[129]
Жилъ-былъ принцъ; ни у кого не было столько хорошихъ книгъ, какъ у него; онъ могъ прочесть въ нихъ обо всемъ на свѣтѣ, обо всѣхъ странахъ и народахъ, и все было изображено въ нихъ на чудесныхъ картинкахъ. Объ одномъ только не было сказано ни слова, о томъ, гдѣ находится Райскій садъ,[1] а вотъ это-то какъ разъ больше всего и интересовало принца.
[130]Когда онъ былъ еще ребенкомъ и только что принимался за азбуку, бабушка разсказывала ему, что каждый цвѣтокъ въ Райскомъ саду—сладкое пирожное, а тычинки налиты тончайшимъ виномъ; въ однихъ цвѣтахъ лежитъ исторія, въ другихъ—географія или таблица умноженія; стоило съѣсть такой цвѣтокъ-пирожное—и урокъ выучивался самъ собой. Чѣмъ больше, значитъ, кто-нибудь ѣлъ пирожныхъ, тѣмъ больше узнавалъ изъ исторіи, географіи и ариѳметики!
Въ то время принцъ еще вѣрилъ всѣмъ такимъ разсказамъ, но по мѣрѣ того, какъ подросталъ, учился и дѣлался умнѣе, сталъ понимать, что въ Райскомъ саду должны быть какія-нибудь другія прелести.
— Ахъ, зачѣмъ Ева послушалась змія! Зачѣмъ Адамъ вкусилъ запрещеннаго плода! Будь на ихъ мѣстѣ я, никогда бы этого не случилось, никогда бы грѣхъ не проникъ въ міръ!
Такъ говорилъ онъ не разъ и повторялъ то же самое теперь, когда ему было уже семнадцать лѣтъ; Райскій садъ наполнялъ всѣ его мысли.
Разъ пошелъ онъ въ лѣсъ одинъ-одинешенекъ,—онъ очень любилъ гулять одинъ; дѣло было къ вечеру; набѣжали облака и полилъ такой дождь, точно небо было одною сплошною плотиной, которую вдругъ прорвало и изъ которой заразъ хлынула вся вода; настала такая тьма, какая бываетъ развѣ только ночью на днѣ самаго глубокаго колодца. Принцъ то скользилъ по мокрой травѣ, то спотыкался о голые камни, торчавшіе изъ скалистой почвы; вода лила съ него ручьями; на немъ не оставалось сухой нитки. То и дѣло приходилось ему перебираться черезъ огромныя каменныя глыбы, обросшія мхомъ, изъ котораго сочилась вода. Онъ уже готовъ былъ упасть отъ усталости, какъ вдругъ услыхалъ какой-то странный свистъ и увидѣлъ передъ собой большую освѣщенную пещеру. Посреди пещеры былъ разведенъ огонь, надъ которымъ можно было бы изжарить цѣлаго оленя; да такъ оно и было: на вертелѣ, укрѣпленномъ между двумя срубленными соснами, жарился чудный олень съ большими вѣтвистыми рогами. У костра сидѣла пожилая женщина, такая сильная и высокая, словно это былъ переодѣтый мущина, и подбрасывала въ огонь одно полѣно за другимъ.
— Ну, подходи!—сказала она.—Присядь къ огню, да обсушись!
[131]
— Здѣсь ужасный сквознякъ!—сказалъ принцъ, подсѣвъ къ костру.
— Ужо, какъ вернутся мои сыновья, еще хуже будетъ!—отвѣчала женщина.—Ты, вѣдь, въ пещерѣ вѣтровъ; мои четверо сыновей—вѣтры. Понимаешь?
— А гдѣ твои сыновья?
— На глупые вопросы не легко отвѣчать!—сказала женщина.—Мои сыновья не на помочахъ ходятъ! Играютъ, вѣрно, въ лапту облаками, тамъ, въ большой залѣ!
И она указала пальцемъ на небо.
— Вотъ какъ!—сказалъ принцъ.—Вы выражаетесь нѣсколько рѣзко, не такъ, какъ женщины изъ нашего круга, къ которымъ я привыкъ.
— Да тѣмъ, вѣрно, и дѣлать-то больше нечего! А мнѣ приходится быть рѣзкой и суровой, если хочу держать въ повиновеніи моихъ сыновей! Да я таки и держу ихъ въ рукахъ, даромъ что они у меня упрямыя головы! Видишь, вонъ тѣ четыре мѣшка, что висятъ на стѣнѣ? Сыновья мои боятся ихъ такъ же, какъ ты, бывало, боялся пучка розогъ, заткнутаго за зеркало! Я гну ихъ въ три погибели и сажаю въ мѣшокъ, безъ всякихъ церемоній! Они и сидятъ тамъ, пока я не смилуюсь! Но вотъ, одинъ ужъ пожаловалъ!
