[185]
Въ саду красовался розовый кустъ, весь усыпанный чудными розами. Въ одной изъ нихъ, самой прекрасной межъ всѣми, жилъ эльфъ, такой крошечный, что человѣческимъ глазомъ его и не разглядѣть было. За каждымъ лепесткомъ розы у него было по спальнѣ; самъ онъ былъ удивительно нѣженъ и милъ, ну, точь-въ-точь хорошенькій ребенокъ, только съ большими крыльями за плечами. Ахъ, какой ароматъ стоялъ въ его комнатахъ, какъ красивы и прозрачны были ихъ стѣнки! То были, вѣдь, нѣжные лепестки розы.
Весь день игралъ эльфъ на солнышкѣ, порхалъ съ цвѣтка на цвѣтокъ, плясалъ на крыльяхъ у рѣзвыхъ мотыльковъ и измѣрялъ, сколько шаговъ пришлось бы ему сдѣлать, чтобы обѣжать всѣ дорожки и тропинки на одномъ липовомъ листѣ. За дорожки и тропинки онъ принималъ жилки листка, да онѣ и были для него безконечными дорогами! Разъ, не успѣлъ онъ обойти и половины ихъ, глядь—солнышко ужъ закатилось; онъ и началъ-то, впрочемъ, не рано.
Стало холодно, пала роса, подулъ вѣтеръ, эльфъ разсудилъ, что пора домой, и заторопился изо всѣхъ силъ, но когда добрался до своей розы, оказалось, что она уже закрылась и ему нельзя было попасть въ нее; успѣли закрыться и всѣ остальныя розы. Бѣдный крошка-эльфъ перепугался:
[186]никогда еще не оставался онъ на ночь безъ пріюта, всегда сладко спалъ между розовыми лепестками, а теперь!… Ахъ, вѣрно, не миновать ему смерти!
Вдругъ онъ вспомнилъ, что на другомъ концѣ сада есть бесѣдка, вся увитая чудеснѣйшими каприфоліями;[1] въ одномъ изъ этихъ большихъ, пестрыхъ цвѣтковъ, похожихъ на рога, онъ и рѣшилъ проспать до утра.
И вотъ, онъ полетѣлъ туда. Тссъ! Тутъ были люди: красивый молодой человѣкъ и премиленькая дѣвушка. Они сидѣли рядышкомъ и хотѣли бы вѣкъ не разставаться: они такъ горячо любили другъ друга, куда горячѣе, нежели самый добрый ребенокъ любитъ своихъ маму и папу.
— Увы! мы должны разстаться!—сказалъ молодой человѣкъ.—Твой братъ не хочетъ нашего счастья и потому отсылаетъ меня съ порученіемъ далеко-далеко за море! Прощай-же, дорогая моя невѣста! Я все-таки имѣю право назвать тебя такъ!
И они поцѣловались. Молодая дѣвушка заплакала и дала ему на память о себѣ розу, но сначала запечатлѣла на ней такой крѣпкій и горячій поцѣлуй, что цвѣтокъ раскрылся. Эльфъ сейчасъ же влетѣлъ въ него и прислонился головкой къ нѣжнымъ, душистымъ стѣнкамъ.
Вотъ раздалось послѣднее: „прощай“, и эльфъ почувствовалъ, что роза заняла мѣсто на груди молодого человѣка. О, какъ билось его сердце! Крошка-эльфъ просто не могъ заснуть отъ этой стукотни.
Не долго, однако, пришлось розѣ покоиться на груди. Молодой человѣкъ вынулъ ее и, проходя по большой, темной рощѣ, цѣловалъ цвѣтокъ такъ часто и такъ крѣпко, что крошка-эльфъ чуть не задохся. Онъ ощущалъ сквозь лепестки цвѣтка, какъ горѣли губы молодого человѣка; сама роза раскрылась, словно подъ лучами полуденнаго солнца.
Тутъ появился другой человѣкъ, мрачный и злой братъ красивой молодой дѣвушки. Онъ вытащилъ большой, острый ножъ и убилъ молодого человѣка, цѣловавшаго цвѣтокъ, затѣмъ отрѣзалъ ему голову и зарылъ ее вмѣстѣ съ туловищемъ въ рыхлую землю подъ липой.
