъ дружинъ Олега.
Въ девятомъ часу вечера столовая зала Его Высочества наполнилась служащими свиты, штаба и особо приглашенными лицами. Большіе длинные столы были накрыты въ трехъ комнатахъ, и во время обѣда Августѣйшій хозяинъ провозгласилъ тосты за Государя Императора, за русское войско, за Своего помощника (генералъ-адъютанта Непокойчицкаго) и за моряковъ, представителемъ которыхъ на этомъ обѣдѣ былъ генералъ-адъютантъ, вице-адмиралъ Поповъ, прибывшій недавно въ Санъ-Стефано съ пятью штабъ-офицерами флота. Теперь уже поздняя ночь, но по всему нашему городку и по всѣмъ окрестнымъ бивуакамъ горятъ огни, раздаются пѣсни, звуки веселой музыки и «ура» ликующаго войска.