Это былъ Сѣверный вѣтеръ. Онъ внесъ съ собой въ пещеру леденящій холодъ; поднялась мятель, и по землѣ запрыгалъ градъ. Одѣтъ онъ былъ въ медвѣжьи шаровары и куртку; на уши спускалась шапка изъ тюленьей шкуры; на бородѣ висѣли ледяные сосульки, а съ воротника куртки скатывались градины.
— Не подходите сразу къ огню!—сказалъ принцъ.—Вы отморозите себѣ лицо и руки!
— Отморожу!—сказалъ Сѣверный вѣтеръ и громко захохоталъ.—Отморожу! Да лучше мороза по мнѣ нѣтъ ничего въ свѣтѣ! А ты, что за кислятина? Какъ ты попалъ въ пещеру вѣтровъ?
— Онъ мой гость!—сказала старуха.—А если тебѣ этого объясненія мало, можешь отправляться въ мѣшокъ! Понимаешь?
Угроза подѣйствовала, и Сѣверный вѣтеръ разсказалъ, откуда онъ явился и гдѣ пробылъ почти цѣлый мѣсяцъ.
— Я прямо съ Ледовитаго океана!—сказалъ онъ.—Былъ на Медвѣжьемъ островѣ,[2] охотился на моржей съ русскими промышленниками. Я сидѣлъ и спалъ на рулѣ, когда они отплывали съ
[132]Нордкапа; просыпаясь время отъ времени, я видѣлъ, какъ подъ ногами у меня шныряли буревѣстники. Презабавная птица! Ударитъ разъ крыльями, а потомъ распластаетъ ихъ, да такъ и держится на нихъ въ воздухѣ долго-долго!..
— Нельзя-ли покороче!—сказала мать.—Ты былъ на Медвѣжьемъ островѣ?
— Да. Тамъ чудесно! Вотъ такъ полъ для пляски! Ровный, гладкій, какъ тарелка! Повсюду рыхлый снѣгъ пополамъ съ мохомъ, острые камни, да остовы моржей и бѣлыхъ медвѣдей, покрытые зеленой плѣсенью,—ну, словно кости великановъ! Солнце, право, туда никогда, кажется, и не заглядывало. Я слегка подулъ и разогналъ туманъ, чтобы разсмотрѣть какой-то сарай; оказалось, что это было жилье, построенное изъ корабельныхъ обломковъ и покрытое моржовыми шкурами, вывернутыми наизнанку; на крышѣ сидѣлъ бѣлый медвѣдь и ворчалъ. Потомъ я пошелъ на берегъ, видѣлъ тамъ птичьи гнѣзда, а въ нихъ голыхъ птенцовъ; они пищали и разѣвали рты; я взялъ, да и дунулъ въ эти безчисленныя глотки,—небось, живо отъучились смотрѣть, разинувъ ротъ! У самаго моря валялись, будто живыя кишки или исполинскіе черви, съ свиными головами и аршинными клыками, моржи!
— Славно разсказываешь, сынокъ!—сказала мать.—Просто слюнки текутъ, какъ послушаешь!
— Ну, а потомъ началась ловля! Какъ всадятъ гарпунъ моржу въ грудь, такъ кровь и брызнетъ фонтаномъ на ледъ! Тогда и я задумалъ себя потѣшить, завелъ свою музыку и велѣлъ моимъ кораблямъ—ледянымъ горамъ—сдавить лодки промышленниковъ. У! Вотъ пошелъ свистъ и крикъ, да меня не пересвистишь! Пришлось имъ выбрасывать убитыхъ моржей, ящики и снасти на льдины! А я вытряхнулъ на нихъ цѣлый ворохъ снѣжныхъ хлопьевъ и погналъ ихъ стиснутые льдами суда къ югу—пусть похлебаютъ солененькой водицы! Не вернуться имъ на Медвѣжій островъ!
— Такъ ты порядкомъ набѣдокурилъ!—сказала мать.
— О добрыхъ дѣлахъ моихъ пусть разскажутъ другіе!—сказалъ онъ.—А вотъ и братъ мой съ запада! Его я люблю больше всѣхъ: онъ отзывается моремъ и дышетъ благодатнымъ холодкомъ.
— Такъ это маленькій зефиръ?[3]—спросилъ принцъ.
— Зефиръ-то зефиръ, только не изъ маленькихъ!—сказала
[133]старуха.—Въ старину и онъ былъ красивымъ мальчуганомъ, ну а теперь не то!
Западный вѣтеръ смотрѣлъ дикаремъ; на немъ была мягкая, толстая, предохраняющая голову отъ ударовъ и ушибовъ шапка, а въ рукахъ палица изъ краснаго дерева, срубленнаго въ американскихъ лѣсахъ,—вонъ какъ!
— Гдѣ былъ?—спросила его мать.