„Теперь о немъ не будетъ и помина!“—подумалъ злой братъ.—„Небось, не вернется больше. Ему предстоялъ далекій путь за море, а въ такомъ пути не трудно проститься съ
[187]жизнью,—ну, вотъ, такъ оно и случилось! Вернуться онъ больше не вернется, и спрашивать о немъ сестра меня не посмѣетъ“.
И онъ нашвырялъ ногами на то мѣсто, гдѣ схоронилъ убитаго, сухихъ листьевъ, и пошелъ себѣ домой. Но шелъ онъ во тьмѣ ночной не одинъ: съ нимъ былъ крошка-эльфъ. Эльфъ сидѣлъ въ сухомъ, свернувшемся въ трубочку, липовомъ листкѣ, упавшемъ злодѣю на голову въ то время, какъ тотъ зарывалъ яму. Окончивъ работу, убійца надѣлъ на голову шляпу; подъ ней было страхъ какъ темно, и крошка-эльфъ весь дрожалъ отъ ужаса и отъ негодованія на злодѣя.
На зарѣ злой человѣкъ пришелъ домой, снялъ шляпу и прошелъ въ спальню сестры. Молодая, цвѣтущая красавица спала и видѣла во снѣ того, кого она такъ любила и кто уѣхалъ теперь, какъ она думала, за море. Злой братъ наклонился надъ ней и засмѣялся злобнымъ, дьявольскимъ смѣхомъ; сухой листокъ выпалъ изъ его волосъ на одѣяло сестры, но онъ не замѣтилъ этого и ушелъ къ себѣ соснуть до утра. Эльфъ выкарабкался изъ сухого листка, приблизился къ самому уху молодой дѣвушки и разсказалъ ей во снѣ объ ужасномъ убійствѣ, описалъ мѣсто, гдѣ оно произошло, цвѣтущую липу, подъ которой убійца зарылъ тѣло, и, наконецъ, добавилъ: „А чтобы ты не приняла всего этого за простой сонъ, я оставлю на твоей постели сухой листокъ“.—И она нашла этотъ листокъ, когда проснулась.
О, какъ горько она плакала! Но никому не смѣла бѣдняжка довѣрить своего горя. Окно стояло отвореннымъ цѣлый день, крошка-эльфъ легко могъ выпорхнуть въ садъ и летѣть къ розамъ и другимъ цвѣтамъ, но ему не хотѣлось оставить бѣдняжку одну. На окнѣ стояла въ цвѣточномъ горшкѣ мѣсячная роза; онъ усѣлся въ одинъ изъ ея цвѣтовъ и глазъ не сводилъ съ убитой горемъ дѣвушки. Братъ ея нѣсколько разъ входилъ въ комнату и былъ злобно-веселъ; она же не смѣла и заикнуться ему о своемъ сердечномъ горѣ.
Какъ только настала ночь, дѣвушка потихоньку вышла изъ дома, отправилась въ рощу, прямо къ липовому дереву, разбросала сухія листья, разрыла землю и нашла убитаго. Ахъ, какъ она плакала и молила Бога, чтобы онъ послалъ смерть и ей.
Она бы охотно унесла съ собой дорогое тѣло, да нельзя было, и вотъ она взяла блѣдную голову съ закрытыми
[188]глазами, поцѣловала холодныя губы и отряхнула землю съ прекрасныхъ волосъ.
— Оставлю же себѣ хоть это!—сказала она, зарыла тѣло и опять набросала на то мѣсто сухихъ листьевъ, а голову унесла съ собой, вмѣстѣ съ небольшою вѣточкой жасмина.
Придя домой, она отыскала самый большой цвѣточный горшокъ, положила туда голову убитаго, засыпала ее землей и посадила въ землю жасминовую вѣточку.
— Прощай! Прощай!—прошепталъ крошка-эльфъ: онъ не могъ вынести такого печальнаго зрѣлища и улетѣлъ въ садъ къ своей розѣ, но она уже отцвѣла, и вокругъ зелененькаго плода держалось всего два-три поблекшихъ лепестка.
— Ахъ, какъ скоро приходитъ конецъ всему хорошему и прекрасному!—вздохнулъ эльфъ.