— Въ дѣвственныхъ лѣсахъ, гдѣ между деревьями повисли цѣлые изгороди изъ колючихъ ліанъ, а во влажной травѣ лежатъ огромныя ядовитыя змѣи, и гдѣ, кажется, нѣтъ никакой надобности въ человѣкѣ!—отвѣчалъ онъ.
— Что-жъ ты тамъ дѣлалъ?
— Смотрѣлъ, какъ низвергается со скалы большая, глубокая рѣка, какъ поднимается отъ нея къ облакамъ водяная пыль, служащая подпорой радугѣ. Смотрѣлъ, какъ переплывалъ рѣку дикій буйволъ; теченіе увлекало его съ собой, и онъ плылъ внизъ по рѣкѣ вмѣстѣ со стаей дикихъ утокъ, но тѣ вспорхнули на воздухъ передъ самымъ водопадомъ, а буйволу пришлось полетѣть головой внизъ; это мнѣ понравилось, и я сыгралъ такую бурю, что вѣковыя деревья поплыли по водѣ и превратились въ щепки.
— И это все?—спросила старуха.
— Еще я валялся по саваннамъ, гладилъ дикихъ лошадей и рвалъ кокосовые орѣхи! О, у меня много о чемъ найдется поразсказать, но не все же говорить, что знаешь. Такъ-то, старая!
И онъ такъ поцѣловалъ мать, что та чуть не опрокинулась навзничь; такой ужъ онъ былъ необузданный парень.
Затѣмъ явился Южный вѣтеръ въ чалмѣ и развѣвающемся плащѣ бедуиновъ.
— Экая у васъ тутъ стужа!—сказалъ онъ и подбросилъ въ костеръ дровъ.—Видно, что Сѣверный первымъ успѣлъ пожаловать!
— Здѣсь такая жарища, что можно изжарить бѣлаго медвѣдя!—возразилъ тотъ.
— Самъ-то ты бѣлый медвѣдь!—сказалъ Южный.
— Что, въ мѣшокъ захотѣли?—спросила старуха.—Садись-ка вотъ тутъ, на камень, да разсказывай, откуда ты.
— Изъ Африки, матушка, изъ земли кафровъ!—отвѣчалъ Южный вѣтеръ.—Охотился на львовъ съ готтентотами! Какая
[134]трава растетъ тамъ на равнинахъ! Чудеснаго оливковаго цвѣта! Сколько тамъ антилопъ и страусовъ! Антилопы плясали, а страусы бѣгали со мной на перегонки, да я побыстрѣе ихъ на ногу! Я доходилъ и до желтыхъ песковъ пустыни; она похожа на морское дно. Тамъ настигъ я караванъ. Люди зарѣзали послѣдняго своего верблюда, чтобы изъ его желудка добыть воды для питья, да немногимъ пришлось имъ поживиться! Солнце пекло ихъ сверху, а песокъ поджаривалъ снизу. Конца не было безграничной пустынѣ! А я принялся валяться по мелкому, мягкому песку и крутить его огромными столбами; вотъ такъ пляска пошла! Посмотрѣла бы ты, какъ столпились въ кучу дромадеры,[4] а купцы накинули на головы капюшоны и попадали передо мной ницъ, точно передъ своимъ Аллахомъ. Теперь всѣ они погребены подъ высокой пирамидой изъ песку. Если мнѣ когда-нибудь вздумается смести ее прочь, солнце выбѣлитъ ихъ кости, и другіе путники по крайней мѣрѣ увидятъ, что тутъ бывали люди, а то трудно и повѣрить этому, глядя на голую, нѣмую пустыню!
— Ты, значитъ, только и дѣлалъ одно зло!—сказала мать.—Маршъ въ мѣшокъ!
И не успѣлъ Южный вѣтеръ опомниться, какъ мать схватила его за поясъ и упрятала въ мѣшокъ; онъ было принялся кататься въ мѣшкѣ по полу, но она усѣлась на него, и ему пришлось лежать смирно.
— Бойкіе же у тебя сыновья!—сказалъ принцъ.
— Ничего себѣ!—отвѣчала она.—Да я умѣю управляться съ ними! А вотъ и четвертый!
Это былъ Восточный вѣтеръ, одѣтый китайцемъ.
— А, ты оттуда!—сказала мать.—Я думала, что ты былъ въ Райскомъ саду.
— Туда я полечу только завтра!—сказалъ Восточный вѣтеръ.—Завтра будетъ, вѣдь, ровно сто лѣтъ, какъ я не былъ тамъ! Теперь же я прямо изъ Китая, плясалъ тамъ на форфоровой башнѣ,[5] такъ что всѣ колокольчики звенѣли! Внизу, на улицѣ, наказывали чиновниковъ; бамбуковыя трости такъ и гуляли у нихъ по плечамъ, а это все были мандарины[6] отъ первой до девятой степени! Они кричали: „Великое спасибо тебѣ, отецъ и благодѣтель!“—про себя же думали совсѣмъ другое. А я въ это время звонилъ въ колокольчики и припѣвалъ: тзингъ, тзангъ, тзу!
[135]
— Шалунъ!—сказала старуха.—Я рада, что ты завтра отправляешься въ Райскій садъ, это путешествіе всегда приноситъ тебѣ большую пользу. Напейся тамъ изъ источника Мудрости, зачерпни изъ него полную бутылку водицы и для меня!
— Хорошо!—сказалъ Восточный вѣтеръ.—Но за что ты посадила брата Южнаго въ мѣшокъ? Выпусти его! Онъ мнѣ разскажетъ про птицу-Фениксъ,[7] о которой все спрашиваетъ принцесса Райскаго сада. Развяжи мѣшокъ, милая, дорогая мамаша, и я подарю тебѣ цѣлыхъ два кармана зеленаго, свѣжаго чаю, сорваннаго прямо на мѣстѣ!
— Ну, развѣ за чай, да еще за то, что ты мой любимчикъ, такъ и быть, развяжу его!
И она развязала мѣшокъ; Южный вѣтеръ вылѣзъ оттуда съ видомъ мокрой курицы,—еще бы!—чужой принцъ видѣлъ, какъ его наказали.
— Вотъ тебѣ для твоей принцессы пальмовый листъ!—сказалъ онъ Восточному.—Я получилъ его отъ старой птицы-Фениксъ; она начертила на немъ клювомъ исторію своей столѣтней земной жизни. Теперь принцесса можетъ прочесть обо всемъ, что ей хотѣлось знать. Птица-Фениксъ на моихъ глазахъ сама подожгла свое гнѣздо и была охвачена пламенемъ, какъ индусская вдова! Какъ затрещали сухія вѣтки, какой пошелъ отъ нихъ дымъ и благоуханіе! Наконецъ, пламя пожрало все, и старая птица-Фениксъ превратилась въ пепелъ, но снесенное ею яйцо, горѣвшее въ пламени, какъ жаръ, вдругъ лопнуло съ сильнымъ трескомъ, и оттуда вылетѣлъ молодой Фениксъ. Онъ проклюнулъ на этомъ пальмовомъ листѣ дырочку; это—его поклонъ принцессѣ!
— Ну, теперь пора намъ подкрѣпиться немножко!—сказала мать вѣтровъ.
Всѣ усѣлись и принялись за оленя. Принцъ сидѣлъ рядомъ съ Восточнымъ вѣтромъ, и они скоро стали друзьями.
— Скажи-ка ты мнѣ,—спросилъ принцъ у сосѣда:—что это за принцесса, про которую вы столько говорили, и гдѣ находится Райскій садъ?
— Ого!—сказалъ Восточный вѣтеръ.—Коли хочешь побывать тамъ, полетимъ завтра вмѣстѣ! Но я долженъ тебѣ сказать, что со временъ Адама и Евы тамъ не бывало ни единой человѣческой души! А что было съ ними, ты навѣрное ужъ знаешь?
— Знаю!—сказалъ принцъ.
[136]
— Послѣ того, какъ они были изгнаны,—продолжалъ Восточный:—Райскій садъ ушелъ въ землю, но въ немъ царитъ прежнее великолѣпіе, попрежнему свѣтитъ солнце, и въ воздухѣ разлиты необыкновенные свѣжесть и ароматъ! Теперь въ немъ обитаетъ королева фей. Тамъ же находится чудно-прекрасный островъ Блаженства, куда никогда не заглядываетъ смерть! Сядешь мнѣ завтра на спину, я и снесу тебя туда. Я думаю, что это удастся. А теперь не болтай больше,—я хочу спать!
И всѣ заснули.
На зарѣ принцъ проснулся, и ему сразу стало жутко: оказалось, что онъ уже летитъ высоко-высоко подъ облаками! Онъ сидѣлъ на спинѣ у Восточнаго вѣтра, и тотъ добросовѣстно держалъ его, но принцу все-таки было боязно: они неслись такъ высоко надъ землею, что лѣса, поля, рѣки и моря смотрѣли будто нарисованными на огромной раскрашенной картѣ.
— Здравствуй!—сказалъ принцу Восточный вѣтеръ.—Ты могъ бы еще поспать, смотрѣть-то пока не на что! Развѣ церкви вздумаешь считать! Видишь, сколько ихъ? Стоятъ, точно мѣловыя точки на зеленой доскѣ!
Зеленою доской онъ называлъ поля и луга.
— Какъ это вышло невѣжливо, что я не простился съ твоею матерью и твоими братьями!—сказалъ принцъ.
— Сонному приходится извинить!—сказалъ Восточный вѣтеръ, и они полетѣли еще быстрѣе; это было замѣтно по тому, какъ шумѣли подъ ними верхушки лѣсныхъ деревьевъ, какъ вздымались морскія волны, и какъ глубоко ныряли въ нихъ грудью, точно плавающіе лебеди, корабли.