Наконецъ, онъ отыскалъ себѣ другую розу и уютно зажилъ между ея благоухающими лепестками. Но каждое утро леталъ онъ къ окну несчастной дѣвушки и вѣчно находилъ ее, всю въ слезахъ, подлѣ цвѣточнаго горшка. Горькія слезы ручьями лились на жасминовую вѣточку, и по мѣрѣ того, какъ сама дѣвушка день-ото-дня блѣднѣла и худѣла, вѣточка все росла, да зеленѣла, пуская одинъ отростокъ за другимъ. Скоро появились и маленькіе бутончики; дѣвушка цѣловала ихъ, а злой братъ сердился и спрашивалъ, не сошла-ли она съ ума: иначе онъ ничѣмъ и не могъ объяснить себѣ эти вѣчныя слезы, которыя она проливала надъ цвѣткомъ. Онъ, вѣдь, не зналъ, чьи закрытые глаза, чьи розовыя губы превратились въ землю въ этомъ горшкѣ. А бѣдная сестра его склонила разъ головку къ цвѣтку, да такъ и задремала; какъ разъ въ это время прилетѣлъ крошка-эльфъ, прильнулъ къ ея уху и сталъ разсказывать ей о послѣднемъ ея свиданіи съ милымъ въ бесѣдкѣ, о благоуханіи розъ, о любви эльфовъ… Дѣвушка спала такъ сладко, и среди этихъ чудныхъ грёзъ незамѣтно отлетѣла отъ нея жизнь. Она умерла и соединилась на небѣ съ тѣмъ, кого такъ любила.
По всей комнатѣ разлился чудный, нѣжный запахъ бѣлыхъ колокольчиковъ жасмина,—это они оплакивали усопшую.
Злой братъ посмотрѣлъ на красивый цвѣтущій кустъ, взялъ его себѣ въ наслѣдство послѣ умершей сестры и поставилъ его у себя въ спальнѣ, возлѣ самой кровати. Крошка-эльфъ послѣдовалъ за нимъ и сталъ летать отъ одного колокольчика
[189]къ другому: въ каждомъ жилъ маленькій духъ, и эльфъ разсказалъ имъ всѣмъ объ убитомъ молодомъ человѣкѣ, о зломъ братѣ и о бѣдной сестрѣ.
— Знаемъ! Знаемъ! Вѣдь, мы же выросли изъ глазъ и изъ губъ убитаго!—отвѣтили духи цвѣтовъ и при этомъ какъ-то странно покачали головками.
Эльфъ не могъ понять, какъ могутъ они оставаться такими равнодушными, полетѣлъ къ пчеламъ, которыя собирали медъ, и тоже разсказалъ имъ о зломъ братѣ. Пчелы пересказали это своей царицѣ, и та рѣшила, что всѣ онѣ на слѣдующее же утро накажутъ убійцу.
Но ночью,—это была первая ночь послѣ смерти сестры—когда братъ спалъ близь благоухающаго жасминоваго куста, каждый колокольчикъ раскрылся, и оттуда вылетѣлъ невидимый, но вооруженный ядовитымъ копьемъ, духъ цвѣтка. Всѣ они подлетѣли къ уху спящаго и стали нашептывать ему дурные сны, потомъ сѣли на его губы и вонзили ему въ языкъ свои ядовитыя копья.
— Теперь мы отомстили за убитаго!—сказали они и опять спрятались въ бѣлые колокольчики жасмина.
Утромъ окно въ спальнѣ вдругъ распахнулось, и влетѣли эльфъ и царица пчелъ съ своимъ роемъ; они явились убить злого брата.
Но онъ уже умеръ. Вокругъ постели толпились люди и говорили:
— Его убилъ сильный запахъ цвѣтовъ.
Тогда эльфъ понялъ, что то была месть цвѣтовъ и разсказалъ объ этомъ царицѣ пчелъ, а она со всѣмъ своимъ роемъ принялась летать и жужжать вокругъ благоухающаго куста. Нельзя было отогнать пчелъ, и одинъ изъ присутствовавшихъ хотѣлъ унести кустъ въ другую комнату, но одна пчела ужалила его въ руку, онъ уронилъ цвѣточный горшокъ, и тотъ разбился въ дребезги.
Тутъ всѣ увидали черепъ убитаго и поняли, кто былъ убійца.
А царица пчелъ съ шумомъ полетѣла по воздуху и жужжала о мести цвѣтовъ, объ эльфѣ, и о томъ, что даже за самымъ крошечнымъ лепесткомъ скрывается кто-то, кто можетъ разсказать о всякомъ преступленіи и наказать самого преступника.
См. также одноимённые страницы.