Подъ вечеръ, когда стемнѣло, было очень забавно смотрѣть на большіе города, въ которыхъ то тамъ, то сямъ вспыхивали огоньки,—такъ перебѣгаютъ по зажженной бумагѣ, словно бѣгущіе домой шаловливые школьники, мелкія искорки. И принцъ, глядя на это зрѣлище, захлопалъ въ ладоши, но Восточный вѣтеръ попросилъ его вести себя потише, да держаться покрѣпче,—немудрено, вѣдь, было и свалиться, да повиснуть на какомъ-нибудь башенномъ шпицѣ.
Быстро и легко несся на своихъ могучихъ крыльяхъ дикій орелъ, но Восточный вѣтеръ несся еще легче, еще быстрѣе; по равнинѣ вихремъ мчался казакъ на своей маленькой лошадкѣ, да куда ему было угнаться за принцемъ!
— Ну, вотъ тебѣ и Гималаи!—сказалъ Восточный вѣтеръ.—
[137]Это высочайшая горная цѣпь въ Азіи; скоро мы доберемся и до Райскаго сада!
Они свернули къ югу, и вотъ, въ воздухѣ разлились сильный прянный ароматъ и благоуханіе цвѣтовъ. Финики, гранаты и виноградъ съ синими и красными ягодами росли здѣсь въ дикомъ состояніи. Восточный вѣтеръ спустился съ принцемъ на землю, и оба улеглись отдохнуть въ мягкую траву, гдѣ росла масса цвѣтовъ, кивавшихъ имъ головками, какъ бы говоря: „Милости просимъ!“
— Мы ужъ въ Райскомъ саду?—спросилъ принцъ.
— Какое!—отвѣчалъ Восточный вѣтеръ.—Но скоро попадемъ и туда! Видишь эту отвѣсную, какъ стѣна, скалу и въ ней большую пещеру, надъ входомъ которой свѣсились, будто зеленыя портьеры, виноградныя лозы? Мы должны пройти черезъ эту пещеру! Завернись хорошенько въ плащъ: тутъ палитъ солнце, но одинъ шагъ—и насъ охватитъ морозъ. У птицы, пролетающей мимо пещеры, одно крыло чувствуетъ лѣтнее тепло, а другое зимній холодъ!
— Такъ вотъ она, дорога въ Райскій садъ!—сказалъ принцъ.
И они вошли въ пещеру. Брр… какъ имъ стало холодно! Но къ счастью не надолго.
Восточный вѣтеръ распростеръ свои крылья, и отъ нихъ разлился свѣтъ, точно отъ яркаго пламени. Нѣтъ, что это была за пещера! Надъ головами путниковъ нависали огромныя, имѣвшія самыя причудливыя формы, каменныя глыбы, съ которыхъ капала вода. Порой проходъ такъ суживался, что имъ приходилось пробираться ползкомъ, иногда же своды пещеры опять поднимались на недосягаемую высоту, и путники шли точно на вольномъ просторѣ подъ открытымъ небомъ. Пещера казалась какою-то гигантскою усыпальницей съ нѣмыми органными трубами и знаменами, выточенными изъ камня.
— Мы идемъ въ Райскій садъ дорогой смерти!—сказалъ принцъ, но Восточный вѣтеръ не отвѣтилъ ни слова, указывая передъ собой рукою: навстрѣчу имъ струился чудный голубой свѣтъ; каменныя глыбы мало-по-малу стали рѣдѣть, таять и превращаться въ какой-то туманъ. Туманъ становился все болѣе и болѣе прозрачнымъ, пока, наконецъ, не сталъ походить на мягкое, бѣлое облачко, сквозь которое просвѣчиваетъ мѣсяцъ. Тутъ они вышли на вольный воздухъ—чудный, мягкій воздухъ, свѣжій,
[138]какъ на горной вершинѣ и благоуханный, какъ въ долинѣ розъ.
Тутъ же струилась рѣка; вода въ ней спорила прозрачностью съ самимъ воздухомъ; рыбки отливали серебромъ и золотомъ; пурпурово-красные угри сверкали при каждомъ движеніи голубоватыми искрами; огромные листья кувшинокъ пестрѣли всѣми цвѣтами радуги, а чашечки ихъ горѣли желто-краснымъ пламенемъ, поддерживаемымъ чистою водой, какъ пламя лампады поддерживается масломъ. Черезъ рѣку былъ переброшенъ мраморный мостъ, такой тонкой и искусной работы, что, казалось, былъ сдѣланъ изъ кружевъ и бусъ; мостъ велъ на островъ Блаженства, на которомъ находился самый Райскій садъ.
Восточный вѣтеръ взялъ принца на руки и перенесъ его черезъ мостъ. Цвѣты и листья пѣли чудесныя пѣсни, которыя принцъ слышалъ еще въ дѣтствѣ, но теперь онѣ звучали такою дивною полною музыкой, какой не можетъ передать никакой человѣческій голосъ.
А это что? Пальмы или гигантскіе папоротники? Такихъ сочныхъ могучихъ деревьевъ принцъ никогда еще ни видывалъ. Удивительнѣйшія ползучія растенія обвивали ихъ, спускались внизъ, переплетались и образовывали самыя причудливыя, отливавшія по краямъ золотомъ и яркими красками, гирлянды; такія гирлянды можно встрѣтить развѣ только въ заставкахъ и начальныхъ буквахъ старинныхъ святцевъ: тутъ были и яркіе цвѣты, и птицы, и самыя затѣйливыя завитушки. Въ травѣ сидѣла, блестя распущенными хвостами, цѣлая стая павлиновъ. Да павлиновъ-ли? Конечно, павлиновъ! То-то, что, нѣтъ: принцъ потрогалъ ихъ и оказалось, что это вовсе не птицы, а растенія, огромные кусты репейника, блестѣвшаго самыми яркими красками! Между зелеными благоухающими кустами прыгали, точно гибкія кошки, львы и тигры; кусты пахли оливками, а звѣри были совсѣмъ ручные; дикая лѣсная голубка, съ жемчужнымъ отливомъ на перьяхъ, хлопала льва крылышками по гривѣ, а антилопа, вообще такая робкая и пугливая, стояла возлѣ нихъ и кивала головой, словно давая знать, что и она не прочь поиграть съ ними.
Но вотъ, появилась сама фея; одежды ея сверкали, какъ солнце, а лицо сіяло такою лаской и привѣтливою улыбкой, какъ лицо матери, радующейся на своего ребенка. Она была молода и чудо какъ хороша собой; ее окружали красавицы дѣвушки съ блестящими звѣздами въ волосахъ.
[139]
Восточный вѣтеръ подалъ ей посланіе птицы-Фениксъ, и глаза феи заблистали отъ радости. Она взяла принца за руку и повела его въ свой замокъ; стѣны замка были похожи на лепестки тюльпана, если ихъ держать противъ солнца, а потолокъ былъ блестящимъ цвѣткомъ, опрокинутымъ внизъ чашечкой, углублявшейся тѣмъ больше, чѣмъ дольше въ нее всматривались. Принцъ подошелъ къ одному изъ оконъ, поглядѣлъ въ стекло, и ему показалось, что онъ видитъ дерево познанія добра и зла; въ вѣтвяхъ его пряталась змѣя, а возлѣ стояли Адамъ и Ева.
— Развѣ они не изгнаны?—спросилъ принцъ.
Фея улыбнулась и объяснила ему, что на каждомъ стеклѣ время начертало неизгладимую картину, озаренную жизнью: листья дерева шевелились, а люди двигались,—ну, вотъ, какъ бываетъ съ отраженіями въ зеркалѣ! Принцъ подошелъ къ другому окну и увидалъ на стеклѣ сонъ Іакова: съ неба спускалась лѣстница, а по ней сходили и восходили ангелы съ большими крыльями за плечами. Да, все, что было или совершилось когда-то на свѣтѣ, по прежнему жило и двигалось на оконныхъ стеклахъ замка; такія чудесныя картины могло начертать своимъ неизгладимымъ рѣзцемъ лишь время.
Фея все улыбалась и ввела принца въ огромный, высокій покой, со стѣнами вродѣ прозрачныхъ прорѣзныхъ картинъ,—изъ нихъ повсюду выглядывали головки, одна прелестнѣе другой. Это были сонмы[8] блаженныхъ духовъ; они улыбались и пѣли; голоса ихъ сливались въ одну дивную гармонію; самые верхніе изъ нихъ были меньше бутоновъ розы, если ихъ нарисовать на бумагѣ въ видѣ крошечныхъ точекъ. Посреди этого покоя стояло дерево, покрытое зеленью, въ которой сверкали большія и маленькія золотистыя, какъ апельсины, яблоки. То было дерево познанія добра и зла, плодовъ котораго вкусили когда-то Адамъ и Ева. Съ каждаго листика капала блестящая красная роса,—дерево точно плакало кровавыми слезами.
— Сядемъ теперь въ лодку!—сказала фея.—Насъ ждетъ тамъ такое угощенье, что чудо! Представь, лодка только покачивается на волнахъ, но не двигается, а всѣ страны свѣта сами проходятъ мимо!
И въ самомъ дѣлѣ, это было поразительное зрѣлище: лодка стояла, а берега двигались! Вотъ показались высокіе снѣжные Альпы, съ облаками и темными сосновыми лѣсами на
[140]вершинахъ: протяжно-жалобно прозвучалъ рогъ и раздалась звучная пѣсня горнаго пастуха. Вотъ надъ лодкой свѣсились длинныя гибкія вѣтви банановъ; вотъ поплыли стаи черныхъ, какъ смоль, лебедей; показались удивительнѣйшія животныя и цвѣты, а вдали встали голубыя горы; это была Новая Голландія,[9] пятая часть Свѣта. Вотъ послышалось пѣніе жрецовъ, и подъ звуки барабановъ и костяныхъ флейтъ, закружились въ бѣшеной пляскѣ толпы дикарей. Вотъ проплыли мимо вздымавшіяся къ облакамъ египетскія пирамиды, низверженныя колонны и сфинксы, наполовину погребенные въ пескѣ; вотъ освѣтились сѣвернымъ сіяніемъ потухшіе вулканы сѣвера. Да, кто бы могъ пустить подобный фейерверкъ? Принцъ былъ внѣ себя отъ восторга,—еще бы! Онъ-то видѣлъ, вѣдь, во сто разъ больше, чѣмъ мы тутъ разсказываемъ.
— И я могу здѣсь остаться навсегда?—спросилъ онъ.
— Это зависитъ отъ тебя самого!—отвѣчала фея.—Если ты не станешь добиваться запрещеннаго, какъ твой прародитель Адамъ, то можешь остаться здѣсь навѣки!
— Я не дотронусь до плодовъ дерева познанія добра и зла!—сказалъ принцъ.—Тутъ, вѣдь, тысячи другихъ прекрасныхъ плодовъ!
— Испытай себя, и если борьба покажется тебѣ слишкомъ тяжелою, улетай обратно съ Восточнымъ вѣтромъ, который вернется сюда опять черезъ сто лѣтъ! Сто лѣтъ пролетятъ для тебя какъ сто часовъ, но и это довольно долгій срокъ, если дѣло идетъ о борьбѣ съ грѣховнымъ соблазномъ. Каждый вечеръ, разставаясь съ тобой, буду я звать тебя: ко мнѣ, ко мнѣ! Стану манить тебя рукой, но ты не трогайся съ мѣста, не иди на мой зовъ: съ каждымъ шагомъ тоска желанія будетъ въ тебѣ усиливаться и, наконецъ, увлечетъ тебя въ тотъ покой, гдѣ дерево познанія добра и зла. Я буду спать подъ его благоухающими пышными вѣтвями, и ты наклонишься, чтобы разсмотрѣть меня поближе; я улыбнусь тебѣ, и ты поцѣлуешь меня… Тогда Райскій садъ уйдетъ въ землю еще глубже и будетъ для тебя потерянъ. Рѣзкій вѣтеръ будетъ пронизывать тебя до костей, холодный дождь мочить твою голову; горе и бѣдствія будутъ твоимъ удѣломъ!
— Я остаюсь!—сказалъ принцъ.
Восточный вѣтеръ поцѣловалъ принца въ лобъ и сказалъ:
— Будь твердъ, и мы свидимся опять черезъ сто лѣтъ! Прощай, прощай!
[141]
Восточный вѣтеръ взмахнулъ своими большими крылами, блеснувшими какъ зарница во тьмѣ осенней ночи или сѣверное сіяніе во мракѣ полярной зимы.
— Прощай! Прощай!—запѣли всѣ цвѣты и растенія. Стаи аистовъ и пеликановъ полетѣли, точно развѣвающіяся ленты, проводить Восточнаго вѣтра до границъ сада.
— Теперь начнутся танцы!—сказала фея.—Но на закатѣ солнца, танцуя съ тобой, я начну манить тебя рукой и звать: ко мнѣ! ко мнѣ! Не слушай же меня! Впродолженіи ста лѣтъ, каждый вечеръ будетъ повторяться то же самое, но ты съ каждымъ днемъ будешь становиться все сильнѣе и сильнѣе, и подъ конецъ перестанешь даже обращать на мой зовъ вниманіе. Сегодня вечеромъ тебѣ предстоитъ выдержать первое испытаніе! Теперь ты предупрежденъ!
И фея повела его въ обширный покой изъ бѣлыхъ прозрачныхъ лилій съ маленькими, игравшими сами собою, золотыми арфами вмѣсто тычинокъ. Прелестныя стройныя дѣвушки понеслись въ воздушной пляскѣ и запѣли о радостяхъ и блаженствѣ безсмертной жизни въ вѣчно-цвѣтущемъ Райскомъ саду.
Но вотъ, солнце сѣло, небо засіяло, какъ расплавленное золото, и лиліи окрасились въ цвѣтъ чудеснѣйшихъ розъ. Принцъ выпилъ пѣнистаго вина, поднесеннаго ему дѣвушками, и почувствовалъ приливъ несказаннаго блаженства. Вдругъ задняя стѣна покоя раскрылась, и принцъ увидѣлъ дерево познанія добра и зла, окруженное ослѣпительнымъ сіяніемъ; изъ-за дерева неслась тихая, ласкающая слухъ пѣсня; ему почудился въ ней голосъ его матери, пѣвшей: „Дитя мое! Мое милое, дорогое дитя!“
И фея стала манить его рукой и звать нѣжнымъ голосомъ: ко мнѣ, ко мнѣ! Онъ двинулся за нею, забывъ свое обѣщаніе въ первый же вечеръ! А она все манила его и улыбалась… Прянный ароматъ, разлитый въ воздухѣ, становился все сильнѣе; арфы звучали все слаще; казалось, что это пѣли хоромъ сами блаженные духи: „Все нужно знать! Все надо извѣдать! Человѣкъ—царь природы!“ Съ дерева уже не капала больше кровь, а сыпались красныя блестящія звѣздочки. „Ко мнѣ! Ко мнѣ!“—звучала воздушная мелодія, и съ каждымъ шагомъ щеки принца разгорались, а кровь волновалась все сильнѣе и сильнѣе.
— Я долженъ идти!—говорилъ онъ.—Въ этомъ, вѣдь, нѣтъ
[142]и не можетъ еще быть грѣха! Зачѣмъ убѣгать отъ красоты и наслажденія? Я только полюбуюсь, посмотрю на нее спящую! Я, вѣдь, не поцѣлую ея! Я достаточно твердъ и съумѣю совладѣть съ собой!
Сверкающій плащъ упалъ съ плечъ феи; она раздвинула вѣтви дерева и въ одно мгновеніе скрылась за нимъ.
— Я еще не нарушилъ обѣщанія!—сказалъ принцъ.—И не хочу его нарушать!
Съ этими словами онъ раздвинулъ вѣтви… Фея спала такая прелестная, какою можетъ быть только фея Райскаго сада. Улыбка играла на ея устахъ, но на длинныхъ рѣсницахъ дрожали слезинки.
— Ты плачешь изъ-за меня?—прошепталъ онъ.—Не плачь, очаровательная! Теперь только я понялъ райское блаженство; оно течетъ огнемъ въ моей крови, воспламеняетъ мысли, я чувствую неземную силу и мощь во всемъ своемъ существѣ!.. Пусть же настанетъ для меня потомъ вѣчная ночь,—одна такая минута дороже всего въ мірѣ!
И онъ поцѣловалъ слезы, дрожавшія на ея рѣсницахъ, уста его прикоснулись къ ея устамъ.
Раздался страшный ударъ грома, какого не слыхалъ еще никогда никто, и все смѣшалось въ глазахъ принца; фея исчезла, цвѣтущій Райскій садъ ушелъ глубоко въ землю. Принцъ видѣлъ, какъ онъ изчезалъ во тьмѣ непроглядной ночи, и вотъ отъ него осталась только маленькая сверкающая звѣздочка. Смертный холодъ сковалъ его члены, глаза закрылись, и онъ упалъ, какъ мертвый.
Холодный дождь мочилъ ему лицо, острый вѣтеръ леденилъ голову, и онъ очнулся.
— Что я сдѣлалъ!—вздохнулъ онъ.—Я нарушилъ свой обѣтъ, какъ Адамъ, и вотъ Райскій садъ ушелъ глубоко въ землю!
Онъ открылъ глаза; вдали еще сверкала звѣздочка, послѣдній слѣдъ исчезнувшаго рая,—это сіяла на небѣ утренняя звѣзда.
Принцъ всталъ; онъ былъ опять въ томъ же лѣсу, у пещеры вѣтровъ; возлѣ него сидѣла мать вѣтровъ. Она сердито посмотрѣла на него и грозно подняла руку.
— Въ первый же вечеръ!—сказала она.—Такъ я и думала! Да, будь ты моимъ сыномъ, сидѣлъ бы ты теперь въ мѣшкѣ!
[143]
— Онъ еще попадетъ туда!—сказала смерть, крѣпкій старикъ съ косой въ рукѣ и большими черными крыльями за спиной.—И онъ уляжется въ гробъ, хоть и не сейчасъ. Я лишь отмѣчу его и дамъ ему время постранствовать по бѣлу свѣту и искупить свой грѣхъ добрыми дѣлами! Потомъ я приду за нимъ въ тотъ часъ, когда онъ меньше всего будетъ ожидать меня, упрячу его въ черный гробъ, поставлю себѣ на голову и отнесу его вонъ на ту звѣзду, гдѣ тоже цвѣтетъ Райскій садъ; если онъ окажется добрымъ и благочестивымъ, онъ вступитъ туда, если же его мысли и сердце будутъ попрежнему полны грѣха, гробъ опустится съ нимъ еще глубже, чѣмъ опустился Райскій садъ. Но каждую тысячу лѣтъ буду я опять приходить за нимъ, для того, чтобы онъ могъ или погрузиться еще глубже или остаться навѣки на сіяющей небесной звѣздѣ!
См. также одноимённые страницы.